неизвестен Автор - Песнь любви

И носильщик выступил первым и сказал: «О госпожа моя, я носильщик, меня нагрузила эта закупщица и пошла со мной от дома виноторговца к лавке мясника, а от лавки мясника к торговцу плодами, а от него к бакалейщику, а от бакалейщика к продавцу сладостей и москательщику, от них же сюда, и у меня случилось с вами то, что случилось. И вот весь мой рассказ, и конец!». И женщина засмеялась и сказала: «Пригладь свою голову и иди!» — но носильщик воскликнул: «Не уйду, пока не услышу рассказ моих товарищей!»

Тогда выступил вперед первый календер и сказал ей: «Знай, о госпожа моя: причина того, что у меня обрит подбородок и выбит глаз, вот какая».

Мой отец был царем, и у него был брат, царствовавший в другом городе. Совпало так, что моя мать родила меня в тот же день, как родился сын моего дяди. Прошли многие годы и дни, и оба мы выросли. Я приезжал к дяде и жил у него многие месяцы, и сын его оказывал мне крайнее уважение: и резал для меня скот, и процеживал вино… А однажды, когда напиток взял власть над нами, он сказал мне: «О брат, у меня к тебе большая просьба, и я хочу, чтобы ты мне не прекословил в моем намерении». «С любовью и охотой», — ответил я ему.

Великими клятвами заручился он от меня, в тот же час и минуту встал и, ненадолго скрывшись, возвратился с женщиной, покрытой изаром, надушенной и украшенной драгоценностями, которые стоили больших денег. Брат обернулся ко мне и велел: «Возьми эту женщину и пойди впереди меня на такое-то кладбище (а кладбище он описал, и я узнал его). Пойди к такой-то гробнице и жди меня там». Я уже поклялся и не мог прекословить и не был властен отказать ему, поэтому взял женщину и отправился в путь. А спустя некоторое время после того как мы с этой женщиной подошли к гробнице и присели, пришел сын моего дяди с чашкой воды и мешком, в котором был цемент и кирка. Он взял кирку и, подойдя к одной могиле, вскрыл ее, потом перенес камни в сторону и стал рыть землю. А когда открыл могильную плиту из железа величиной с маленькую дверь и поднял ее, под ней обнаружилась сводчатая лестница. После этого он обратился к женщине и сказал: «Перед тобой то, что ты избираешь». И женщина спустилась по этой лестнице, а он обернулся ко мне и сказал: «О брат, доверши твою милость. Когда я спущусь, опусти надо мной дверь и насыпь на нее землю, как было до нашего прихода, и это будет завершением милости. А цемент, что остался в мешке, и воду в чашке, замеси и вмажь в камни вокруг могилы, как раньше, чтобы никто не мог сказать: «Эту старую могилу недавно открывали». Я уже целый год над этим работаю, и об этом никто не знает, кроме Аллаха. Вот в чем моя просьба». Потом он воскликнул: «Не дай, Аллах, тосковать по тебе, о сын моего дяди!» — и спустился по лестнице вниз.

Когда он скрылся с глаз, я опустил плиту и сделал то, что было велено. И скоро могила стала такой же, как была, а я был словно пьяный. Вернувшись во дворец дяди (а тот был на охоте и ловле), я проспал эту ночь, а когда наступило утро, стал размышлять о произошедшем, о том, что случилось с моим двоюродным братом, и раскаялся. Но раскаяние было бесполезно, и чем больше я думал о том, что послушался его и сделал это с ними, тем больше мне казалось, что это был сон. И тогда я стал спрашивать о дядином сыне, но никто ничего не сообщил мне о нем. И я вышел на кладбище к могилам и принялся разыскивать ту гробницу, но не узнал ее. Пока не подошла ночь, я непрестанно кружил от гробницы к гробнице, от могилы к могиле, но не мог найти к ней дороги. Поэтому вернулся в замок и не ел, и не пил, и мое сердце обеспокоилось о двоюродном брате, так как я не знал, что с ним. Великим огорчением наполнилась душа моя, и я провел всю ночь до утра в заботе, а потом второй раз пошел на кладбище, думая о том, что же сделал с сыном моего дяди, в великом сожалении, что послушал его. Я обошел все могилы, но не узнал ни одной из них и почувствовал раскаяние. И длилось мое отчаяние семь дней, и увеличивалось беспокойство так, что я едва не сошел с ума.

