— Мы куда идем?

— В город.

— Скажи, что ты написала?

Мы шли по улице Миним, по узкому разбитому тротуару в тени платанов, их едва не задевали проезжающие машины, заставляя плясать в воздухе бумажки и пыль. Я показала Кристине первое слово и попросила, чтобы она прочитала его сама, подсказав ей:

— Первая буква "у", Кристина! "У" из "умо.

"У" из "умо"… умо… умо… Постарайся, Кристина, ты же знаешь эту песню наизусть.

— Знаю эту песню наизусть?

— Наизусть!

Кристина задумалась с мучительным напряжением, боясь меня разочаровать, а потом с мольбой посмотрела на меня, прося помощи.

— Ну, подумай немножко, какую песню ты поешь? Ну? Давай, не бойся, сообрази, Кристина! Скажи, какую песню ты поешь?

— Я пою… я пою… "Умоляю"?

— Да!

Кристина радостно расхохоталась, вместо лица у нее был теперь только радостно хохочущий рот. Но когда я сказала: "Видишь, я написала: "Убедительная просьба доставить, если она потеряется, в квартал Петит-Шартрез, дом Б, в Экс-ан-Провансе", Кристина перестала смеяться. Она так напряженно смотрела на меня, что ее маленькие глазки за толстыми стеклами очков сделались еще меньше.

— У меня болит живот. Мне надо в туалет.

— Нет, Кристина.

— Надо.

— А я говорю, не надо. Послушай, Кристина, неужели ты не хочешь испытать на себе то, что прожил только один Майк Брант?

— У меня болит живот.

— Кристина, ты же знаешь, что когда Майк Брант был маленьким, он не говорил.

— Да…

— Ты знаешь, что его мама продала всю мебель, чтобы купить билет до Америки и показать его специалистам.

— Даже стол?

— Что?

— Даже стол продала?

— Даже стол.

— Жалко.

— Ничего не жалко. Нельзя было иначе.

— Да, конечно.

— Но Америка-то большая, ты же понимаешь?

— Большая, я понимаю.

— Так вот, если бы маленький Моше, потому что не забывай, что его звали Моше, не был бы немым, он бы не попал в Америку, а если бы он не попал в Америку, он не стал бы певцом Майком Брантом, потому что немые не могут петь? Ты согласна?

— Ну-у…

— И его мать так боялась, что он потеряется на улицах Нью-Йорка, что она написала точно такую же бумагу и повесила ее на шею своему маленькому мальчику, только адрес был другой, нью-йоркский адрес. "Убедительная просьба, если он потеряется, привести…" ну, не знаю, на Сорок вторую улицу, например, или в "кошерную бакалейную лавку на Манхэттене". Одним словом, у тебя точно такая же надпись, но с адресом Экса. Так что попробуй, побудь Майком Брантом. Представь себя Моше, пойди в город, посмотри, помогут ли тебе люди, если ты заблудишься.

Кристина остановилась и замерла. Она смотрела на меня. Она тоже онемела. Она была в затруднении.

— Вот именно так. Ты разучилась говорить, и кто-то из прохожих должен привести тебя домой.

Кристина делала невероятные усилия, чтобы меня послушаться, и еще более невероятные, чтобы понять, чего же я от нее хочу, что она должна делать. Немолодая женщина, нагруженная покупками явно из "Жеан Казино", приближалась к нам. Я прошептала Кристине: "Не забудь, ты потерялась, ты не знаешь, где твой дом". И когда женщина подошла к нам совсем близко, Кристина остановила ее вопросом:

— Где мой дом, мадам?

Женщина посмотрела на Кристину с удивлением, ей, как почти всем взрослым, показалось странным, что Кристина говорит с ней как со своей ровней. И пошла своей дорогой, пробормотав, что она очень занята. Она обращалась скорее к себе самой, глядя под ноги, покачивая пакетами с покупками. Я потянула Кристину за рукав, но она выдернула руку. Я хотела получше объяснить ей, что она должна делать, но она оттолкнула меня со всей силы, а силы у Кристины было хоть отбавляй, и остановила старичка, который шел по тротуару, ведя велосипед. Было ясно, что на этот велосипед он не сядет никогда в жизни.

— Где мой дом?

— Что?

— Где мой дом?

Я вмешалась, обняла Кристину за шею и прошептала:

— Старичок со своим велосипедом пусть идет своей дорогой. А ты, Кристина, не должна вообще говорить и…

От мощного удара локтем в живот у меня перехватило дыхание. Силы у Кристины и впрямь было вдоволь.

— Я не с тобой разговариваю! — закричала она, даже не поглядев на меня. Мне стало ясно, что Кристина не поняла правил игры, и я снова принялась объяснять.

