И все равно, несмотря на душевность хозяев и теплый прием других членов семьи, Рада весь вечер мечтает оказаться в

другом месте. В самом тривиальном. В кровати. Голой. С Герой. Непроходящее возбуждение — это единственное

неудобство, которое она испытывает. И оно может прекрасно решиться, стоит им с Герой оказаться наедине. Ей не хватило

того быстрого секса. Артём, как и обещал, сделал все аккуратно. Но ей не хватило. Впервые за долгое время она

почувствовала острое разочарование. Почувствовала себя обделенной удовольствием. Она даже разозлилась.

Наконец-то они в машине. Едут домой. Оба молчат, охваченные легкой усталостью. Только Рада еле заметно чему-то своему

улыбается, роясь в маленькой сумочке. Это она тоже делает с каким-то одним ей присущим достоинством — ищет что-то на

дне, не склоняясь и бормоча недовольно, а лишь опустив глаза.

Она достает салфетку и неторопливо стирает с губ помаду. Твою мать, ничего такого нет в ее жесте, но она аккуратно

стирает помаду, и Артёма охватывает жгучее возбуждение. Прошибает насквозь. Он и так после ее сообщений чувствует жар

во всем теле, а теперь воздуха не хватает. Она без помады. Ее можно целовать. Она приглашает.

Рада не смотрит на него, но ее губ снова касается красивая спокойная улыбка. Гера ее больше чувствует, чем видит: в

салоне автомобиля темно. Он уже готов поднять руку, чтобы притянуть к себе ее лицо и поцеловать, ему не терпится. Но в

кармане звонит сотовый, и Артём отвечает не мешкая — очень ждал этого звонка. Рада чувствует, что ему неловко

говорить при ней, и от этого ей самой становится неловко. Напряженно он перебрасывается с кем-то несколькими сухими

фразами. Ругается матом. И каменеет. В его голосе проявляются такие нотки, каких она еще не слышала. Он бросает на нее

странный взгляд, от которого стынет кровь. Дружинину сковывает сильнейшим напряжением, отчего-то вяжет по рукам и

ногам, хорошее настроение и приятную истому в считанные секунды снимает как рукой, жесткий ком застревает в горле, не

позволяя вздохнуть. Рада отворачивается к окну, смотрит сквозь стекло, но ничего не видит, в глазах мелькают яркие пятна

— неоновая реклама, фонари. Но она ничего не видит. Мешают слезы.

— Ты обещал мне не материться, — с усмешкой укоряет Рада, чтобы как-то отвлечься от случайных чувств, которые, застав

врасплох, все сильнее сминают душу в жалкий комок.

— Так я и не с тобой разговаривал. — Гергердт тоже как будто отшучивается, но Раде не смешно. И не легко. Никак не

получается сбросить с себя внезапно накатившую тяжесть.

Рука Артёма крепко сжимает ладонь. Дружинина не пытается ее отнять, главное, чтобы он не заметил ее смятения и не стал

задавать вопросов, потому что она не сможет объяснить, что случилось, почему вдруг на языке появилась горечь, отчего

вдруг так хочется плакать. Не скажет. И ни Гера в этом виноват, ни его жесткий тон, ни мат.

Бывает у нее вот так, привыкла. Кажется, нормальной жизнью живешь, а потом чье-то случайное слово выбивает почву из-

под ног. Не обязательно слово. Запах, шальная мысль, услышанная где-то фраза, и снова возврат на нулевую точку.

Понимаешь, что не живешь, а только время догоняешь. И сегодня так некстати накатывает, все настроение портится. Вся

эйфория последней недели испаряется тоже. Кончается самообман. Ударяет по плечам собственная реальность —

неприглядная, невеселая.

— Останови машину, — просит она. Артём поворачивает к ней голову. Не спрашивает, но Рада отвечает: — Подышать хочу.

Укачало.

До дома остается несколько кварталов, но ей хочется выйти из машины. В ней так тесно и душно, что кружится голова.

Гергердт приказывает остановиться. Рада выходит из автомобиля, не дожидаясь, пока водитель откроет дверь, хотя Артём

предупреждал, чтобы не выскакивала сама. Но у нее нет сил ждать хоть минуту. Она рвется из комфортабельного салона,

как из клетки, а вырвавшись, глубоко вдыхает студеный воздух. На улице минусовая температура, в их городе в это время

иногда бывает снег. Он еще не выпал, но скоро обещают. Рада не любит снег. Пока его нет, можно обманывать себя, что

зима еще не пришла, что ты еще свободна от ледяного плена. Она не любит зиму.

