Оксана Сергеева - Перерыв на жизнь

Господи, как можно?!

Ей, вероятнее всего, никогда не суждено забеременеть, а кто-то на помойку... А она бы своему малышу все дала, все, что

угодно сделала бы и вынесла, лишь бы он на свет появился, лишь бы родить… А кто-то на помойку…

И как страшно!

Жутко, что говорит Гергердт об этом так легко и буднично. Врет? Вряд ли. Точно не врет.

Топит такая дикая горечь, что от нее мутнеет в глазах. Рада кашляет, становится нечем дышать. Ее снова обнимает боль,

скручивая и ломая в позу эмбриона. Теперь почему-то сопротивляться ей гораздо труднее, чем раньше. Оказывается, плохо,

что она стала от нее отвыкать.

Рада добавляет в чай две ложки сахара, медленно размешивает, с трудом находя в себе смелость вернуться в гостиную.

— Ну и сука конченная твоя маманька. — Ставит на журнальный столик кружку и забирается на диван рядом с Артёмом.

— Определенно, — посмеивается Гергердт, протягивает руку и вытирает с ее подбородка слезинку. — Не плачь,

Мармеладка, а то совсем растаешь.

— Оставайся, — предлагает Гера. — Я через неделю вернусь.

— Нет, я не могу. Как я тут останусь без тебя. Как?

— Выспишься, поваляешься, отдохнешь. Заскучать не успеешь, я обратно вернусь. Чего ты паникуешь? — В небольшую

сумку Гергердт бросает какие-то вещи. Только все самое необходимое. — Или собирайся, летим вместе. Просто я не вижу

смысла мотаться тебе туда-сюда. Мне там некогда будет. Что тут одна сидеть будешь, что там. Я кое-какие вопросы решу и

вернусь.

Рада сомневается. В том то и дело, что лететь в Россию ей не хочется, уже приросла к этому месту и теперь жутко боялась

каких-то изменений. Здесь нет родителей, которые пытаются убедить, что Гера самый никчемный человек в мире. Здесь нет

ничего, что напоминает о той жизни.

Гера сказал о панике вскользь, пошутил, и знать он не знает, что именно паника охватила все ее существо при мысли, что он

куда-то уедет. Страх остаться одной. Замерзнуть, околеть в этих стеклянных стенах. Она за неделю тут умрет одна. Не

представляет, что ей одной тут делать.

Они всю зиму прожили на Майорке, до конца февраля. Встретили Новый Год и Рождество. Рада впервые за много лет

загадала желание и впервые поверила, что оно обязательно сбудется. По здешней традиции под бой курантов успела съесть

двенадцать виноградинок. Двенадцать виноградинок — гарантия счастливой семейной жизни на весь год. А потом они гуляли

и провели новогоднюю ночь на улице, на площади, среди веселых, радостных людей.

Никогда в жизни у нее не было такой теплой и счастливой зимы, укутанной не холодным снегом, по обыкновению, а

белоснежным цветом миндаля.

— Хорошо, — соглашается Рада. — Соберу сумку. Тоже полечу. Не хочу здесь сидеть одна.

* * *

— Все, пойдем. — Рада поправляет на бедрах подол темно-синего платья. Сует в сумку телефон, фотографии.

У нее в гардеробе теперь есть платье. Пока только одно. Они купили его в Пальме, она надевала его на Новый Год. Платье

простое, чуть ниже колен, без излишеств и глубокого декольте. Оно прямое, из плотной ткани, с гипюровыми вставками на

рукавах.

— Я уже никуда не хочу идти, — заявляет Артём.

— О, даже не думай.

Рада быстро подхватывает пальто и набрасывает его на плечи, словно прикрываясь от жадного гергердтовского взгляда.

Но разве это спасет?

Он распахивает полы, обхватывает ее за талию. Она поджимает ярко накрашенные губы и чуть отстраняется.

— Да, у меня прям кровь в жилах застыла, какая ты строгая, — усмехается он, так нравится ему ее легкое высокомерие.

При всей душевной близости, которая установились между ними, Дружинина не потеряла умение охлаждать его пыл одним

взглядом.

— Артём, мы идем или нет? Ты просто определись.

— Все-таки пойдем, а то вдруг Ванька мне решил миллион долларов подарить, а я на ужин не явлюсь. Он второй раз точно не

предложит, — вздыхает, убирает руки и застегивает верхнюю пуговицу на ее ярком фиолетовом пальто.