— Кристина, главное, что ты… — начала я.

— На помощь! — завопила Кристина. — На помощь! На помощь!

Всю свою панику и недюжинную силу вложила Кристина в неистовый вопль. Старичок, насколько мог, прибавил ходу, торопясь уйти от нее подальше. А Кристина продолжала вопить, призывая на помощь. Меня она яростно отталкивала, я потеряла над ней всякую власть. Поверив в свою беду, она меня больше не слышала, и втолковать ей что-то было невозможно. Ватага подростков постаралась обойти нас как можно дальше, они предпочли рисковать жизнью на проезжей части, лишь бы миновать двух истеричных девиц. Какой-то мужчина на мотороллере остановился возле нас, желая узнать, что происходит, но его доброжелательность и сочувствие испарились в один миг, как только Кристина завопила: "На помощь! Я в Нью-Йорке! Я онемела!" — он мигом надел каску, и его как ветром сдуло. Самое худшее, что я тоже запаниковала. Я стала ловить машину, надеясь усадить туда Кристину и без скандала добраться до дома. Кристина кричала по-прежнему, что она немая в Нью-Йорке, и вдруг с гримасой схватилась за живот. Живот вернул ее к действительности. "Я хочу какать, Мимиль, очень, очень!" — сообщила она. По счастью, перед нами остановилась машина, женщина за рулем маленького "рено". Я узнала дочку соседки, а она узнала Кристину и предложила отвезти нас домой. Мы были спасены.

Вскоре в машине очень неприятно запахло. Я посмотрела на Кристину, она держалась за живот и очень странно улыбалась… Женщина растерянно на нас оглянулась. "Что случилось? Откуда такой запах? Что вы там натворили? Вы больны? Отвечайте же! Вы больны?" И Кристина, вздохнув с нескрываемым облегчением, проговорила: "Не беспокойтесь, мадам. Я не немая… "

Мама, по самой великой и самой несчастной из случайностей, как раз подходила к дому, когда дочь соседки извлекала нас из машины, грозя судом.

Кристина плакала. Живот у нее больше не болел. На синей блузе у нее по-прежнему белел лист бумаги.


— Вам очень хочется курить? Можем остановиться, мне нужно выпить кофе.

Глядя, как парень высаживается из машины, я вспомнила, как Марк рассказывал мне множество историй о разных невероятных встречах; он любил поговорить с людьми, подхватить на лету кусочек чужой жизни, догадаться о начале любовной связи. Пассажиры охотно ему исповедовались, зная, что никогда больше его не увидят. Салон в его машине был точь-в-точь маленький зал ожидания: журналы, разумеется, но еще и приветливые слова — и о предстоящем маршруте, и о музыке: Марк всегда выбирал по возможности подходящую. Американским туристам, которые приехали в Париж в первый раз, ставил Эдит Пиаф и Мориса Шевалье, влюбленным в зависимости от возраста и характера — Кали, Фрэнка Синатру, Оливию Руиз или Жака Бреля, был у него и запас всевозможных мелодий для ностальгирующих иностранцев.

Марк говорил по-английски, понимал немного итальянский и испанский, год осваивал русский, слушая кассеты ASSIMIL, когда у него не было пассажиров. Выучил "Очи черные", но никогда не говорил о политике. Политический нейтралитет был его золотым правилом. Тем не менее, однажды он вез ближайшего помощника Лепена, а еще как-то раз священника, приверженца экуменизма, беременную антисемитку…


Я пила кофе вместе с молодым чудаком на террасе. Прикрыв глаза, он курил сигарету, подставив лицо полуденному солнышку. Иногда он улыбался и даже тихонько смеялся про себя.

— Что вас так радует?

— Закон космоса.

— А-а-а…

Он взглянул на меня, все же догадываясь, какой эффект мог произвести его ответ, довольный своей оригинальностью.

— Каждый подчинен какому-либо началу, достаточно знать, какому именно. Вот я, например, всю прошлую неделю гостил у колдуньи, черной колдуньи, которая живет по ночам, а днем закрывает ставни. Она видеть не может солнечного света.

— Печально. Хотите есть? Я съем что-нибудь и вас приглашаю.

— Я съем омлет. Колдунье вовсе не грустно, она знает, что такова ее карма. В прошлом году мне встретился один друид..

— Натуральный? А омлет вы съедите? Тоже натуральный, без добавок?

На этот раз он расхохотался.

— В самом деле, мадам, вы точь-в-точь как моя мама! Моя мать больше не хочет слушать моих космических историй, она хочет, чтобы я рассказывал их психиатру и лечился.

