Оксана Сергеева - Перерыв на жизнь

Никогда раньше Гергердт не думал о детях, хотя знал, что если кто-то от него забеременеет, то аборта не будет. Но это

вовсе не означало, что он хотел детей, что он их планировал. Ничего такого он не планировал. Семья, отцовство – это все не

для него. Откуда вдруг взялось то горячее чувство, которое затопило его во сне? Он утонул в нем. Ничего не видел, не

слышал, не ощущал, не мог сказать, где находился, был ли кто-то рядом. Утонул в этом медовом чувстве.

Артём поднимается с кровати, натягивает джинсы. Проходится пару раз по комнате, раздвигает тяжелые портьеры. Небо

уже посветлело. Скоро рассветет. Там ничего нет, в этом небе. Оно темное, по-осеннему пустое. Несколько туч сиротливо

сбились вокруг луны, совсем ее загородив.

Что она там так долго? Тест сделать – пара минут всего. Что она там так долго возится?

— Расслабься, Гера, твой сон оказался не вещим. Я не беременна, — легко говорит Рада и забирается под одеяло. Не

говорит, а поет — столько удовольствия в ее голосе. И ни капли разочарования.

— Ты рада? — спрашивает он.

— Я Рада, — смеется она, а ему кажется, что слишком наигранно. Фальшь в ее голосе режет уши.

Она возится с одеялом, взбивает подушку. Даже в ее простых движениях много лишнего. Они слишком старательные.

— Удивляюсь твоему спокойствию.

— А ты чего вскочил? Рань такая, еще спать и спать, ложись, — вздыхает Рада, словно не слышит его вопроса. Закрывает

глаза, прижимается к подушке щекой, хотя о сне теперь только мечтать. И ведь знала же, что увидит одну полоску, но все

равно в груди что-то неприятно кольнуло.

Гергердт садится на кровать с ее стороны. Он молчит, но от этого молчания не легче. Полутьма комнаты не спасает от его

раздраженного взгляда. Артём чего-то ждет, по-видимому, продолжения разговора, каких-то объяснений, а Раде меньше

всего хочется говорить.

Она нервно вздыхает и порывисто садится на кровати.

— Да, я спокойна. Слава богу, что я абсолютно спокойна, когда говорю, что мне надо сделать тест! Когда меня насиловали,

я была беременна, если ты забыл! И очень долгое время само слово «беременность» вызывало у меня рвотный рефлекс!

Так что, слава богу, что сейчас я уже могу говорить об этом спокойно! — невольно повышает голос, но тут же берет себя в

руки, замолкая.

— Что тебе сказали врачи?

У нее перехватывает дыхание, на языке вертится грубое ругательство.

— Какая разница?!

— Хочу знать.

— А я не хочу об этом говорить! — Она откидывает с колен одеяло и рвется соскочить с кровати.

Гергердт хватает ее за плечи, удерживая на месте.

— Что. Тебе. Сказали. Врачи, — напряженно повторяет он. Пальцы крепко впиваются в нее.

— До хрена всего! Тебе все мои диагнозы перечислить? Рассказать, сколько я таблеток сожрала, пока лечилась от

бесконечных воспалений? Вероятность беременности очень маленькая. Врачи сказали: «вряд ли». И я предпочитаю думать,

что не смогу забеременеть. Потому что это «вряд ли» может растянуться на всю жизнь. Но тесты при задержке делаю. Все

делают. И я делаю.

Рада сбрасывает с себя его руки и выскакивает из спальни. Нет, сна ей точно сегодня не видать. Нужно выпить кофе. И

покурить.

Пока варится кофе, Рада прикуривает, даже не вспомнив о вчерашнем предупреждении Артёма. Руки не дрожат, но слабые.

Первая сигарета падает на пол. Рада не поднимает ее, достает другую. Боится нагибаться, потому что вдруг накатывает на

нее приступ жесточайшего головокружения. Все от нервов. Нервы, черт их подери. Надо выпить успокоительного. Нет, не

транквилизаторов наглотаться, а чего-нибудь легонького глотнуть. Валерьянки, например, или пустырника. В этом нет ничего

плохого, организм от стресса надо беречь. Безуспешно она роется в ящике с лекарствами и, пока перебирает содержимое,

успокаивается.