Они немного опоздали. Шаурины уже сидели в ресторане.

— Ты где? В каких застенках? — звонит другу и направляет Раду в зал, где посадочные места отделены друг от друга

высокими перегородками. Ванька любит интим и уединение, всегда выбирает места, чтобы не быть у всех на виду.

— Направо посмотри.

Гергердт идет по проходу, поворачивает голову направо, и Ваня машет рукой, привлекая его внимание.

— Привет, отдыхающие! — говорит, радостно улыбаясь, когда они приближаются. — Заотдыхались совсем. — Обнимает их.

Крепко стискивает.

Рада в ответ благодарно целует его в щеку. И Алёну. Чувствует, как неожиданно тепло становится в груди. Все-таки очень

соскучилась по ним. Они такие забавные, всегда подшучивают друг над другом, иронизируют. Хоть не так часто они

встречались, эта пара всегда вызывала у нее самые положительные и добрые эмоции.

— Конечно. Это вы все работаете, а мы свое уже отработали, — не теряется с ответной репликой Гергердт.

— Какая ты красивая, прекрасно выглядишь, — говорит Раде Алёна, касаясь ее плеча. — Просто очаровательное платье.

Артём выбирал?

— Конечно, — кивает Дружинина и ведет руками вниз по бедрам, как будто разглаживая складки. — Я давно не носила

платьев, так что мне пришлось положиться на его вкус.

К их столику тут же подходит официант, Гера делает заказ для себя и Рады, спеша поскорее сесть спокойно и расслабиться.

Не любит он этой возни с обслугой.

— Скорее рассказывайте, — воодушевленно просит Алёна. — Что нового? Что интересного? Мы уже забыли, как вы

выглядите.

— Теперь смотри и любуйся, — смеется Артём, закидывая руку на спинку дивана, и Рада двигается к нему ближе,

усаживаясь удобнее.

— Мы и показать можем. — Рада смотрит на Артёма.

— А есть что показывать? — смеется Ванька.

— Фотографии, — кивает Дружинина и открывает сумку. Вытаскивая пачку фото. — Живые люблю, на бумаге. — О, это мы

болеем… — комментирует первый снимок.

— Ваня тоже очень страдает от акклиматизации…

— Нет, Артём страдает от другого…

— …вся кухня была в сахаре…

— …рыбаки хреновы…

— …упала и разбила коленку…

— …я его чуть на шнурках не повесил...

Они разговаривают, обсуждая фотографии. Смеются. Забывают о еде.

— Гера, да ты у нас модель, — шутит Алёна. — Везде позируешь.

— Просто для него у меня всегда самый лучший ракурс, — смеется Рада, приступая к салату.

— Вот вы крутые, — говорит Иван. — А у меня уже мозги лопаются, я тоже хочу в отпуск. Но мы только через три месяца

поедем.

— Зато надолго, — улыбается Алёна, все еще листая снимки и внимательно их рассматривая. — Какие хорошие фотки,

красивые. А я вот кроме «голого» селфи ничего не могу сделать, руки не из того места. Или глаза не видят.

— Да ладно! — Гергердт взрывается смехом.

— Правда-правда, — усмехается Алёна, — когда Ваня задерживается на работе, я фотографирую себя голую и посылаю

ему.

— Серьезно? — переспрашивает Рада, глядя на Ваню.

— Да. Все жены скандалы устраивают, а моя мне обнаженку шлет.

— Вот! — бодро говорит Алёна, кладет фото на стол и возвращает разговор в прежнее русло. — Отпразднуем свадьбу и

рванем в медовый месяц. Вы же придете к нам на свадьбу, Рада? То есть, приедете, прилетите? Нам обязательно нужно

увидеться, а то мы потом целое лето будем отдыхать. Или у вас самих какие-то важные планы?

Алёна внимательно смотрит на Раду, но она отмалчивается. Тянет с ответом, покручивая на пальце кольцо с массивным

изумрудом.

— Мы так далеко не заглядываем, время покажет, — неопределенно пожимает плечами.

— Вы сначала приглашение пришлите на свадьбу, ждут они. Я приглашение еще не видел, — фыркает Гера.

— Будут вам приглашения, скоро будут, — смеется Шаурин.

— А ты чего с водой? Или вы уже ждете кого-то? — интересуется Рада у Алёны.

— Ох, нет, у меня просто желудок болит.

— Ты что, мы диссертацию пишем, — добавляет Ваня.

