подносит руку к носу, вдыхает запах собственной кожи.

— Но он так вкусно пахнет.

— А на вкус противный, и ты вся липкая от него. Выброси нахрен, говорю, мне не нравится.

Не стоит пытаться напомнить, что этот лосьон для тела стоит бешеных денег. Да и ей не стоит теперь об этом думать. Все-

таки неплохо иметь богатого любовника. Еще лучше в любовниках иметь Геру. Рядом с этим грубым циником ей тепло.

Теплее Геры она никого не встречала.

— Петровне тогда подгоню, — соглашается Рада, — пусть мажется и Мармузика радует шелковистой кожей. А тот, который

до этого был, не липкий тебе, Гера, не горький?

— Какой?

— Клубничка со сливками.

— Клубничка? — повторяет он, привычно смягчая «ч», и грубовато смеется. — Нормально. Особенно со сливками.

Она проводит пальцами по своим волосам и задает вопрос, который за две недели набил ей оскомину:

— Ты сегодня снова поздно вернешься?

— Да, — как всегда, немногословно и прямо отвечает Артём.

— Что-то случилось? — интересуется Рада небрежным тоном, тщательно скрывая свою нервозность.

— Нет. Пойдем кофе попьем, и я поеду.

— Пойдем.

Всю последнюю неделю в Гере чувствовалось сильное напряжение. Раде даже как-то показалось, что он ее избегает. Но на

все вопросы Артём отвечал, что у него много дел, заверял, чтобы не переживала. Она не сомневалась, что у Гергердта

есть, чем заняться, а переживала все равно. В сердце который день теснилась тревога.

— Валера тебе сегодня нужен?

— Мне нет, — смеется Рада, наливая кофе, — я могу и без него по набережной пробежаться. Этот тебе он нужен, ты его к

спорту приобщил.

— Мне вообще не нравится эта беготня. — Быстро размешивает сахар в кружке.

— Не аргумент. Кстати, можно и не напрягать Валеру, мне охрана не нужна. — Рада с тоской смотрит, как Гера пьет

быстрыми глотками, а ей так хочется, чтобы он задержался дома, не убегал снова. Она налила ему кофе в самую большую

кружку.

— Не аргумент, — ухмыляется он в ответ.

— Само собой, — с улыбкой кивает она.

— Не понимаю, — хмурится Артём, — вон беговая дорожка, бегай сколько угодно.

— На улице бегать для здоровья полезнее.

— Для здоровья полезнее курить бросить. Я выброшу все твои сигареты, я предупреждал.

Радка смеется и загорается румянцем.

— Я еще куплю. Все не выбросишь. Говорю же: давай вместе. Ты бросай, и я брошу.

— А еще чего? — Он отставляет недопитый кофе. Сцепляет пальцы в замок, укладывая руки на столе.

— Пока ничего. — Дружинина убирает свою кружку, кладет ладони на его запястья, чтобы хоть немного удержать, не дать

Артёму вскочить с места и уйти. — Я вот легко брошу, а ты не сможешь. Вот не сможешь, не верю.

— Ты меня провоцируешь сейчас?

— Конечно. Неужели непонятно? Ты сейчас должен возмутиться: «Я не смогу? Да легко!»

— Ладно, я до вечера подумаю, провоцироваться мне или нет. Что мне за это будет?

— А еще что-то должно быть?

— Обязательно. Я люблю курить. А ты меня хочешь лишить этого удовольствия. Так не пойдет. Думай, Рада, чем радовать

меня будешь.

Он освобождает руки, притягивает ее голову к себе и крепко целует в губы. Поднимаясь, берет со стула брошенное пальто,

накидывает его на плечи.

— Артём, а есть у тебя фотографии?

— Какие?

— Ну, какие-нибудь. Есть?

— Нет. Зачем мне фотографии?

— Так, звони Валерику, — идет за ним следом к входной двери, — скажи, что беготня сегодня отменяется, пусть приходит как

человек, в нормальном виде. Пойдем с ним фотоаппарат покупать. Мне нужна помощь, а то я в технике не разбираюсь, меня

точно надуют. Подсунут какую-нибудь фигню.

— Не майся дурью. — Поднимает воротник пальто.

— А чем мне еще маяться, Артём? Нет, правда. Всегда мечтала иметь профессиональный фотик. То есть раньше мечтала...

Точно! И на курсы надо записаться, чтобы меня научили с фотоаппаратом обращаться. А вон на ту стену мне надо стенд. —

Тычет за спину большим пальцем. — Или лучше в твой кабинет.