Облегчение виделось мне лишь в том, чтобы уехать домой. Но в тот час, когда я достиг родного города, у городских ворот поднялась толпа людей. Они скрутили меня, и это было так странно и необъяснимо, ведь я был сыном правителя города, а они — слугами моего отца, моими прислужниками… И меня охватил великий страх, так что мрачная мысль проскользнула в голове моей: «Что же случилось с отцом?». Я спросил тех, кто схватил меня, в чем причина, но они не дали мне ответа. А через некоторое время один из них (он был моим слугою) сказал: «Твоего отца обманула судьба, войска восстали против него, визирь убил его и сел на его место. А мы подстерегали тебя по его приказу».

Эти вести лишили меня сознания, и я предстал перед визирем. А между ним и мною была старая вражда, и причиной ее было вот что. Я очень любил стрелять из самострела, и когда однажды, стоя на крыше своего дворца, целился в птицу, сидевшую на крыше дворца визиря, моя стрела пролетела мимо и попала в глаз визирю, который тоже стоял там. Случилось это по воле судьбы и рока, подобно тому, как говорится в одном древнем изречении:

Мы шли по тропе, назначенной нам судьбою.

Начертан кому судьбой его путь — пройдет им?

Кому суждено в одной из земель погибнуть,

Не встретит тот смерть в земле другой, наверно.

И когда у визиря был выбит глаз, — продолжал календер, — он не мог осудить меня, так как мой отец был царем города. Такова причина вражды между ним и мной. И когда я стал перед ним со скрученными руками, он велел отрубить мне голову, и я спросил его: «За какой грех ты меня убиваешь?». Визирь ответил: «Какой грех больше этого?» — и показал на свой выбитый глаз. «Я сделал это нечаянно», — попытался я оправдаться, но он воскликнул: «Если ты сделал это нечаянно, то я сделаю это нарочно!». Потом велел: «Подведите его!» — и, когда меня подвели к нему, он протянул палец к моему правому глазу и вырвал его. С того времени я стал кривым, как вы меня видите. А после велел сковать мои ноги и положить в сундук, сказав палачу: «Возьми его и отправляйся за город, а там обнажи свой меч и убей его. Пусть его съедят звери и птицы!». Этот палач служил еще при моем отце, и тот оказывал ему милости. Он вывез меня из города в пустыню, вынул из сундука и стал готовиться порешить мою жизнь. Мои руки были скручены, и ноги мои были скованы. Палач хотел завязать мне глаза и после того убить, но я горько заплакал и, посмотрев на него, сказал такие стихи:

Считал я кольчугой вас, надеждой в защиту мне

От вражеских стрел; но вы лишь были концами их.

А я-то рассчитывал при всякой беде на вас,

Когда не могла помочь деснице шуйца моя.

Оставьте вдали вы то, что скажут хулители,

И не дайте врагам моим метать в меня стрелами.

А если не станете от них охранять меня,

Молчите, не действуйте им в пользу иль мне во вред.

И произнес:

Немало друзей считал для себя щитом я.

И были они, но только врагам, щитами.

И думалось мне, что меткие стрелы это.

И были они, но только во мне, стрелами.

А, услышав мои стихи, палач воскликнул: «О господин мой, как же мне сделать, я ведь подневольный раб!» — потом помолчал и добавил: — «Спасай свою жизнь и не возвращайся в эту землю, не то погибнешь сам и меня погубишь, подобно тому как сказал поэт:

Спасай свою жизнь, когда поражен ты горем,

И плачет пусть дом о том, кто его построил.

Ты можешь найти страну для себя другую,

Но душу себе другую найти не можешь.

Дивлюсь я тому, кто в доме живет позора,

Коль земли творца в равнинах своих просторны.

По важным делам гонца посылать не стоит:

Сама лишь душа добра для себя желает.

И шея у львов крепка потому лишь стала,

Что сами они все нужное им свершают».

Я поцеловал палачу руку, не веря в спасение. Потеря глаза показалась мне пустяком по сравнению с тем, что я спасся от смерти. И отправился я в путь, и достиг города своего дяди, и сообщил ему о том, что случилось с моим отцом и со мною, когда мне вырвали глаз. Тогда дядя горько заплакал и воскликнул: «Ты прибавил заботу к моей заботе и горе к моему горю: твой двоюродный брат пропал, и я уже несколько дней не знаю, что с ним случилось. Никто и ничего мне не сообщает о нем», — и так заплакал, что лишился чувств. Великой печалью о нем наполнилось сердце мое. Он хотел приложить к моему глазу лекарство, но увидел, что глаз стал пустой впадиной, и воскликнул: «О дитя мое, ты заплатил глазом, но не душой!». И мне было невозможно смолчать о двоюродном брате, который был его сыном, так что я рассказал обо всем, что случилось, и мой дядя очень обрадовался тому, что я сказал, услышав весть о своем сыне. «Покажи мне гробницу», — сказал он, а я ответил: «Клянусь Аллахом, о дядя, я не знаю, в каком она месте! Я ходил после этого несколько раз и искал ее, но не мог найти, где она находится».