Зато Артём от своего намерения отучить ее от курения не отказывается. Она видит это по его взгляду и быстро

затягивается. Он подходит и забирает у нее из руки сигарету. Не так, как накануне. А делает это осторожно, словно отнимает

у ребенка какой-то опасный предмет, аккуратно, чтобы не дернулся он и не поранился.

— Тебе не кажется, что ты лезешь не в свое дело? — с вызовом спрашивает Рада.

— Нет, не кажется. — Давит сигарету в пепельнице. — Я же сказал: бросай курить.

— Я помню, помню. Но бросать не хочу.

— Голову мне не морочь. Курить ты не будешь, потому что можешь забеременеть, а для ребенка это плохо.

— Ты не слышал, что я тебе только что сказала?

— Слышал, слышал. Я не глухой и не тупой. Заморочки свои при себе оставь. Все, что мне надо, я слышал.

Рада отворачивается от него, достает чашки, наливает кофе. Позже она приготовит полноценный завтрак, а сейчас им

просто нужно успокоиться и вздохнуть свободно. Произошел какой-то взрыв, непонятный, беспричинный, а она не любит

конфликты, всегда себя неуютно чувствует, состояние войны не для нее. Чтобы высказать свою жесткую позицию по какому-

то вопросу не обязательно воевать. Ведь всегда можно договориться.

— Это очень острая тема, — начинает она, желая сгладить возникшие шероховатости. — Я никогда это не обсуждала,

потому не знаю, как об этом говорить. Все сложно, Артём. В некоторых вопросах лучше быть чуть-чуть лицемерной, это

помогает сохранить здравый рассудок. А насчет сигарет… Бросай тоже. Бросай ты, и я вместе с тобой.

— А я с чего ради?

— Тогда и ко мне не приставай. Почему я должна одна страдать? Давай вместе. Хочешь, чтобы я бросила курить, бросай со

мной.

— Нет, так не пойдет, — ворчит Рада, стягивая с шеи черную ленту, которую завязать галстуком никак не выходит: мягкая

шелковая ткань совсем не держит форму. Безвкусная получается бутафория.

Нервно вздохнув, она отбрасывает непослушный кусок ткани и оборачивается.

— Артём, у тебя есть бабочка? — кричит из ванной.

— Есть, — громко отвечает он и смеется. Стоит у кровати, поправляет манжеты, застегивает на левой руке часы. Черный

ремешок из крокодиловой кожи плотно обхватывает запястье. И Артём смеется, как обычно, забавляясь Радкиной манере

орать ему что-то через всю квартиру. Дурной тон. Но он так потрясающе идет Дружининой. Ей вообще все идет, и она это

знает. Его правильная девочка иногда с удовольствием нарушает все правила.

Пара коматозных дней после признания, и вот она снова в форме, — загадочная, уравновешенная, уже не испытывающая

той неловкости и глупого стыда. Привыкла она, что он все про нее знает. Если не все, то многое. Ей некуда деваться, у них на

многодневные мучения и бесконечные страдания нет времени. У них только пять месяцев. Уже меньше.

Рада идет в гардеробную. В закрытой секции находит то, что ей нужно. У Геры галстук-бабочек целая куча и все

«самовязы». Ну и ладно, с обыкновенными галстуками она легко справляется, значит и с таким сумеет.

— Хочешь на меня бабочку нацепить? — спрашивает Гера, приходя следом.

— Себе, — с усмешкой отвечает она, уверенно отгибает ворот белоснежной блузки и накидывает плотную ленту на шею.

— Помочь? — интересуется Артём, отмечая, как не очень смело действуют ее тонкие пальцы.

Рада чуть нахмуривается, изучая свое отражение в зеркале. Глаза становятся сосредоточенные.

— Да, — улыбается в ответ и поворачивается лицом.

Гергердт кладет ладони ей на плечи и, еще не спеша помогать с завязыванием бабочки, притягивает ее к себе ближе. Она

вынужденно делает шаг навстречу, стараясь сохранить невозмутимость. Но невозмутимость рядом с Герой трудно

сохранить, невозможно практически. Он смотрит в глаза, поправляет ее волосы, убирает их назад, за плечи. Ненавязчиво и

легко касается шеи. Руки у него привычно горячие, и от его невесомых прикосновения по спине ползут мурашки. Он аккуратно

и умело завязывает бабочку. Регулирует концы, чтобы левая сторона была чуть длиннее. Делает нахлест, формирует

перекрестие. В образовавшуюся петлю протягивает сложенный гармошкой правый конец. Остается только растянуть

бабочку за края, расправить ее. Но Артём не делает этого, медлит почему-то. Снова распускает узел, тут же ловко

расстегивая верхнюю пуговицу блузки.

