Надеюсь, что, может быть, судьба повернет узду

И благо доставит мне — изменчиво время! —

И помощь в надеждах даст и нужды свершит мои,

Ведь вечно случаются дела за делами.

Я пошел на огонь, и, подойдя чуть ближе, обнаружил, что это дворец. Ворота его были из желтой меди, и, когда над ними засияло солнце, дворец засветился издали, и мне показалось, что это огонь.

И обрадовался я, увидев его, и сел напротив ворот, но даже не успел расположиться, как появились десять юношей, одетых в роскошные платья, а с ними седой и древний старик. И я подивился их виду и тому, что все были одинаково кривы на правый глаз. Встретив меня, юноши пожелали мне мира и спросили, что со мной случилось и какова моя история. И я рассказал им, какие бедствия исполнились в жизни моей. Они изумились моему рассказу и позвали с собой, и привели во дворец. Я увидел внутри десять лож, расположенных вокруг, а постель и одеяло на каждом из них были голубые. Посередине стояло небольшое ложе, на котором, подобно остальным, все тоже было голубое. Мы вошли, и юноши поднялись на свои ложа, а старец взошел на то маленькое, стоявшее посередине, и сказал: «О юноша, живи в этом дворце и не спрашивай о том, что с нами и почему у каждого из нас нет правого глаза». Потом старец поднялся и подал каждому еду в особом сосуде и питье в отдельном кубке, и мне — в том числе, а после они сидели и расспрашивали меня об испытаниях, выпавших на мою долю, о том, что случилось со мной, и я рассказывал, покуда не прошла большая часть ночи.

А тогда юноши сказали: «О старец, не принесешь ли то, что нам назначено? Время уже пришло». Старец отвечал: «С любовью и охотой», и, поднявшись, вышел в кладовую, а возвратился, неся на голове десять блюд, каждое из которых было накрыто голубым покрывалом. Он подал блюдо каждому из юношей, затем зажег десять свечей и поставил их перед каждым, а после снял покрывала, под которыми оказался пепел, толченый уголь и сажа от котлов. И все юноши обнажили руки и заплакали, и застонали, и вычернили себе лица, и разорвали на себе одежду, и стали бить себя по лицу, и ударять себя в грудь, говоря: «Мы сидели, развалившись, но болтливость нам навредила!». И они продолжали это, пока не приблизилось утро. А тогда старец поднялся и нагрел воды, юноши вымыли себе лица и надели другие одежды, чем прежде.

И когда я увидел это, мой ум пропал, и мысли мои смутились, и мое сердце обеспокоилось, и я забыл о том, что случилось со мной, но не был в состоянии молчать, а сразу же заговорил с ними, спрашивая: «Зачем это, после того как мы веселились и устали? Вы, слава Великому Аллаху, в полном уме, а такие дела творят только одержимые. Заклинаю вас самым дорогим для вас, не расскажете ли вы, что случилось с вами и почему вы потеряли глаза и черните себе лица пеплом и сажей?»

Но они обернулись и сказали: «О юноша, пусть не обманывает тебя твоя молодость! Откажись от твоего вопроса», — а после поднялись, и я поднялся вместе с ними. Старец подал кое-какой еды, и, когда мы поели и блюда были убраны, они просидели, разговаривая, пока не приблизилась ночь.

Тогда старец поднялся и зажег свечи и светильники, и подана была еда и питье, и, окончив есть, мы просидели за разговорами и застольной беседой до полуночи, после чего юноши сказали старцу: «Подай то, что нам назначено, ибо пришло время». И тот поднялся и принес подносы с черным песком, и все было так же, как в первую ночь.

И я прожил у них в течение месяца, и каждую ночь они чернили себе лица пеплом, и мыли их, и меняли одежду, а я дивился этому, и мое беспокойство до того увеличилось, что я отказался от еды и питья. И сказал им: «О юноши, неужели вы не прекратите мои заботы и не расскажете, почему черните себе лица?». Но те ответили: «Сокрытие нашей тайны правильней». И я остался в недоуменье о делах их и не мог принимать ни еду, ни воду.

«Вы непременно должны рассказать мне о причине этого», — сказал я им, но они ответили: «В этом будет для тебя горе, так как ты станешь подобен нам». И я настаивал: «Это неизбежно должно быть, а не то пустите меня, я уеду от вас к моим родным и не стану смотреть на это. Ведь пословица говорит: “Быть вдали от вас лучше мне и прекрасней: не видит глаз — не печалится сердце”».