— Откуда вы? Я имею в виду, откуда вы едете? Глаза молодого человека внезапно потемнели,

лицо исказила гримаса боли, он встал. Я ухватила его за рукав и снова усадила.

— Меня это не касается, вы правы. Скажите лучше, как вас зовут? Меня зовут Эмилия.

Он не ответил на мой вопрос. Он занялся новой папиросой, а когда скрутил ее, закурил.

— Эмилия… Эмилия… Так вы итальянка?

— Да нет, Эмилия — чисто французское имя!

— Ничего подобного, Эмилия в Италии. Эмилия-Романья, неужели не знаете? Целая область, и говорят там на эмилиано-романском языке. Вы говорите на эмилиано-романском? Нет? Очень надеюсь, что вы на нем заговорите. Меня зовут Пьер, и я очень основательный человек, это незаметно, но я крайне основателен и живу очень давно. В прошлой жизни я был магом, красильщиком и мастером по изготовлению соусов. Именно соусов. В одном из замков в Турени. Совсем маленьком замке.

У него зазвонил мобильник. Он не обратил на это ни малейшего внимания. Я подумала о его матери.

— Пьер, а дальше?

— Пьер.

— Ладно, а где вас высадить?

— Я, наверное, останусь здесь, мне нравится. А может, нет… Я, собственно, еду в Индию, но у меня полно времени.

Колокола прозвонили полдень, ударов было куда больше двенадцати, они настаивали, что настал священный час приема пищи, требовали почтения к нему.

Подошла официантка — очень юная, высокая худенькая девушка с матовой кожей и черными волосами. Она на нас не смотрела. С нами не заговаривала. Скупыми точными движениями разместила на маленьком круглом столике приборы, стаканы, графин с водой и хлеб, вложив в свое дело все напряженное внимание, за которым стояло нервозное беспокойство. Пьер поймал ее запястье, она взглянула на него и высвободила руку.

— Страх — враг счастья, — сказал ей Пьер.

— Согласна, — ответила девушка и направилась в зал.

Ее худенькое тело, казалось, было очень тяжелым, ноги не отрывались от земли. Пьер поднялся и, догнав ее, преградил ей дорогу:

— Присядьте с нами, я приглашаю.

Она взглянула с такой усталостью, словно работала уже тысячу лет, все перевидала и никто уже не мог ее удивить.

— Я на работе.

— A-а, вы на работе? Вы работаете и не можете поговорить со мной, так?

— Так.

И она сделала шаг в сторону, чтобы обойти Пьера и направиться в зал. Но он оказался проворнее и снова встал у нее на пути:

— Я буду работать с вами.

— Пропустите!

— Дайте мне передник, блокнот, и я буду работать с вами. Мы будем разговаривать работая. И даже насвистывать во время работы!

Хозяйка, крошечная женщина, чья голова едва виднелась из-за кассового аппарата, направилась к нашей официантке. И, не говоря ни слова, отвесила ей пощечину.

— С меня хватит, Дженнифер! Я говорю всерьез, с меня хватит! Уходи!

Дженнифер закрыла глаза, когда хозяйка ее ударила, потом открыла и, так же волоча ноги, направилась в сторону кухни. Посетители, все, как видно, постоянные, не смотрели в нашу сторону. Кое-кто поднял на нас глаза, как поднял бы их на экран телевизора, думая совсем о другом. Я сказала Пьеру, что поговорю с хозяйкой, а он пусть меня ждет в машине, мы сейчас поедем. Он быстро оглядел зал и выскочил из кафе.

— Женщина ударила женщину, вам это кажется нормальным?

— Это моя дочь! Не вмешивайся не в свое дело!

— И вы можете ее ударить просто потому, что посетитель заговорил с ней?

— Посетитель? Да? Сразу видно, ты его не знаешь! Посадила небось в машину, когда он голосовал! Подойдет еще раз к Дженнифер, убью!

Она уже снова сидела за кассой как ни в чем не бывало. Дело житейское. Я поискала глазами Пьера. И не нашла. Заглянула в кухню, девушки и след простыл. На террасе наш столик стоял нетронутым, вот только табака Пьера на нем больше не было, а я могла поклясться, что он не взял его, когда побежал за Дженнифер. Я осмотрела все вокруг, но Пьера не увидела. И забеспокоилась, словно в самом деле была ему мамой. Я принялась искать его, как будто ему десять лет. Его здесь знали. Может, кто-то уже позвонил его родным? Может, за ним сейчас приедут? Может, он сбегает постоянно и все знают, где его искать? Но ведь это я предложила остановиться здесь и позавтракать. Я его привезла сюда. И здесь потеряла.