— Так, прекрати, — выдыхает Рада и отступает. Гера стремительно надвигается на нее, и под его давлением она, сделав

несколько шагов, прижимается к стене. — Гера, отстань, я два часа собиралась! — звонко возмущается, а он уже нахально

сжимает ее в своих крепких руках. Она упирается ладонями ему в плечи, представляя, во что после секса превратятся ее

эффектная «голливудская волна» и тщательно наложенный макияж. У Геры все на лице написано. И сомнений нет, что он не

просто пообниматься решил. Нет у них на это времени. — Оставь меня в покое, — смеется она, все еще надеясь спастись.

— Ты помнешь мне костюм… я накрашена… у меня прическа. Гера, ну что тебе приспичило именно сейчас, нам уже

выходить надо.

— Я аккуратно.

— Ага, аккуратно… ты за пятнадцать минут меня в чучело превратишь.

— Вот если будешь сопротивляться, то точно хана твоему костюмчику, — усмехается он и сжимает ее плечи.

Она еще спрашивает, чего ему приспичило. Как увидел ее в этом брючном костюме, так голова кругом пошла. И плевать, что

времени мало и выходить пора.

Видел же, как она его покупала, примеряла, но не присматривался. Не предполагал, что именно в нем она соберется пойти на

сегодняшнее мероприятие. Но это же Дружинина. Она умеет носить костюм так, как любой другой бабе и не снилось.

Определенно, если когда-нибудь Рада наденет платье, его точно удар хватит. А, казалось бы, шмотка обыкновенная. Костюм

и костюм, ничего особенного. Да, из дорогой ткани с благородным блеском. Но он белый! Нужно иметь большую смелость,

чтобы надеть на себя все белое. Рада имеет не только смелость, но и внешность — какую ничем не испортишь. Она

красивая. Невозможно красивая.

Сегодня словно первый раз ее увидел. Точь-в-точь как той ночью окатило горячей волной какого-то доселе неизвестного

чувства. Оно поднялось откуда-то снизу, хлынуло волной по усталому телу и сгустилось в груди. Да, в тот день, вернее, ночь,

он был смертельно уставший. Несся домой с единственным желанием завалиться в кровать. Но узнал Дружинину, и

усталость как рукой сняло, словно сквозь кожу выдавило. Про все забыл, когда ее увидел. И до сих пор, кажется, в себя не

пришел. Тогда он впивался взглядом в ее лицо, изучал каждую черточку, каждую родинку, голодными глазами пожирал ее

стройную фигуру и думал: все что угодно сделает, чтобы она была с ним. До сих пор не мог объяснить, что случилось с ним,

почему так шарахнуло от одного на нее взгляда. И до сих пор бьет как током. От ее запаха, от взгляда зеленых глаз. От

мягких случайных движений, которые даже, может быть, не в его сторону направлены. С первой их встречи мечтал, как будет

раздевать ее, трогать женственное тело. Все жгло внутри от этого желания и сейчас жжет.

Жжет. Чистым огнем, первозданным желанием. Пальцы покалывает как иголками, так хочется содрать с нее одежду и

обласкать всю. Всю ее обнаженную, беззащитную.

Артём расстегивает единственную пуговицу, которая стягивает полочки пиджака. Это не жакет, как принято говорить о

женском костюме, это действительно пиджак, хоть и скроенный по женскому силуэту, но линии его резковаты и вычурны, как у

мужского. Он аккуратно его снимает, и Рада вздыхает глубоко, словно избавляется не от одежды из мягкой ткани, а от

железных доспехов. Вздыхает свободно, оставаясь в тонкой блузке, белоснежной, с маленькими черными пуговицами. В ней

становится невозможно жарко, но Гера не спешит обнажать ее тело. Он прижимается к ней и трогает за лицо. Мягко касается

кончиками пальцев. Это прикосновение похоже на дуновение теплого ветерка. Рада приподнимает лицо, прижимается