— Хорошее дело, — смеется Рада. — Я свою так и не дописала.

— Вот, — смеется Ванька, — смотри и учись. Нормальный человек перед тобой.

— Мне нормальной становится уже поздно, Ванечка, — усмехается жена. — Вот женился бы на нормальной, и были бы тебе

скандалы вместо обнаженки.

В сумке у Рады звонит сотовый. Дружинина нехотя достает его, словно знает, кто ее тревожит. Звонок ее явно не радует, и

она не спешит отвечать.

— Отец, — сообщает Артёму.

— Ну, скажи, что перезвонишь.

— Нет, — хмурится, — пойду поговорю, а то потом поздно перезванивать, да и не хочу. Так что я покину вас на несколько

минут. Не скучайте.

— Заскучаешь с ними, жди.

Рада выходит из-за столика, потому что не хочет разговаривать у всех на глазах. Трубку может взять мать, а разговоры с

ней никогда не проходят в спокойном тоне. Еще не хватало, чтобы очередная семейная драма разыгралась на глазах у

друзей.

— Я забыл, мне же тоже надо позвонить, — вдруг говорит Иван и выходит. — Обещал, человек ждет. Раз у нас такая пауза…

Тоже не скучайте.

Гергердт провожает друга взглядом и смотрит на его жену.

— Скажи Ване, что это было очень неубедительно. Что тебе надо? Что ты лезешь? — сразу накидывается на Шаурину. Это

Радка ничего не понимает, а он сразу раскусил ее провокации. Все эти вопросы и намеки.

— А ты уже сказал? Сказал Раде, когда вы расстаетесь? Ты же хотел ее отпустить. Так когда отпустишь? — отвечает

открыто агрессивно, даже не пытаясь быть вежливой. Почему-то Геру это не удивляет. Но злит.

Он приходит в ярость, разом теряя свою видимую расслабленность. Отталкивается от спинки, садясь ближе к столу, и ближе

к Алёне. Подтягивает к себе пачку сигарет, но не открывает ее. Чувствует, что если закурит, то докурить не успеет.

— Твое какое дело?

— Такое! — не пытается менять интонацию. Бросает слова ему в лицо. — Что ты с ней сделал?

— Лучше сбавь тон, — угрожающе говорит Гергердт.

Но Шаурина не замолкает. Наоборот, говорит убедительнее, резче, внушительнее:

— Ты размазал ее, Гера, стер. Благодетель хренов! Бог! Творец!

— Мне кажется, ты что-то перепутала.

— Я ничего не перепутала! Я знаю, куда смотреть! Она говорит, что далеко не загадывает. Она до сих пор не знает, что с ней

будет дальше. Зато я знаю! Гера, так нельзя. Она замуж хочет, детей! Кольцо крутит. На безымянном пальце носит.

— Это просто кольцо! — рычит он. — Побрякушка. К нему есть еще серьги и колье! Она только что сказала, ты знаешь.

— Так почему она их не надела? — восклицает она. Гера резко откидывается на спинку дивана и замирает, замолкает с

напряженным выражением. — Ты ей еду заказываешь, а она согласна, даже не спорит и не предлагает ничего.

— Просто я знаю, чего бы она хотела. Она мне сказала по дороге, — резко говорит он.

— Она была в этом ресторане? Была? Вы сюда вдвоем приходили? Нет? — Ловит взгляд Гергердта, обращенный к выходу,

и продолжает, не теряя времени. Больше у нее не будет такой возможности. — Не была! — отвечает на свой вопрос. — Но

даже в меню не заглянула! Не поинтересовалась. Потому что незачем, потому что Гера все знает. Ты ей волосы поправил,

она даже в зеркало не посмотрела. Перед ней зеркало висит, а она даже глаза не подняла.

— Ну и что!

— Не ну и что, — выдыхает Алёна. — Все бабы смотрят в зеркало. Все! А ей незачем, у нее Гера есть, да? Ты теперь ее

зеркало. — Шаурина хватает со стола пачку фотографий. — Везде ты у нее на снимках. Везде! Если тебя нет, значит… — она

роется в фотографиях, — …твоя кружка… твой свитер… мать твою, Гера, твои кроссовки!

Гергердт снова поворачивает голову в ту сторону, куда ушла Рада. Он в секунде от того, чтобы вскочить с места и уйти.

— Ты точно разрушитель. Ты создал ей мир, безопасный и комфортный, а теперь хочешь все отнять. Все забрать. Вот