И мы пошли вместе с дядей на кладбище, я посмотрел направо и налево и узнал гробницу. И сильно обрадовался, и дядя — тоже. Убрав землю и подняв плиту, мы спустились вниз на пятьдесят ступенек, а когда достигли конца лестницы, на нас вдруг пошел дым и затемнил нам зрение. Тогда дядя произнес слова, которые может произнести лишь тот, кто не привык отступать: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, Высокого, Великого!». И мы продолжили путь, и скоро вошли в помещение, наполненное мукою, крупами, съестными припасами и прочим, а посреди покоя была занавеска, спущенная над ложем. И, посмотрев на ложе, мой дядя увидел своего сына и женщину, спустившуюся с ним: они лежали, обнявшись и они превратились в черный уголь, словно были брошены в ров с огнем. И, увидя это, мой дядя плюнул в лицо своему сыну и воскликнул: «Ты заслужил это, о кабан! Таково наказание в здешней жизни, но остается наказание и в жизни будущей, и оно сильней и мучительней…».

Потом дядя ударил своего сына башмаком, — продолжал календер, — и я удивился его поступку, печалясь о судьбе двоюродного брата, ведь он вместе с женщиной превратился в черные угли. И я сказал: «Ради Аллаха, о дядя, облегчи скорбь твоего сердца! Мое сердце и ум обеспокоены, и я скорблю о том, что случилось с твоим сыном, который сгорел заживо вместе с этой женщиной. Не довольно ли того, что сталось с ними?! Зачем ты еще бьешь его башмаком?».

«О, дорогой племяник, — отвечал дядя, — мой сын с самого детства был влюблен в свою сестру. Я запрещал ему быть с нею, и говорил в душе: “Они еще маленькие!”. Когда же дети выросли, между ними случилась мерзость. Я услышал об этом и не поверил, но все же взял и накричал на него как следует, сказав: “Остерегайся таких мерзких поступков, которых никто не совершал ни до тебя, ни после тебя, а иначе мы будем опозорены и опорочены среди царей до самой смерти, и весть о нас разгласится путешественниками! Берегись совершить подобный поступок! Я разгневаюсь и убью тебя!”. Потом я отделил его от сестры, и сестру отделил от него, но проклятая любила его сильной любовью! Дьявол взял над ними власть и украсил в их глазах их поступки. Не смирившись с моей волей, сын вырыл под землей это помещение и выровнял его, и перенес туда, как видишь, съестные припасы. Он обманул мою бдительность и, когда я был на охоте, пришел в это место. Но Преистинный возревновал к ним и сжег. Ждет их в будущей жизни наказание еще сильнее и мучительней».

Дядя заплакал, и я заплакал вместе с ним, тогда он посмотрел на меня и сказал: «Ты мой сын вместо него!». И я стал размышлять о жизни и ее превратностях, о том, как визирь убил моего отца и, сев на его место, вырвал мне глаз, о тех диковинных событиях, что случились с моим двоюродным братом… Я заплакал, и мой дядя заплакал вместе со мной.

Затем мы поднялись наверх и опустили плиту, и насыпали землю на место, и сделали могилу такой, как она была прежде, после чего возвратились в наше жилище. Но даже сесть не успели, как услышали звуки барабанов, труб и литавр, и бряцание оружия храбрецов, и крики людей, и лязг удил, и конское ржание, и мир покрылся мраком и пылью из-под копыт коней. И наш ум смутился, и мы не знали, в чем дело, а когда спросили, что случилось, нам ответили, будто визирь, который захватил царство моего отца, собрал солдат, нанял кочевых арабов и пришел к нам с войском, многочисленным, как пески, которого не счесть и не одолеть никому. Они ворвались в город внезапно, и жители не могли устоять против них и отдали город.

И мой дядя погиб, а я убежал в конец города с единственной мыслью: «Если я попаду визирю в руки, он убьет меня!». И печали мои умножились и возобновились. Размышляя о событиях, происшедших с моим отцом и дядей, и о том, что теперь делать, я сказал себе: «Если я появлюсь на людях, жители города и войска моего отца узнают меня, и будет мне смерть и гибель. И спасение нашел лишь в том, что обрил усы и бороду и, переменив платье, вышел из города в надежде, что встречу кого-нибудь, кто проведет меня к повелителю правоверных, наместнику бога на земле, которому я мог бы рассказать и изложить свое дело и то, что случилось со мной.