Оксана Сергеева - Перерыв на жизнь

— Простор для фантазии. Только ты уточни, подходит ли эта посуда для посудомоечной машины и микроволновой печи.

Думается мне, что нет.

Артём шевельнул рукой, подзывая бдительно следящую за их компанией девушку-консультанта, и та, вооружившись

услужливой улыбкой, подходит, выказывая готовность ответить на все возможные вопросы дорогих клиентов.

— Я вас слушаю…

— Новую тачку легче купить, чем новые тарелки, — с едва заметным раздражением говорит Гера.

— Это точно, — соглашается Крапивин. — А «старые» тарелки купить еще труднее. Среди антиквариата, особенно

недорогого, подделок более восьмидесяти процентов. Подделывают практически все: старинный фарфор, мебель, часы,

скульптуру.

— Надеюсь, мы не нарвемся на какое-нибудь фуфло. За такие-то деньги.

— Нет, это точно не фуфло, — уверенно говорит Дима.

— Ага, Димка все знает, Димка фарфоровую собаку съел, — дразнит Крапивина Катька.

— Праздник праздником, но мне точно нужна посуда, которую можно и в посудомойку сунуть, и в микроволновку, —

решительно заявляет Гергердт.

— Вот этот посмотри, — Дима делает шаг в сторону и замирает взглядом на верхней полке, где красуется столовый набор

кремового цвета. — Элегантно. Благородно. Классически.

— Дима, а что так скромно? — не устает поддевать Катя. — Тут даже ободка нет золотого в двадцать два карата.

— Оно и понятно, что для Катерины Великой мне пришлось бы искать чашечки, которые сам Ренуар в пору бедного детства

расписывал, а Артём не против из обычного костяного фарфора есть.

— Нет, Митенька, — язвит Катя, — я патриотка, мне только кузнецовский фарфор подавай.

— Ладно, крошка, уела, уела. — Дима со смехом обхватывает Катю за плечи и прижимает к себе.

* * *

— Артём Андреевич, если что, я в этом сраме участвовать не буду. А то и так целыми днями Петровна встань сюда,

Петровна встань туда… Может, вы мне еще и доплачивать будете за позирование?

— Чего? Петровна, тебе вчера страшный сон приснился? В каком сраме? — Артём спускается с лестницы, на ходу

натягивая футболку.

— Да вон в том, что в кабинете…

Гера, не задерживаясь, направляется прямиком в свой кабинет, чтобы выяснить, что так возмутило старуху. Войдя в

комнату, он сразу понимает, что имела в виду Петровна.

На стенде висит новая фотография. На ней изображена Рада. Обнаженная.

— Ничего себе ты, Мармеладка, даешь… — пораженно выдыхает Гергердт и срывает фото.

Похоже, снимок сделан в спальне. Рада стоит боком и, чуть выгнувшись, опирается на спинку стула руками. Тусклый свет,

падающий с окна выхватывает изгибы ее совершенного тела. Только изгибы, силуэт. Идеальную спину, округлые ягодицы,

грудь, полуприкрытую руками.

— Ты еще здесь? — Гера поднимает взгляд на домработницу, на момент отрываясь от созерцания фотографии.

— Ухожу, — смиренно говорит женщина, решая убраться из квартиры, чтобы, не дай бог, не попасть под горячую руку

хозяина.

Гергердт быстрым шагом идет на кухню.

— Это что?

— Что? — спрашивает Рада, осторожно опускает в раковину мыльную тарелку и берется за следующую.

Два дня она ждала того момента, когда сможет перемыть новую посуду, послушать ее мелодичный звон, посмотреть, как

просвечиваются сквозь тонкий фарфор собственные пальцы. Сегодня, наконец, служба доставки вручила Дружининой

коробки с двумя столовыми сервизами.

— Вот это.

— Нравится? — Рада бросает короткий взгляд на снимок, который Гера держит в руке. — Классно получилось, да? Ну,

скажи, тебе понравилось? — сияет она улыбкой и продолжает мыть тарелки, аккуратно складывая их в стопку.

— Глаз не могу оторвать. Кто фотографировал? — настойчиво спрашивает Гергердт, глядя в упор на Раду.

— Какая разница? — чуть пожимает плечами и мокрой рукой смахивает с лица выбившуюся прядь волос. — Главное, что

фотография красивая.

— Спрашиваю в последний раз. Кто.

