Оксана Сергеева - Перерыв на жизнь

появления Валеры.

Но когда дверь распахивается, кабинет заполняют какие-то люди, они вливаются в него как бурная вода. Всего несколько

человек, но они умудряются занять собой все пространство, такая от них исходит удушающая агрессия. Они зашвыривают

кого-то в кабинет. В ноги ей валится мужчина. Или он падает перед Гергердтом… А Гера… Он срывается с места, резким

ударом ноги отбрасывает его от себя. Незнакомец отлетает к столу и затихает бездыханно.

У Рады от шока закладывает уши, она больше ничего не слышит. И видит все какими-то обрывками, в глазах периодически

темнеет. Вот она уже в коридоре… На последней ступеньке лестницы… Уже в машине… Надо вздохнуть, но она не может.

— Рада! — прорывается в ее сознание голос. Резкий, дребезжащий. Нет, у Геры не может быть такого голоса. У него он

грубый, но спокойный. Она с трудом поворачивает голову. Нет, оказывается, не она сама. Это Гергердт держит ее за лицо,

пригибается к ней, заглядывает в глаза.

Он ловит ее бездумный стеклянный взгляд, и горячая кровь ударяет ему в голову. Именно этого он боялся. Он никогда

ничего не боялся. Но раньше он не умел любить. И ведь действительно: чего опасаешься больше всего, то и случается.

— Валера, — обращается он к помощнику, а тот лишь молча кивает и садится за руль, понимая все без слов.

Гергердт отправляет машину и возвращается к себе, по дороге набираясь немного спокойствия. Он входит в кабинет, резким

толчком захлопывает дверь, останавливается и глубоко вздыхает. Стоит такая тишина, что этот медленный шипящий вздох

явственно слышится в каждом уголке комнаты. Мягкой кошачьей походкой Гера подходит к своей жертве, и по его

позвоночнику бегут мурашки удовольствия. Они теплые и колкие одновременно — как от секса с любимой женщиной.

— Узнал ты ее? Вижу, что узнал.

Сначала кажется, что время остановилось: реальность всплывает перед глазами отдельными картинками, стоп-кадрами,

которые Рада оказывается не в силах связать в один понятный сюжет. Но постепенно она приходит в себя и первое, что

начинает чувствовать — это свои заледеневшие ладони, и даже хочет сказать об этом вслух, но мышцы лица, голосовые

связки — все как будто не ее, не слушается. Ну и ладно… Дружинина безвольно отдается онемению во всем теле. Валера

довезет ее до дома. У него есть ключи от квартиры. Похоже, они едут другой дорогой, но это тоже не имеет значения.

Сколько времени они тратят на поездку, трудно определить, Рада все так же немного потеряна в пространстве. Валера

аккуратен и предупредителен — как обычно. Он распахивает дверцу автомобиля, помогает выбраться, ведет к подъезду,

поддерживая твердой рукой. Заводит в лифт, поднимается с ней на пятнадцатый этаж, открывает квартиру и пропускает ее

внутрь. Но не уходит, не прощается. Уверенно проходит за ней, запирает на все замки входную дверь, сует ключи в карман

брюк и аккуратно снимает пальто. Если бы Рада могла сейчас удивляться, она бы очень удивилась, но ее состояние

позволяло только обескуражено пожать плечами. Иванов тем временем убирает верхнюю одежду в гардеробную для гостей,

снимает обувь и проходит на кухню.

Рада срывает с себя куртку, а вместе с ней словно сбрасывает свое оцепенение.

— Валера, а ты все знаешь, да?! — орет ему через просторный холл и гостиную. Сдирает шарф, который, свободно

охватывая шею, меж тем стягивает не хуже удавки. Дышать от него нечем. — Ты в курсе всего, да?

— Я знаю то, что мне положено знать, — садясь за стол, подтверждает Валера.

Его ледяное спокойствие на фоне ее истерического крика выглядит оскорбительно. Можно кричать, визжать, можно

попробовать приказать ему к чертям убраться, но по каменному лицу и крепкой позе ясно, что все бесполезно, своим видом

Валера дает понять: он не двинется с места, пока Гера не вернется домой. А ей остается только смириться. Она не узнает

этого Валеру. Где всегда приветливая добрая улыбка? Где приятный смущенный румянец на щеках?