— Зачем тебе там стенд?

— Как зачем? Фотки там буду размещать. Ты же не думаешь, что у меня все будет на флешке валяться или на ноуте.

Фотографии должны быть на бумаге, чтобы их в руки можно было взять, пощупать, тогда они живые. Я уже все придумала,

мне нужно, чтобы поверхность была нетвердая, с подложкой, чтобы я могла пользоваться декоративными гвоздиками.

— Очуметь, — хлопает по карманам, отыскивая ключи от машины, — я не успеваю за твоей мыслью.

— А тебе и не надо за ней успевать. Тебе надо только придумать, как мне сделать стенд. Хотя нет. Занимайся своими

делами. Не отвлекайся, я Валерику дам задание, он все мне организует. Не зря ж у меня теперь есть свой домашний спец-

агент.

— Ага, Джеймс Бонд доморощенный. Ну, если он не справится, ты Петровну попроси, она тебе что хочешь, куда хочешь,

вколотит.

— Попрошу…

Рада закрывает дверь и возвращается на кухню. Моет чашки, а чуть позже видит на экране телефона пропущенный звонок.

От матери. Долго думает, прежде чем перезванивать. Никак не может заставить себя разговаривать с мамой, боясь снова

услышать упреки в свой адрес. Набирает номер отца.

* * *

Время за полночь. В руках любимая книга. Рада нашла ее сегодня у Артёма в кабинете. Отрывок, выбранный для чтения,

она знает наизусть, но глаза пытливо бегут по строчкам, стараясь не пропустить ни слова. Она читает, перелистывая

страницу за страницей. Листает не книгу — чью-то жизнь. Вот бы то, что с ней самой случилось, так же, как и эту книжку,

перелистать. А потом закрыть. Забыть. Но закрыть можно только книгу, а собственную жизнь не перелистаешь, не

перепишешь. Жизнь — она всегда настоящая. Это не черновик. Прошлое свое не поправишь, позор собственный не смоешь,

вырвав несколько испорченных листков.

Рада трет отяжелевшие веки. Спать хочется, но она не ляжет без Артёма. Без него она не заснет. Голова снова полна

неприятных навязчивых мыслей. Мыслей случайных, ненужных. Они как вирус, который сезонно подхватывается в

общественном транспорте. А все после утреннего разговора с родителями... Сначала отцу позвонила, потом матери. И

поговорила коротко, а разговор оставил тяжелый осадок, хотя не было сказано ничего резкого. Однако многозначительные

паузы и некоторая небрежность в тоне обозначили отношение мамы ярче всяких слов. Лариса Григорьевна умеет дать

понять, что думает по тому или иному поводу даже без прямых выражений. Теперь Рада не знает, как выбросить все «не

сказанное» из головы.

Сонная кошка недовольно поднимает мордочку, когда Дружинина перекладывает ее со своих колен на диван и встает с

места. Она решает выпить таблетку. Может, с уходом головной боли и тревожные мысли исчезнут. Или все-таки лечь спать?

Да, нужно выпить таблетку и лечь в кровать. С книгой. Рада берет Булгакова, закладывает между страницами фантик от

конфеты и вздрагивает, заслышав за спиной шорох. Но резко развернувшись, она вздрагивает еще раз, у нее начинает гулко

стучать сердце, и слабеют руки.

— Не смей трогать ее! Никогда не бери! — Артём вырывает из ее рук потертый томик и зашвыривает в шкаф. Кошка,

вздыбив шерсть, испуганно подскакивает и забивается под журнальный столик.

— Тёма…

— И никогда меня так не называй! — рявкает Гергердт и уходит.

А Дружинина остается, вмиг обессиленная, иссушенная его злыми словами, его необоснованной грубостью. Что она такого

сделала? Смотрит на шкаф. В ушах до сих пор стоит грохот стеклянных дверок. Ну, взяла книгу… Что в этом такого?

Вспоминает темный взгляд, резкий до неузнаваемости голос. Вдруг чувствует себя воровкой, будто взяла то, к чему вообще

не стоило прикасаться. А она взяла. Воспользовалась. Самовольно похозяйничала. Рада садится на диван, на то же место,

где еще недавно сидела почти умиротворенно. Вот тебе и тревожность, а еще говорят, что шестого чувства не существует.