— Кузька меня фотографировала! Вчера заезжала!

— Покажи.

— Чего показать?

— Еще есть фотографии?

— Есть.

— Покажи.

— Чего ты пристал? — теряет терпение Дружинина.

— Иначе я все нахрен повыбрасываю. Прямо сейчас.

Рада вытирает руки полотенцем и с раздражением отшвыривает его в сторону. Идет в спальню за фотоаппаратом, потом

вспоминает, что оставила его в кабинете, где распечатывала фото, и возвращается. Гера молча шагает за ней по пятам.

— Вот! Неудачные! Тут их куча. Там и Кузька есть. Кстати, можешь позвонить ей и устроить допрос с пристрастием.

— Позвоню. А то соскучился по ней сил нет.

— Не наглей! — надменно говорит Дружинина.

Гера просматривает фотографии, не забывая комментировать:

— Обезьяна, блин. — Видит фото, на котором Кузя в такой же позе, что была Рада, только Наташка одетая. — А чё это

Кузька не с голой ж*пой? — усмехается он.

— Тебе моей мало? — взрывается Рада и забирает у него фотоаппарат. — Кузькину ему подавай! Кстати, мы с ней завтра в

кафе собираемся. Это я тебя на всякий случай предупреждаю. Чтобы ты был в курсе… Всю романтику испортил своей

ревностью. Я столько времени с этой фотографией возилась.

Новость про то, что Рада с Наташкой намереваются пойти в кафе, Гере не нравится.

— Романтику, говоришь, — задумчиво протягивает Артём и качает головой, — никакая это не романтика.

— Почему?

— Потому что, как говорит один очень уважаемый мною человек… вот чувствую, что меня где-то на*бывают, а где, понять

не могу.

— Вообще не понимаю, как можно по одной бабе с ума сходить. Ума не приложу.

— Вот и я, Ваня, вот и я, — насмешливо вздыхает Крапивин. — Артём не может сходить с ума по одной бабе. И вообще, он

же не дикарь какой или неандерталец, чтобы в сотый раз обрывать Раде телефон или, хуже того, нестись за ней в этот…

хм… клоповник. Да, Артём? Ты же не собираешься сейчас так сделать?

— Два раза позвонил, не звездите. Узнал, как доехала, — говорит Артём, не отрывая глаз от экрана мобильного и набирая

сообщение: «Рада, ты скоро?»

— Подумай, Гера, мы плохого не посоветуем, — не унимается Иван, поддерживая Крапивина, — в отношениях важна

свобода. Нужна свобода, — подчеркивает, отпивая ром.

— Успокойтесь уже, умники. Что бы вы понимали… — бормочет Гера и читает ответ Дружининой: «Куда скоро? Только сели».

— Мы? Нет. Куда уж нам, — смеется Дима.

— Димитрий, — намеренно коверкая имя, вздыхает Гергердт, — на каком мне языке вас послать потактичнее?

— Нет, Гера, тебе Крапивина категорический запрещено посылать куда бы то ни было, вдруг Радка снова все тарелки

перебьет, кто с тобой в магазин фарфора пойдет?

— Это точно. Всем бабам побрякушки надо, а моей тарелки.

Дима усмехается и делает последний глоток виски.

— Ты побрякушки какие-нибудь все равно купи, женщин надо баловать.

— Ты так и хочешь на мне нажиться, страшный буржуй. — Гергердт глотает ром и снова берет в руки телефон. Отправляет

Раде «Смеркалось».

— Всенепременно. Эх, как жаль, что я Ванину свадьбу пропустил.

— Не переживай, там даже невесте ни хрена не досталось, ни платья, ни колец. И даже потери были. Материальные. Алёнка

ему там мебель в квартире покрошила за такую свадьбу, — заверяет Артём, бросая на Ваню усмехающийся взгляд.

Дима громко смеется, отодвигая от себя стакан и плотно приваливаясь к спинке кресла.

— Ты мне еще посмейся-посмейся, посмотрю я, сколько на неделе раз тебе самому придется тарелки покупать! Жених! —

взрывается Гергердт хохотом.

Ваня поддерживает друга смехом и хлопает Крапивина по плечу:

— Жених наш одними тарелками точно не обойдется, малая там все в порошок сотрет, галстуки и шейные платки порежет на

ленточки, а запонки раздарит прислуге. А свадьба у нас в июне. Дима, я надеюсь, ты сможешь освободиться.