Испытывая невыносимое желание затянуться, Рада достает сигареты и закуривает; раздражает мельтешащий огонек

зажигалки — так трясутся руки. Да и ее саму до сих пор всю потряхивает от пережитого и увиденного, от сцены в кабинете, от

того незнакомого Геры, который выволок ее на улицу и затолкал в машину.

Представляла, конечно, что он далеко не ангел, но столкнуться с ним таким оказалось болезненным. А она рассчитывала на

приятное продолжение вечера с бокалом сухого красного.

Вино. Рада вспоминает про вино и начинает шарить по шкафам. Находит бутылку, но Валера ловко выхватывает ее из рук.

Зеленые глаза Рады оскорбленно вспыхивают, она размыкает пересохшие губы, чтобы возмущенно заорать.

— Я открою, — успокаивает ее мужчина и вытаскивает из ящика штопор.

Пока он откупоривает бутылку, Рада достает бокал. Он наполняет его, и Дружинина, прикончив вино в несколько глотков,

обессилено приваливается к шкафчику. У нее дрожат колени, она тяжело хватает ртом воздух, еще не чувствуя внутри

долгожданного облегчения. Смотрит на бутылку, и Валера, ловя ее жадный взгляд, снова наливает ей вина.

— А давай со мной? — с вызовом говорит она, поднося бокал к губам и отпивая. Стекло противно стучит о передние зубы.

— Давай, — соглашается Валера, и Раду разбирает истерический смех. Она хохочет, пока помощник Гергердта достает себе

бокал. — Какие еще тебе даны указания, кроме как потакать любому моему желанию?

— Всего два, — миролюбиво улыбается Валера и пробует темный тягучий напиток.

— Какие? — Рада делает большой глоток.

— Если будешь буянить, то первое — вколоть тебе снотворное, а второе — привязать к стулу.

— Ты умеешь делать уколы?

— Конечно.

— А чем связывать будешь?

Валера поправляет черный галстук и снова отпивает красное вино.

— Ты серьезно?

— Нет, я шучу, — улыбается он, но Рада ему не верит. Сегодня эта приветливая улыбка кажется отвратительной.

Дружинина садится на высокий стул и с усилием сжимает виски. Ее начинает тошнить.

* * *

— А ты думал я сам к тебе приду? Нет уж, лучше теперь вы к нам, — тихо, но очень саркастически смеется Гера. — Как тебе

мой город? Понравился?

Гергердт и не ждет от этой твари какого-то ответа. Это, нечто похожее на человека, валяющееся у его ног, уже почти не в

состоянии говорить. На нем нет живого места. А сам он — уже не личность. За пару часов его превратили в окровавленную

тень, все еще слышащую, понимающую, едва что-то соображающую от страха, разумную, но тень. Мало кто способен,

чувствуя во рту вкус собственной крови и металл пистолета у виска, остаться твердым, как камень. Даже камни можно

покрошить в муку и растереть в порошок, Гергердт знает много способов. А чтобы стереть в пыль этого недоноска, который

пять лет назад насиловал его девочку, даже ничего изощренного придумывать не пришлось. Тот уже и так от страха

обмочился.

— Кто ты? — почти беззвучно шепчет насильник.

— А какая разница? Чего это ты так напугался? Не понравилось, как с тобой обращаются? Х*ево?

Глядя на это ничтожество у своих ног, он испытывает нечеловеческое удовольствие. Так долго ждал и вот, наконец,

дождался. Поймал его. Остальные трое на том свете давно, этот, последний, самым прытким оказался. Тех Гера и в глаза не

видел, но последнему не мог не посмотреть в лицо. Хотел видеть, как уничтожат того, кто его девочке принес столько горя.

Все, что ей пришлось вынести, на себе прочувствовал, на своей шкуре. Все это время пил ее слезы, дышал ее страхом,

слушал ее кошмары; вместе с ней упрямо пробивался к жизни, время от времени щупая слабый, почти нитевидный пульс.

С того самого момента, как Рада призналась во всем, не покидало ощущение, что он ее насилует. Хотя она хотела его,

откликалась, сознательно шла к близости, но он не мог избавиться от этого уничтожающего ощущения, ведь его девочка не

получала настоящего удовольствия.