Глубоко вздыхая, Рада застегивает верхнюю пуговицу светлого пальто, у самого горла, стараясь защититься от ветра.

Делает несколько шагов по широкому тротуару и останавливается, жалея, что у нее нет с собой платка или шарфа.

— Лучше?

Она смотрит на Артёма и вспоминает, как сказала, что ей сделалось плохо, укачало.

— Да, немного.

Он медленно поворачивает голову, смотрит на водителя и коротко кивает в сторону. Поднимает воротник черного пальто,

берет ее руку, уверенно тянет вперед, и Рада понимает, что, да, она хотела бы не просто постоять несколько минут на улице,

а пройтись.

Они идут спокойным размеренным шагом. Мимо ярких стеклянных витрин, мимо редких в такое время прохожих. Рада уже и

забыла, когда вот так ей доводилось прогуливаться, просто идти по улицам города и ни о чем не думать, не помнит она

такого, она все время откуда-нибудь возвращалась, а не шла вперед. А они идут, молча и быстро преодолевая небольшие

перекрестки, пропускают машины, останавливаясь на светофорах, почти бегут, пересекая двухполосную магистраль.

Женские каблуки звонко стучат по промерзшему асфальту. Они с Артёмом потеряли первоначальный ритм, совсем сбились с

него, они уже не уже не прогуливаются, а бегут куда-то. Наверное, Гергердт тоже не привык совершать такие прогулки. Не

умеет. Он тащит ее за руку, и она еле поспевает за ним, начиная задыхаться от холодного воздуха. Закашливается, делая

очередной колючий вдох, и они останавливаются. Рада обхватывает Гергердта руками, вцепляясь в пальто заледеневшими

пальцами. Она вся вжимается в него, пытаясь успокоить дыхание и найти утерянное тепло, глубоко дышит, вбирая

умопомрачительный запах, который на морозном воздухе раздражает по-новому, она его втягивает, стремясь подольше

задержать в себе. Целует Геру, приникая к холодной шершавой щеке бесчувственными губами. Он обнимает ее, небрежно

сжимая плечи, целует в губы, жадно и нетерпеливо. И этот поцелуй получается невыносимо горячим. Все ее существо вмиг

отогревается, оживает. Но Артём не дает разгуляться страстям, снова тянет ее вперед. Теперь идет чуть медленнее, но

целенаправленно. Куда-то ведет ее.

— Есть я точно не хочу, — предупреждает Рада, когда понимает, что они двигаются к пятиэтажному ресторанному

комплексу.

— А мы не будем есть, мы будем пить и закусывать.

Они входят в стеклянные двери, раздеваются в гардеробе. Рада с удовольствием снимает пальто, в котором насквозь

продрогла, вытаскивает из кармана пачку сигарет и теряется на мгновение, не зная, куда ее деть. Проходить в зал, держа

пачку в руках, как-то не очень удобно. Но ее сумочка осталась в машине. После недолгих раздумий Рада извиняется улыбкой

и сует сигареты в карман пиджака Артёма. Артём не протестует, но усмехается. Они поднимаются на третий этаж, проходят

в зал, администратор предлагает им на выбор два столика. Удивительно, что еще есть свободные.

Рада задерживает взгляд на самом дальнем у высокого окна, и Артём, не раздумывая, ведет ее к нему.

— Я правда не хочу есть, — предупреждает Рада, усаживаясь на стул, который Гера любезно отодвигает для нее.

— Я же тебе сказал: мы будем только пить и закусывать.

— А что пить будем?

— Чтобы согреться.

— Водку?

— Ее самую. Пить водку и есть строганину.

— Кошмар какой, — ужасается Рада со слабой улыбкой, но тем не менее не отказывается, — я в себя за весь вечер еле

бокал вина влила, а ты мне водку предлагаешь.

— Я не предлагаю, я настаиваю. А то ляжешь завтра с температурой.

Рада вздыхает, потирая ставшие нечувствительными ладони. И правда, она так замерзла, что готова и водки хлебнуть.

Затылок ломит, в ушах шумит.

— Ну вот и договорились, — довольно кивает Гера и тут же становится серьезным. — Посиди, я отойду, мне позвонить

нужно. Я быстро. Две минуты.