— Сделаю все возможное, — обещает тот Ивану и смотрит на Геру: — Я сейчас у тебя телефон отберу! На месте весь

вечер не можешь усидеть.

— Сижу я… — вздыхает Гергердт, — сижу и чувствую, будто в детство вернулся. Тот же обшарпанный подвал только с

мебелью и с вискарем за немыслимые деньги. Чего было переться на другой конец города, когда можно, Дима, у тебя дома

в подвале посидеть. И вискарь у тебя получше.

— Нет, Гера, антураж не тот. У Крапивина нет обшарпанной штукатурки и светильников с блошиного рынка Клиньянкур, —

смеется Шаурин, глядя на низкие потолочные своды, украшенные росписью, словно стершейся от времени.

— Нет, таких светильников у меня нет, зато много чего другого есть, но Артёма сегодня хоть в бомбоубежище запри, он все

равно вырвется. Рада же где-то гуляет.

— Угу, замков таких нет еще не придумали, чтобы меня в бомбоубежище запереть, — усмехается Гера.

Что правда, то правда. Сегодня ему не сиделось на месте. Не елось и не пилось, хотя он с удовольствием принял

приглашение Крапивина встретиться где-нибудь вечерком и даже рассчитывал, что хорошо проведет время с друзьями.

Однако расслабиться не получалось, мыслями он был далеко за пределами пафосного мужского клуба, в котором они

собрались. Ему не нравилось, что Рада встречается сегодня с Наташкой. Но еще больше ему не нравилось, что пошли они в

тот самый бар, откуда в прошлый раз он забрал Раду полуживую. Конечно, сомнительно, что Дружинина может снова так же

сильно напиться, но Гергердт все равно мучился тревожным чувством. Не доверял он этой Наталке, и сколько бы Радка ни

защищала ее, говоря, что она хорошая подруга, Гера не желала менять о ней своего мнения. Боялся он, откровенно говоря,

что Рада поддастся ее влиянию. Испортит Кузька эта долбанная его Мармеладку. Достаточно того, что мать постоянно

пытается Радке мозги промыть. Дружинина не жаловалась, ничего толком не рассказывала, но Гергердт сделал такой вывод

по обрывочным фразам, часто проскальзывающим в разговорах.

Дождавшись сообщения, что Рада собирается домой, Гера вызывает водителя и едет за ней. Сообщив, что подъехал к бару,

решает подождать ее на улице, около входа.

Вдыхая морозный воздух, он поднимает воротник пальто и отходит подальше, чтобы не столкнуться с развеселой толпой,

вываливающейся из широких стеклянных дверей. Сует в карман кожаные перчатки; не отрывая от входа пристального

взгляда, прикуривает сигарету. Успевает сделать две затяжки и выхватывает глазами Дружинину, которая выходит вместе с

Наташкой. Рада останавливается, окидывает взглядом парковку, отыскивая машину и попутно доставая телефон из сумочки.

Гера собирается окликнуть ее, но замирает, задерживая дыхание, и видит, как вслед за девушками выскакивает какой-то

здоровый утырок. Он порывается взять Раду за руку, что-то говорит ей. Кажется, просит номер телефона. Кузька

отталкивает его, но он, как маятник, возвращается, и все липнет к Радкиному боку. Она недовольно морщится, быстро

отшагивает от него и прикладывает телефон к уху, набрав чей-то номер. Конечно, Геры, — он чувствует, как во внутреннем

кармане вибрирует его сотовый. Крепче сжав губами сигарету, Артём двигается вперед, хватает утырка за шкирку и

отбрасывает в сторону. Тот падает на землю. Матерясь, скользит по мерзлой брусчатке, пытаясь подняться на ноги. Кузька

с визгом отскакивает в сторону; Рада ахает, вцепляясь в пальто Геры. А он застывает каменно, шумно втягивает носом

воздух, не отпуская взглядом непонятно откуда взявшегося поклонника.

— Женька, козел! — спохватившись, визжит Наталка. — Сказала же тебе: отвали! Вот что непонятного?! Дождешься, что

тебе шею свернут!

Женька покачивается на нетвердых ногах, отряхивается и окидывает Гергердта нетрезвым взглядом:

— Да я вообще ничего… я ж не знал… Мужик, все нормально, я вообще ничего… счастья вам, — бубнит, обходя кругом

застывшую перед дверями пару.