Оксана Сергеева - Перерыв на жизнь

пальцев у нее на животе, языком — на груди. От каждого касания Рада вздрагивает. Выгибается. А он ласкает ее так нежно,

наверное, в первый раз…

Трудно быть нежным, когда не знаешь, что такое нежность. Когда забыл. Все осталось в далеком прошлом. Часть этого

позабытого чувства когда-то давала ему маленькая девочка, теперь — его женщина. Теперь она снова отдает ему всю свою

нежность. Не тяжело, а даже немного забавно осознавать, что единственно важное в этой бредовой и бесцельной жизни ему

на самом деле не принадлежит. Вот если бы она забеременела… Если бы Рада только забеременела, он бы оставил ее

себе, наплевал на все, даже на ее желание. Хочет или нет, она все равно была бы с ним! Потому что у нее от него ребенок.

Его ребенок! И тогда она примет его.

Как люди занимаются сексом, чтобы зачать? Как-то по-особенному? В определенных позах?

Ничего Гергердт об этом не знает. Понимает только, что надо наполнить ее своим семенем, все отдать. Не думает, не

говорит про себя, что будет все, как он хочет. Он позволяет себе лишь тень надежды. Но этой тени хватает, чтобы

затуманить разум и заставить его вновь с силой врываться в покорное тело, быстрее, резче вымещать на Раде свое

желание и срываться в пропасть, в темноту, скатываясь до ощущения касания, звука, стона.

В этой вязкой, тугой, как вата, темноте... Жестко переплетенные пальцы. Прижатые друг к другу мокрые липкие тела.

Капельки пота, стекающие по спине. Яростные до боли толчки. Скомканная постель. И резкий Радкин вдох перед оргазмом

— как перед прыжком в бездну. И собственный вдох до ломоты в легких, когда ее движение становится продолжением его

движения, и, кажется, она сама — его продолжение.

Наверное, все же нужно кого-то благодарить за все это. За возможность сейчас ее вот так вдыхать и глохнуть от стонов. За

радость чувствовать у нее внутри горячую пульсацию. За удовольствие падать, раскинув руки.

Он изливается в нее резкими глубокими толчками, судорожно вжимаясь в мягкое безвольное тело. Надолго замирает, не

отпуская, хотя знает, что ей тяжело под ним. Она едва может перевести дыхание.

— У меня нет сил добраться до ванной… — говорит Рада, когда Гера чуть переваливается на бок и дает ей возможность

вдохнуть полной грудью, — если только ты меня туда не оттащишь…

— Нет, не надейся.

— Тогда я буду так спать. Мне кажется, сегодня можно, — сдавленно смеется.

— Нужно.

— Святые угодники, а касатик там хоть жив? — восклицает Петровна, театрально складывая ладони на выдающейся груди.

— Жив, жив, — говорит Рада, сомневаясь, что Петровна знает дорогу в церковь. — На слово поверишь, или послать его

общий анализ крови сдать?

Женщина бросает на Раду недоуменный взгляд и натягивает хлопчатобумажные перчатки.

— Я тогда на втором этаже тоже уберусь заодно, чтобы завтра не приходить.

— Не надо, на кухне закончишь и иди, — распоряжается Рада, наливая кофе и не замечая, как губы домработницы

сжимаются в ниточку. — Нет, завтра тоже не приходи, — вдруг меняет свое решение Дружинина, приводя старуху в еще

большее удивление.

— Так Артём Андреевич… — решается напомнить Петровна.

— Я постараюсь сделать так, чтобы Артём Андреевич завтра не заметил пыли. Иди.

Петровна пожимает плечами. Рада подхватывает со стола поднос с завтраком и поднимается в спальню.

— А с каких это пор у нас завтраки в постель стали подаваться? — Гера переворачивается на спину и закладывает руки под

голову.

— Ну, можешь считать, что с сегодняшних.

— Прям волшебство какое-то. Чудо чудесное. А сама? — спрашивает, замечая на подносе одну вилку. И одну тарелку, в

которой салат из рукколы с семгой и кусочками сыра.

— Аппетита нет. Кажется, у меня мигрень.

— Нет, дамочка, вы просто с будунища.

Рада отвечает коротким смешком, с сомнением глядя на хрустящие вафли.

— Не мучайся, Мармеладка, иди капни себе коньяка, и мигрень твою как рукой снимет.

