— А какая вы женщина?

Шейн, отвлекшись от мыслей о плетеном стуле, подняла голову и увидела на лице Вэнса циничное выражение.

— Почему у вас всегда все так сложно? — вздохнула она.

— Потому что жизнь — сложная штука.

Она покачала головой:

— Я такая, какая есть. Надеюсь, для вас это не слишком просто.

— Та, что согласна работать по двенадцать часов в день за деньги, которых едва хватает на жизнь? Согласна надрываться час за часом…

— Я не надрываюсь, — возразила Шейн.

— Черта с два! Я же видел: вы двигаете мебель, таскаете ящики, драите полы, — перечислял он ее подвиги, распаляясь от своих слов. За прошедшие недели она выполняла самую разную работу, явно непосильную для такой хрупкой женщины. Ее упрямство бесило Вэнса. — Черт возьми, Шейн! Вы слишком много на себя взвалили!

— Я знаю, на что я способна, — огрызнулась она. — Я не ребенок.

— Нет, вы особа равнодушная к мехам и другим приятным вещам, которые может иметь любая привлекательная женщина, если правильно разыграет свои карты. — Его слова отдавали холодным сарказмом.

В глазах Шейн заплясали искры бешенства. Пытаясь не взорваться, она отвернулась.

— Вам не кажется, что каждый ведет свою игру, Вэнс?

— Но есть хорошие игроки, а есть плохие.

— Ох, как мне вас жаль, — глухо проговорила Шейн. — Очень, очень жаль.

— Почему? — удивился он. — Потому что я знаю, что умные люди стремятся урвать от жизни как можно больше и лишь дураки согласны на меньшее?

— Интересно, вы и в самом деле так считаете? Нет, правда? — тихо спросила она.

— Интересно, почему вы делаете вид, что считаете иначе.

— Что ж, я расскажу вам одну историю. — Когда она обернулась, ее глаза были черны от гнева. — Такому, как вы, она, возможно, покажется наивной или даже скучной, но все равно послушайте.

Сунув руки в карманы, Шейн зашагала по комнате, чтобы немного успокоиться.

— Вы видите это? — Она указала на полки, где стояли банки с консервами. — Моя бабушка, точнее, она была мне прабабушка, приготовила эти консервы. Про запас, как она говорила. И вот она копала, сажала, окучивала, полола, а потом в жаркой и душной кухне закатывала эти банки. Про запас, — повторила Шейн уже тише, разглядывая разноцветные банки. — Когда ей было шестнадцать, она жила в особняке в южном Мэриленде. Ее семья была очень богата. Они и до сих пор богаты, — Шейн пожала плечами, — семейство Бристол из Леонардтауна. Слышали, может быть.

Да, ему доводилось слышать о таких. В его глазах промелькнуло удивление, но он промолчал. Сеть универмагов «Бристолз» опутывала всю страну. Марка была очень старая, престижная, рассчитанная на кошельки состоятельных людей. Даже сейчас компания Вэнса строила им новый магазин в Чикаго.

— Так или иначе, — продолжала Шейн, — она была юная изнеженная красотка, которая могла иметь все, чего только ни пожелает. Она получила образование в Европе. Родители хотели показать ее Парижу, а потом устроить ей дебют в Лондоне. Если бы она их послушалась, она бы имела свой собственный особняк и штат прислуги. Садоводство ей грозило только в виде прогулок по оранжереям. — Шейн усмехнулась, представив себе это. — Но она поступила по-своему. Влюбилась в Уильяма Эббота, ученика каменщика, нанятого для каких-то работ в поместье. Конечно, ее семья и слышать не хотела о таком родстве. Родители уже готовили почву для ее брака с наследником некоего стального магната. Когда до них дошли слухи о том, что творится, они немедленно рассчитали ученика каменщика. Короче, бабушка вышла за него замуж, а они лишили ее наследства. Настоящая викторианская драма, как пишут в романах.

Вэнс слушал молча, хотя пристальный взгляд Шейн словно вызывал его на комментарии.

— Они приехали сюда, к его родителям, — продолжала Шейн. — Им пришлось жить в одном доме, потому что не было денег построить или купить собственный. Когда умер отец Уильяма, они ухаживали за матерью. Бабушка никогда не жалела, что отказалась от всех полагавшихся ей «приятных вещей». У нее были очень маленькие руки, — Шейн взглянула на свои, — но вы бы не поверили, какие сильные. По сравнению с тем, к чему она привыкла, они жили бедно. Лошади были только для пахоты. Часть вашей земли когда-то принадлежала им. Но из-за высоких налогов и отсутствия работников… — Замолчав, Шейн взяла с полки банку, затем поставила ее на место. — Единственное, что ей досталось от родителей, — это столовый гарнитур и несколько фарфоровых вещиц, да и то через адвокатов, после смерти матери. — Шейн взяла лоскут, которым полировала стол, и протерла им руки. — У бабушки было пять детей. Двоих она потеряла еще в младенчестве, одного убили на войне. Одна дочь перебралась в Оклахому и лет сорок назад умерла там бездетной. Младший сын остался здесь, женился, и у него родилась дочь. Они с женой погибли, когда девочке было пять лет. — Шейн хмуро уставилась в окошко под потолком, через которое в подвал проникал свет и падал на цементный пол. — Представьте, что чувствует мать, пережившая всех своих детей.