Тогда они зарезали барана, и ободрали его, и сказали мне: «Возьми эту шкуру с собой, залезь в нее и зашей на себе. К тебе прилетит птица, которую называют Рухх, и поднимет тебя, и положит на гору. А ты порви шкуру и выйди из нее, и тогда птица тебя испугается, и улетит, и оставит тебя. Потом пройди полдня, и увидишь перед собою дворец, диковинный видом. Войдя в него, ты достигнешь того, чего хочешь, ибо потому что мы вошли в этот дворец, мы и черним себе лица и потеряли глаз. А если станем тебе лишь рассказывать, то сказ затянется, ведь с каждым из нас случилась странная история, из-за которой был вырван правый глаз».

Я обрадовался, и они сделали со мной так, как сказали, и птица понесла меня и опустилась со мной на гору, и я вышел из шкуры и шел, пока не достиг дворца диковинного. В нем я увидел сорок невольниц, подобных лунам, смотрящий на которые не насытится. И, увидав меня, все они сказали: «Привет тебе и уют! Добро пожаловать, о владыка наш, мы уже целый месяц ожидаем тебя! Слава же Аллаху, который привел к нам того, кто достоин нас и кого мы достойны». Потом усадили меня на высокое седалище и сказали: «От сего дня ты наш господин и судья над нами, а мы твои невольницы и послушны тебе! Приказывай нам по твоему усмотрению».

И я удивился всему этому, а девушки принесли мне еды, и я поел с ними. Затем они подали вино и собрались вокруг меня. И пятеро из них встали и постлали циновку, и расставили вокруг нее много цветов и плодов, и закусок, а потом принесли к этому вина. Мы сели пить, и девушки взяли лютню да стали петь под нее, и чаша и блюда заходили между нами. Тогда меня охватила такая радость, что я забыл о заботах жизни земной и воскликнул: «Вот она, настоящая жизнь!».

И я пробыл с ними, пока не пришло время сна, тогда они сказали мне: «Возьми, кого выберешь из нас, чтобы спать возле тебя». И я взял одну из них, красивую лицом, с насурьмленными глазами и черными волосами, и слегка раскрытыми устами, и сходящимися бровями. Была она совершенна по красоте и походила на нежную ветвь или стебель базилика, и ошеломляла и смущала ум, подобно тому как поэт сказал о ней:

Сравнили мы с веткою ее лишь по глупости,

И свойства сравнить ее нельзя с газеленком нам.

Откуда возьмет газель прекрасная стан ее,

Откуда напиток тот медовый? Как чуден он!

И очи громадные, в любви смертоносные,

Влюбленных что в плен берут, убитых, измученных?

Люблю я любимую любовью язычества

Не диво, что любящий ведет как дитя себя.

И я повторил ей слова сказавшего:

На красоту лишь вашу взирает око мое теперь,

И ничто другое в душе моей не проносится.

Госпожа моя, лишь о страсти к вам ныне думаю,

И влюбленным в вас и скончаюсь я, и воскресну вновь!

И я проспал с нею ночь, лучше которой не видал. А утром она сводила меня в баню и вымыла меня, и одела в лучшие одежды. Потом другие девушки подали нам еду и напитки. Мы поели и попили, и чаши ходили между нами до ночи. А потом я выбрал другую из них, красивую чертами и с нежными боками, как сказал о ней поэт:

На персях возлюбленной я вижу шкатулки две

С печатью из мускуса — мешают обнять они.

Стрелами очей она охраняет их,

И всех, кто враждебен им, стрелою разит она.

И я проспал с ней прекраснейшую ночь до утра. Говоря кратко, целый год прожил я у них в приятнейшей жизни. А в начале следующего года девушки сказали мне: «О, если бы мы тебя не знали! Если ты нас послушаешь, в этом будет твое благополучие» — а после этих слов принялись плакать так, что я удивился и спросил: «Что случилось?» И они ответили: «Мы дочери царей, и живем здесь вместе уже много лет. Мы отлучаемся на сорок дней, после которых проводим целый год за едой, питьем, наслаждениями и удовольствиями, а потом снова отлучаемся. Таков наш обычай, и мы опасаемся, что когда нас не будет, ты ослушаешься нашего приказания. Вот, мы отдаем тебе ключи от дворца: в нем сорок сокровищниц; открой тридцать девять дверей, но берегись открыть сороковую, иначе расстанешься с нами». И я ответил: «Если в этом разлука с вами, то я никогда ее не открою».