— Нет уж, я лучше таблетку цитрамона выпью. — Делает пару глотков крепкого кофе, чтобы окончательно взбодриться.

— Послушай знающего человека, — настаивает Гера, — иди плесни коньяка в кофе, захвати вилку и садись ешь.

— Ладно, — соглашается Дружинина, — мне все равно надо проверить, ушла Петровна или нет.

Следуя совету, Рада уходит за коньяком. Артём провожает ее взглядом, не торопясь приступать к еде. Он крепче сжимает в

руке вилку и, глубоко вздыхая, задумывается на момент, как быстротечна и изменчива жизнь. Еще вчера чувствовал, что

дошел до какой-то точки. Дошел, выдохнул, а вздохнуть было нечем. А сегодня дышит полной грудью, до сих пор не желая

признаться самому себе, насколько сильно стал зависеть от этой женщины. От ее слова, от взгляда, от улыбки. Раньше его

утро начиналось с кошки, с ее острых зубов и когтей. Олька будила его, требовала, чтобы покормил. А сейчас утро

начинается с Рады — с ее рук и губ. И Радка, конечно, будит его куда нежнее.

Все это время Гергердт старательно убеждал себя в том, что все делает ради нее. Только для Рады. Но в душе понимал,

что это не так. С самого начала он все делал и делает для себя. Он остервенело хватается за каждую ниточку, чтобы

удержать Дружинину, потому что знает: подобного — того, что чувствует сейчас, что получает от нее — у него в жизни не

будет никогда. Но хуже всего другое. Хуже всего, что сегодня он уже не знает, что будет завтра. И все равно хватается за

нее, как за последнюю соломинку. Он не знает, что будет с ней завтра, но, как рациональный и циничный ублюдок, вбивает ей

в голову нужные мысли, перекраивает ее сознание, чтобы сегодня она была рядом.

— А тебе нельзя, ты за рулем, — предупреждает Дружинина, когда возвращается.

— Уже? — смеется Гергердт, начиная есть.

— Конечно. Сейчас позавтракаем… — вливает в свою чашку пару чайных ложек коньяка, — и поедем посуду покупать. Надо

много всего купить. Вот супниц у тебя нет и тортниц, меня это раздражает. Для всего нужна своя посуда, понимаешь?

— Конечно, понимаю. Хранить сыр в маслёнке — это преступление. Китайские фарфоровые чашечки, серебряные ложечки,

конечно, я понимаю.

— Нет, не китайские, английские, веджвудские, например. Всю жизнь мечтала.

— Хорошая у тебя мечта, оригинальная. Тарелки.

— Ты знаешь, сколько эти тарелки стоят? — Подсаживается ближе к Гере, прикрывает ноги одеялом.

— Нет. И как-то меня этот факт совсем не расстраивает. Ну, поехали посмотрим.

— Кстати, можем в интернет-магазине посмотреть.

— На месте посмотрим.

* * *

— Эта изысканная фарфоровая коллекция имеет уникальный в своем роде внешний вид, опирающийся…

— Тихо, не жужжи, иди погуляй, позову, когда понадобишься, — отсылает Артём продавца-консультанта. — Ну, смотри, какая

куча тарелок. Мечты сбываются.

— Господи, — блаженно выдыхает Рада, — глаза разбегаются. Теперь мне надо все не спеша посмотреть.

Некоторое время Дружинина бродит около выбеленных дубовых стеллажей, заполненных сверкающим фарфором, теряясь

от представленного многообразия.

— Артём, а тебе что нравится?

— Все.

— А как ты себе посуду выбирал?

— Никак. Я не выбирал, мне дизайнеры покупали.

— Наташке, наверное, позвоню.

— Зачем?

— Как зачем? Мне нужен женский взгляд, хочу с кем-нибудь все это обсудить.

— Мы ж тарелки покупаем, а не лифчики, что тут обсуждать?

— Потому что это интересно.

— Только не с Кузькой. Можно подумать, Кузька твоя охренеть как в фарфоре разбирается, нашла у кого спрашивать.

Подружка тебе нужна, что ли? Сейчас найдем тебе подружку. — Достает сотовый.

— Кому ты звонишь?

— Она тоже разговорчивая.

— Артём, кому?

Но Артём, не слушая ее, уже набирает чей-то номер, и ему отвечают — Рада слышит в трубке женский голос.