Вэнс ничего не сказал, лишь продолжал наблюдать за Шейн, которая снова взволнованно зашагала по мастерской.

— Она воспитывала свою внучку, Энн. Бабушка любила ее. Может быть, от горя, не знаю. Моя мать была прелестным ребенком — наверху есть фотографии. Но она была вечно недовольна. Мне соседи рассказывали о ней разное, и пару раз сама бабушка. Энн ненавидела этот городок, ненавидела скромную жизнь. Она хотела стать актрисой. В семнадцать лет она забеременела.

Голос Шейн изменился, стал плоским и невыразительным. Вэнс никогда не слышал у нее такого голоса.

— Она не знала или не хотела признаваться, кто отец ребенка. Когда я родилась, она уехала, бросив меня на бабушку. Иногда приезжала на день или два, чтобы выпросить у бабушки денег. Замужем она была по меньшей мере трижды. Я видела ее в мехах. Но они не принесли ей счастья. Сейчас она все такая же красивая, недовольная эгоистка.

Шейн помолчала, посмотрела на Вэнса и продолжила:

— Моей бабушке удалось урвать от жизни лишь одно — любовь. Она прекрасно говорила по-французски, читала Шекспира и возделывала огород. И она была счастлива. Единственное, чему научила меня мать, так это тому, что вещи ничего не значат. Стоит тебе завладеть вещью, как ты сразу начинаешь охотиться за следующей, чтобы стать счастливым хотя бы на время. Ты боишься, что у кого-то будет вещь получше и счастья побольше. В какие бы игры ни играла моя мать, они лишь причиняли боль людям, которые ее любили. У меня нет ни времени, ни умений для подобных игр.

Шейн двинулась к лестнице, но Вэнс встал у нее на пути. Она подняла голову и посмотрела на него блестящими от гнева и слез глазами.

— Вам надо было послать меня к черту, — тихо проговорил он.

Шейн судорожно сглотнула.

— Идите к черту. — Она сделала попытку протиснуться мимо него.

Вэнс взял ее за плечи, крепко держа на расстоянии вытянутых рук, и спросил:

— Вы сердитесь на меня или на себя, потому что рассказали мне то, что меня не касается?

Шейн глубоко вздохнула, глаза у нее теперь были сухими.

— Я сержусь, потому что вы циник, а я никогда не понимала циников.

— Не более чем я идеалистов.

— Я не идеалистка, — возразила она. — Я просто не сразу соображаю, если меня используют. — Ей вдруг стало спокойно и грустно. — Я думаю, что вы теряете больше от своего недоверия, чем рискуете, доверяя.

— А что, если доверие окажется обманутым?

— Что ж, тогда надо забыть и двигаться дальше, — просто ответила Шейн. — Вы становитесь жертвой, только если решаете ею быть.

Вэнс сдвинул брови. Не это ли случилось с ним? Не так ли он стал жертвой? Почему он позволяет Амелии отравлять себе жизнь через два года после ее смерти? И как долго он будет оглядываться назад, ожидая следующего предательства?

От Шейн не укрылось выражение задумчивости на его лице.

— Вас сильно обидели? — Она тронула его за плечо.

Вэнс взглянул на нее и опустил руки.

— Да нет… так, я просто лишился иллюзий…

— Значит, сильно. Когда тот, кого любишь, предает тебя или когда твой идеал рушится, это трудно принять, особенно если это такие высокие идеалы, как у меня. — Шейн улыбнулась и взяла Вэнса за руку. — Поехали кататься.

Он так глубоко задумался о ее словах, что не сразу сообразил, что она предлагает.

— Кататься?

— Мы засиделись. — Она потащила его к выходу. — Не знаю, как вы, но я только работаю и сплю. Сегодня чудесный день, может быть, последний день бабьего лета. — Она захлопнула дверь в подвал. — К тому же вы все еще не были на поле сражения. Тем более с таким опытным экскурсоводом.

— А вы, — он еле заметно улыбнулся, — опытный экскурсовод?