Пытается подавить накатившие слезы, но у нее не получается. Не останавливает осознание, что на глазах тушь, которая,

если не потечет, то все равно размажется. И вина… Снова это проклятое ощущение вины. Даже сейчас оно затмевает обиду

и непонимание. Так привыкла чувствовать себя кругом виноватой, вернее, еще не разучилась чувствовать себя не-

виноватой, что искры достаточно, чтобы снова разгорелся внутри адский пожар. Обжигающие слезы текут по щекам. Спазм

давит горло, легкие будто сжимаются в тугой комок, не принимая в себя воздух. Слишком горячо и больно в груди. Что это

было? Что? Рада срывается с места и взбегает по лестнице. Бросается сначала в спальню, затем в гардеробную.

Принимается дрожащими руками срывать свои вещи с плечиков, скидывать с полок, выбрасывать из ящиков.

Артём видит, как она взлетает наверх. Слышит ее плач. Она, конечно, побежала туда не для того, чтобы поплакать,

завернувшись в одеяло. Поднимается вслед за ней.

— Если ты сейчас уйдешь, я не буду тебя останавливать. Я даже очень хочу, чтобы ты исчезла, — глухо признается он, и ее

плечи в ответ каменеют. Она задерживает дыхание, перестает всхлипывать, застывает на месте, прижав к себе цветное

тряпье. — Но это продлиться только до завтра, — продолжает он после паузы и видит, что от каждого слова Рада

вздрагивает, как от удара хлыстом, и его сердце обливается кровью. — Утром я передумаю и снова приду за тобой. Найду

тебя, даже если ты за ночь умотаешь на край света, достану из-под земли и притащу обратно! И мне плевать, если ты потом

будешь визжать и возмущаться, я все равно притащу тебя обратно! А сейчас, да, все как-то неожиданно хреново

получилось... Если хочешь, можешь уйти. Собирайся. Если есть смысл уходить на одну ночь.

Раде хочется заорать, что она и в тот раз не просила притаскивать ее к себе! Не звала! Хотела расстаться, просила

оставить в покое и никогда не появляться!

Она уже разворачивается, вдыхает глубже, чтобы выпалить все разом, но натыкается взглядом на пустой дверной проем.

Слова забивают горло. Горечь раскатывается по языку. Тупая боль сковывает тело. Обида. Это она вяжет по рукам и

ногам, мешая думать связно. Думать сейчас вообще невозможно. А считала, что ее нельзя обидеть. После того, что с ней

произошло, полагала, что это невозможно в принципе. Но стоило Гергердту сказать несколько резких слов, и внутри у нее что-

то взорвалось. Словно какую-то плотину прорвало, теперь слезы не останавливаются. Бегут и бегут. Может и лучше, что

ничего не сказала, ведь всего этого она хотела сама. Она здесь, потому что хотела этого сама. Жить с ним, быть с ним,

готовить для него, одеваться для него. Она даже юбку купила для него. Да, они слишком далеко зашли, пронеслись,

пробежали какую-то границу, перешли черту, которую не стоило переступать. Точно. Стали играть в семью. Но в семью

нельзя играть. Нельзя поиграться и бросить. А ей вообще такие игры противопоказаны. У нее все это уже было. Почти. Вот

только ничего хорошего из этого не вышло. Надо уходить. Или оставаться. Или уходить… Но точно не на одну ночь. У нее

сейчас есть выбор: уйти не на одну ночь, как говорит Гера, а уйти навсегда или остаться. Навсегда?..

Все это время Рада боялась задавать себе вопрос, могла ли она остаться с Гергердтом навсегда. Отвыкла думать о

будущем, отвыкла планировать. Было удобно поиграть в «пять месяцев». Пять месяцев, и все. А потом как-нибудь, что-

нибудь… Но все быстро и неуловимо изменилось. Теперь не знала, как жить после. Как она будет без Геры? Кажется, словно

до него смотрела на жизнь сквозь грязные стекла, а сейчас жить начала, почувствовала вкус, увидела краски. Полюбила.

Гера задумчиво смотрит на стенд, висящий на широкой колонне, которая отделяет гостиную от кухни. Как Рада быстро все

устроила. Только утром обмолвилась о фотоаппарате — к вечеру у него дома домашняя фотовыставка организовалась. На

панно, обтянутом темно-зеленым сукном, уже есть несколько фотографий — пока только кошки. Но Гера не смотрит на них,

он смотрит на пустое место, которое вскоре уверенно заполнится кучей разнообразных фотокарточек. И на них, вероятнее