— Катюха, привет. Занята?

«Шаурина, наверное», — думает про себя Дружинина и отходит, чтобы не мешать разговору.

— Скоро подъедет, она тут недалеко, — сообщает с улыбкой Гера, убирая телефон в карман.

— Здорово. Весело будет. Потом заедем куда-нибудь поужинать все вместе?

— Обязательно. Сейчас еще Крапиве позвоню, спрошу, чё за чашки у него дома. Он у нас по фарфору спец. Веселиться так

веселиться.

Гергердт звонит Крапивину, перебрасывается с ним короткими фразами, шутит, а Рада вдруг мыслями переносится на

несколько месяцев назад, в то время, когда их с Герой отношения только начались, и вспоминает с какой безрассудной

напористостью он действовал. На все был готов лишь бы ее в постель заполучить. Именно этим он ее и зацепил, поймал как

рыбку на крючок, потряс своей наглостью. Она с такими не сталкивалась, он не оставил ей ни малейшего шанса на спасение.

Но легкость ушла, когда она рассказала об изнасиловании. Раду озаряет мысль, что она скучает именно по тому Гере и не

хочет, чтобы он менялся. Да, Артём Гергердт не из тех мужчин, с какими она привыкла общаться, но зато с ним не страшно. С

ним, таким грубым и безжалостным, ничего не страшно.

— О чем задумалась?

— О том, что нам нужно еще купить бокалы под вино.

— Зачем? С фарфоровых чашек будет вкуснее.

— Ты теперь всегда будешь надо мной издеваться?

— Нет, не всегда. Некоторое время.

— Что Дима сказал?

— Сказал: «Хочу на это посмотреть».

— Да? — удивляется Дружинина. — Приедет?

— Угу.

Первой в «Дом Фарфора» подъезжает Катя. Она машет им рукой у входа и торопливо пересекает зал, чуть не сталкиваясь с

какой-то зазевавшейся дамой.

— А чего это вы решили новую посуду покупать? — улыбается, переводя взгляд с Гергердта на Дружинину.

— Потому что старая кончилась, — отвечает Гера.

— Совсем? — смеется и стягивает шарф, с любопытством оглядываясь.

— Почти, — добавляет Рада. — Я вчера очень эмоционально выразила свое мнение по некоторым вопросам.

— Во даешь! Хотя нормально, все правильно, — теперь уверенно кивает девушка, — с Герой так и надо. Выбрала что-

нибудь? — подходит ближе к стеллажам и застывает. — Смотри какие бабочки. Жуть как красиво.

— Бабочки. Какая безвкусица. Катрин, ты не перестаешь меня удивлять, — звучит над ухом бархатистый голос Димы

Крапивина.

Катерина вздрагивает от неожиданности, поворачивает голову и, сталкиваясь с его голубыми глазами, почти теряет дар

речи, но быстро берет себя в руки.

— Митенька, боже, ты откуда здесь? Ах, прости, за тавтологию. Или «Митенька», или «боже», забыла, — расплывается в

очаровательной улыбке, замечая мелькнувшую в глазах Крапивина досаду.

— Да, ты прирожденный дипломат, — хмыкает мужчина.

— Катя, смотри, как тебе? — Рада указывает взглядом на темно-синюю тарелку с богатым золотым декором.

— Блеск, — соглашается девушка и отходит от Крапивина, придвигаясь ближе к Раде.

— Вот и я говорю. Дима, подключайся. Нам нужен твой совет. Посвяти нас во все тонкости сервировки праздничного стола.

Фарфор точно по твоей части.

— Может, пива пойдем попьем? — Гергердт смотрит на Крапивина.

Тот хмурится, будто раздумывает.

— Так, никто никуда не уходит, — командует Рада, — сейчас все купим, потом пойдем в ресторан.

— Ладно, — улыбается Дмитрий, — кстати, отличный выбор. И если ты хочешь набор для праздничного стола, — чуть

повышает интонацию и, дожидаясь от Дружининой утвердительного кивка, продолжает, — то идеальный вариант начать с

акцентных тарелок. Да, именно с этих синих. Или с этих… — жестом привлекает внимание к блюду с широким темно-синим

ободком. — Они ставятся на стол перед гостями, а в них, в свою очередь, ставятся тарелки несколько меньших размеров —

закусочные или суповые.

— Сколько тонкостей, — вздыхает Рада.