— Самый-самый опытный, — ответила Шейн без тени скромности, чувствуя, как пальцы Вэнса, сплетенные с ее пальцами, начали понемногу расслабляться. — Я могу рассказать вам о сражении все и, как утверждают мои критики, даже больше.

— Ну что же, если только мне не придется потом писать проверочную работу, — согласился Вэнс.

— Я теперь в отставке, — напомнила Шейн.


— Сражение при Энтитеме, — начала Шейн, ведя машину по узкой извилистой дороге, по обеим сторонам которой высились памятники, — хотя и не принесло победы ни одной из сторон, не позволило генералу Ли с ходу захватить Север. — Вэнс усмехнулся, слыша ее лекторский тон, но не перебил. — Близ реки Энтитем-Крик расположен город Шарпсберг. 17 сентября 1862 года армии генералов Ли и Макклелана сошлись в самой кровопролитной однодневной битве Гражданской войны. Посмотрите, это церковь Данкер-Черч. — Она указала на небольшое белое здание, стоящее поодаль от дороги. — Там проходили тяжелейшие схватки. У меня есть несколько хороших гравюр для музея.

Вэнс оглянулся на мирную церквушку, мимо которой они только что проехали.

— До чего сейчас там спокойно, — сказал он и был одарен благосклонным взглядом.

— Ли разделил свои силы, — продолжала Шейн, — послав Джексона захватить форт Харперс-Ферри. Но солдат Федерации случайно наткнулся на потерянную копию приказа, где был описан весь план генерала Ли. Это дало Макклелану преимущество, которым, впрочем, он не сумел до конца воспользоваться. Его войска действовали слишком медленно. Даже когда они атаковали у Шарпсберга сильно уступавшую им по численности армию противника, им не удалось прорвать фронт. Потеряв четверть своей армии, Ли отступил. И хотя Макклелан опять не сумел окончательно его разгромить, были убиты двадцать шесть тысяч человек.

— Для отставной учительницы вы неплохо помните факты, — заметил Вэнс.

Шейн рассмеялась, уверенно проходя поворот.

— Здесь сражались мои предки. Бабушка не давала мне об этом забыть.

— На чьей стороне?

— На обеих. — Она слегка пожала плечами. — Что может быть ужаснее? Вражда, разделение семей. Этот штат — пограничный. Хотя он поддерживал северян, в южной его части симпатии склонялись в пользу Конфедерации. Нетрудно представить, сколько людей открыто и тайно помогали Югу.

— Надо еще учесть, что эта территория расположена между Вирджинией и Западной Вирджинией…

— Именно так. — Шейн одобрительно кивнула, словно услышала правильный ответ ученика.

Вэнс насмешливо прищелкнул языком, но она не обратила на это внимания. Они остановились на небольшой стоянке у обочины.

— Давайте пройдемся. Здесь красиво.

Вдалеке возвышались горы, демонстрируя великолепие поздней осени. В воздухе летали листья — оранжевые, алые, золотые. Ветер подхватывал и уносил их прочь. Вокруг были волнистые холмы, золотые в косых лучах солнца, и поля с торчащими сухими кукурузными стеблями. Похолодало. Солнце на западе клонилось к вершинам гор. Вэнс взял Шейн за руку.

— Кровавая канава, — сказала она, указывая на длинную узкую траншею. — Ужасное название, но уместное. Они сошлись на этом поле. Северяне и южане. Пушки стояли там, — она показала, — и там. В этой траншее почти все полегли. Вокруг, конечно, тоже шли бои — и у моста Бернсайд-Бридж, и у Данкер-Черч, но тут…

Вэнс бросил на нее любопытный взгляд.

— Как, однако, вас увлекает война.

— Скорее возмущает. Это узаконенный цинизм. Только на войне убийц не проклинают, а покрывают славой. Люди становятся статистикой. Вы никогда не задумывались о том, как это странно, что смертный грех убийства приравнивается к геройству, и чем больше человек совершает убийств, тем больше почестей он удостаивается? Среди них было так много фермерских детей, которым доводилось убивать разве что хорьков в курятнике. И они надели форму, голубую или серую, и отправились на поле боя. Не верится, что кто-то из них понимал, во что это выльется. Знаете, что меня интересует больше всего? — Шейн обернулась к Вэнсу. Увлекшись, она не замечала, что он пристально ее рассматривает. — Кто они были? Шестнадцатилетний сын фермера из Пенсильвании и его ровесник, выросший на плантациях Джорджии, бегущие по полю, чтобы убить друг друга? Может быть, они искали приключений? Может быть, для них это была игра? Сколько из них мечтали посидеть у походного костра, как настоящие мужчины, и покуролесить вдоволь, пока не видят матери?