Так было до ее оргазма. До ее безумного желания. Только потом ему стало хорошо — когда она перестала бояться,

перестала рвать цепочку у него на шее. Но никогда не забыть ему, что такое заниматься сексом с любимой женщиной, а

чувствовать себя насильником! И тот ее оргазм, и то, как вытаскивал Раду с того света, не забыть! Потом был все, что

угодно, готов сделать, чтобы это не повторилось. Выворачивался ради нее наизнанку, оберегал, защищал, иногда сам падал

в болото, потому что не знал, что лучше – поговорить или помолчать, а ей все равно плохо. Ей плохо! Она просыпалась среди

ночи от очередного кошмара и спрашивала: «Кто ты?», но хуже всего слышать от нее: «Кто я?». От этого вопроса у Геры

внутренности холодели. Для нее такая путаница несколько секунд длилась, а он после такого ночь не спал. Но в этом она не

виновата. В этом виновато дерьмо в обличие человека, валяющееся у его ног. У*бок этот виноват. Это он ее такой сделал. И

должен за это ответить. Думал: увидит, кожу с него собственными руками сдирать будет, но не прикоснулся. До тошноты

противно.

Если бы его спросили, согласился бы он потерять Раду, пожертвовать проведенным с ней временем и избавить ее тем

самым от всех страданий, он бы, не раздумывая, согласился. Пошел бы на все. Он бы и жизнью своей пожертвовал, если бы

это избавило ее от всех ужасов. Да только его жизнь сама по себе ничего не стоит.

Гера кивает одному из своих людей и отходит в сторону, гулко стуча каблуками по полу пустого склада, куда они перевезли

прыткого малого. Тот усаживает пленника на стул, пристегивает руки за спиной наручниками, открывает шампанское и

заливает содержимое бутылки ему в глотку. Он, захлебываясь, глотает пенящуюся жидкость, икает и давится. Отрыгивает

благородный напиток вместе с кровью и остатками какой-то пищи.

— Ты, п*здец, как маленький прям, — брезгливо кривится Гера и отворачивается. — Не понравилось? Это самое лучшее

шампанское. Самое дорогое и самое вкусное. А тебе не нравится. Какой ты привередливый, — язвительно и равнодушно

говорит он. — Может, закусывать надо было?

Когда человек Гергердта разбивает пустую бутылку, насильник начинает плакать. Но Гера не слышит его воя и невнятных

оправданий, что это все ошибка, а он ничего не делал, он только смотрел. Гера слышит только звон битого стекла, который

эхом проносится по помещению.

— Впечатлительный, — усмехается мужчина и продолжает, сидя на корточках, методично бить монтировкой по холщевому

мешку, в которую была завернута пустая тара. Превратив содержимое мешка в мелкую крошку, он ссыпает все в миску.

— А теперь будем ужинать, — оскаливается Гера, берет из рук своего человека ложку и загребает битое стекло. — Будем

закусывать. Рот открывай.

* * *

Вот уже час Рада просто молчит. Курит и молчит. Кажется, это самое разумное решение. Валера время от времени пытается

завязать разговор, и Дружинина, по достоинству оценивая его попытки быть с ней вежливым, улыбается. Но эта натянутая

улыбка не затрагивает ее глаз. Помощник Гергердта смотрит на часы, и Рада, ловя его нервный взгляд, снова подносит

сигарету к пересохшим губам. Курить не хочется, но она затягивается. Сладкий, приятный вкус, который обычно остается на

языке после затяжки, сейчас отвратительно противен; легкие забиты дымом; в груди ощущается тугой ком. И все-таки с

сигаретой Рада чувствует себя спокойнее. Сигарета как будто помогает сохранить невозмутимо-отстраненный вид.

За время отсутствия Артёма ей так и не удалось придумать, что сказать ему. Стоит ли вообще выяснять какие-то

подробности? Или сделать вид, что ничего не произошло? Именно так и нужно сделать, кричит разум. И Рада, захватив со

стола пепельницу, нетвердыми шагами уходит из кухни. Ее слегка покачивает, но не потому, что она слишком пьяна. Нет,