Тогда одна из девушек подошла и обняла меня, и заплакала, и произнесла:

Клянусь я, когда бы мы, расставшись, сошлись опять.

Судьбы б улыбнулось нам лицо всегда мрачное.

И если глаза мои могли б посмотреть на вас.

Судьбе извинял бы я грехи ее прошлые.

И произнесла еще:

Когда подошла она проститься, душа ее

В союзе была в тот день со страстью и нежностью.

И горько заплакала она свежим жемчугом,

Моя же слеза — коралл, а все — ожерелье ей.

И, увидев, что она плачет, я воскликнул: «Клянусь Аллахом, я ни за что не открою дверь!» — и простился с нею, и они вышли и улетели, а я остался сидеть во дворце один.

Когда же подошел вечер, я открыл первый покой и вошел в него, и увидел там помещение, подобное раю, и в нем был сад с зеленеющими деревьями и спелыми плодами. Птицы в нем перекликались, и воды разливались. И мое сердце возвеселилось, и я стал ходить между деревьями и вдыхать запах цветов, и слушать пение птиц, прославлявших единого, могучего. И я увидел яблоки всех оттенков, от алеющих до желтоватых, как сказал поэт:

Это яблоко как бы двух цветов одновременно:

Цвета щек любимых и цвета тех, кого мучит страсть.

И я взглянул на айву и вдохнул ее аромат, издевающийся над запахом мускуса и амбры, и она была такова, как сказал поэт:

В айве заключаются для мира все радости,

И выше плодов она других, как известно,

По вкусу — вино она, как мускус — по запаху,

И цветом — как золото, кругла же — как месяц.

Потом посмотрел на абрикос, подобный отшлифованному яхонту, красота которого восхищает взор, а после вышел из этого покоя и запер дверь сокровищницы, как было. А назавтра открыл другую сокровищницу и, войдя в нее, увидел обширную площадь, где были большие пальмы и бежал поток, по краям которого стлались кусты роз, жасмина, майорана, душистого шиповника, нарцисса и гвоздики. И ветры веяли над этими цветами, и благоухание их разносилось направо и налево. Полное блаженство охватило меня, и я наслаждался до конца дня, а потом вышел и запер дверь сокровищницы, как было.

После этого я открыл дверь третьей сокровищницы и увидел там большую залу, выстланную разноцветным мрамором, драгоценными самоцветами и роскошными камнями. Были в ней клетки из райского дерева и сандала, в которых пели птицы: соловьи, голуби, дрозды, горлицы и певчие нубийки. И мое сердце возвеселилось, и забота моя рассеялась, и я проспал в этом месте до утра.

А потом я открыл дверь четвертой сокровищницы и очутился в большом помещении, где было сорок кладовых, наполненных камнями драгоценными: яхонты, топазы, изумруды и такие, которых не описать языком. И ум мой был ошеломлен, и я воскликнул: «Думаю, что таких вещей не найти даже в казне величайшего царя!». И тогда мое сердце возрадовалось, и забота моя прекратилась, и я воскликнул: «Теперь я царь своего века, и эти богатства, по милости Аллаха, принадлежат мне! И под моей властью сорок девушек, у которых нет, кроме меня, никого».

Так я не переставал ходить из помещения в помещение, пока не прошло тридцать девять дней. За это время я открыл все сокровищницы, кроме той, куда мне запретили входить.

А мое сердце тем не менее было занято этой сокровищницей. Ведь была она последней из сорока, и сатана, на мое несчастье, судил ее открыть. Недостало у меня терпения удержаться от этого, а ведь до условного срока оставался лишь один день. И я подошел к упомянутой сокровищнице и открыл дверь в нее, и вошел, и почувствовал благоухание, подобного которому никогда не вдыхал. И этот запах опьянил мой ум, и я упал и пролежал в обмороке с час. Но потом я укрепил свое сердце и вошел в сокровищницу, а там увидел, что пол усыпан шафраном и повсюду расставлены золотые светильники и цветы, пылающие светом и распространяющие запах мускуса и амбры. Там же я увидел две большие курильницы, каждая из которых была наполнена алоэ и амброй с медом, так что помещение пропиталось их ароматом. А еще я увидел, вороного коня, подобного мраку ночи, когда она стемнеет. Перед ним стояли две кормушки: одна из белого хрусталя с очищенным кунжутом, а другая, такая же, полная розовой воды с мускусом. И конь был оседлан и взнуздан, и седло его было из червонного золота. Увидев его, я подивился и сказал про себя: «За этим непременно должно быть скрыто великое дело!».