Он выходит из-за стола и идет к выходу, по дороге останавливает официантку, что-то говорит ей, указывая на их столик.

Наверное, делает заказ. Когда девушка подходит к Дружининой, интересуясь, желает ли она что-нибудь заказать, Рада

просит кофе, находя свое положение довольно забавным. У нее с собой нет ничего. Ни сумочки, ни кошелька, ни карточки.

Даже сигареты и те в кармане у Геры. Никогда с ней такого раньше не было. Никогда такого она себе не позволяла. С кем

бы ни ходила в ресторан, где бы ни развлекалась, у нее всегда с собой имелись деньги, чтобы заплатить за себя.

Артём возвращается. Он серьезен и странно задумчив. Молча смотрит на нее. Не часто она ловит на себе такой взгляд, но,

когда ловит, от него бегут колкие мурашки. Ей снова неловко. И снова Рада не может понять причины этой неловкости.

Тревожность создается от какого-то интуитивного ощущения. Холодок внутри.

— Ну ты и пошлячка, Дружинина, — неожиданно усмехается Гера, и Рада выходит из легкого ступора. — Милый… Что это за

милый?

— Я пошлячка? — смеясь переспрашивает она. — «Милый» звучит пошло?

— До невозможности.

— Вот и отлично, теперь тебя только так и буду называть, — смеется. — Значит про секс говорить не пошло, а милый —

пошло.

— А что в сексе пошлого? Секс — это удовольствие.

— Это да-а-а, — протягивает Рада неопределенно и загорается тайной улыбкой, вспоминая их переписку.

— Слушай…

— Что?

— А ты не обижаешься, что я тебя Герой зову? — На вечере заметила, что никто не зовет его так, только по имени. Она

даже стала себя контролировать, чтобы не оговориться случайно.

— Нет.

— Хорошо, — облегченно выдыхает она, — а то я никак не могу от этого отвыкнуть.

Им приносят водку и строганину. Рада долго смотрит на водку, никак не решаясь выпить. Строганина тоже доверия не

вызывает. Не пробовала она ее никогда, не доводилось.

Гергердт понимает ее смущение, но не торопит. Сам выпить тоже не спешит.

— Знаешь, я очень много времени не подходила к окнам, не смотрела, боялась, — совершенно спокойно говорит она.

— Высоты? — беспечно уточняет он.

— Нет, что выброшусь. Вдруг замкнет. Жуткое ощущение, когда осознаешь, что тебя может конкретно замкнуть. Держишь

себя как собачку – на коротком поводке, каждый вздох контролируешь…

Она отворачивается и смотрит в окно. Следит глазами за огоньками, бегущими по проспекту, за фарами машин, и не видит

она, какой неземной яростью вспыхивают черные глаза Гергердта. Не видит, как подрагивают его пальцы, а он не

стискивает кулаки, а прижимает свои крупные раскрытые ладони к белой скатерти. Чтобы успокоиться.

Рада коротко вздыхает, вновь обращая к Артёму пронзительный взгляд. Тянется к своей рюмке. Теперь водка не страшна.

После произнесенных слов внутри становится горько, теперь эту горечь только водкой запивать. Она легко вливает в себя

крепкую жидкость и смело закусывает. Прикрывает глаза на секунду. Открывает и смотрит на Гергердта. Он ждет, что она

скажет что-нибудь зловредное.

— Что, какая гадость наша заливная рыба?

А она выдает с тяжелым вздохом:

— Не люблю зиму. — Накалывает на вилку еще один кусочек мороженой рыбы, предварительно сбрызнув его лимоном и

поперчив. Не торопится, хочет как следует распробовать.

— Почему?

— Как почему? — слегка удивляется. — Мороз. Холод. Гололед. Буран. Снегопад. Пробки. Аварии.

— А я люблю, — чуть улыбается Гера и опустошает рюмку.

— Почему? — теперь спрашивает Рада.

Он чуть приподнимает плечи и тут же снимает пиджак, словно, пожав плечами, понимает, что в нем ему невероятно тесно. А

ему становится жарко. Водка согревает внутренности, кровь ударяет в лицо, скапливается в ладонях. Приятное тепло

разливается по телу.

— Ну? — Она все так же пытливо смотрит на него, желая получить ответ. — Почему же ты любишь зиму?

— А что хорошего в жаре? Толкаться среди потных, жарких тел. Что хорошего?