Барбара Картленд - Пламя любви

— В моей собственной истории ничего увлекательного нет, — сказала Линн. — Случись мне написать книгу о себе, читатели умерли бы от скуки, а единственным покупателем нового романа стала бы моя матушка. Весь сюжет состоял бы из одного слова, чертовски распространенного в английской лексике, — самого отвратительного слова на свете!

— Какого же? — спросила Мона.

— «Долги», — ответила Линн. — Долги, долги, долги! Мы с Биллом по уши в долгах. Только нам показалось, что вот-вот расплатимся, как фрицы разбомбили наш лондонский дом и пришлось залезать в новые долги, чтобы как-то наладить жизнь заново. Подозреваю, что в долг нас и похоронят. Впрочем, если Билл получит повышение, можно надеяться, что через пару лет расплатимся, но ведь все это время нам еще нужно что-то есть!

— А чтобы кормить семью, вам надо писать?

— Вот именно. А я не могу! Не могу, и все! Невозможно. Сегодня утром пришло письмо от издателя — просит прислать ему развернутый план романа. Развернутый план! А я еще и сюжета не знаю! И где в этой дыре найти сюжет? О чем писать — о любви двух кабачков на грядке? О том, как огурец отбил у помидора его помидорку? Говорю вам, я погибаю!

— Глупости! — решительно сказала Мона. — Не верю, что мастерство писателя полностью зависит от внешних впечатлений. Ведь ваш талант остался при вас! Все, что вам нужно, — проникнуться здешней атмосферой.

— Как у вас все просто! — саркастически ответила Линн. — Да знаете ли вы, что я тут несколько месяцев души живой не видела, кроме вашей матушки (она у вас ангел, конечно), вас и доктора Хаулетта? Билл ночует дома три-четыре раза в неделю, все остальное время он занят на аэродроме. Сослуживцев своих к нам приглашает очень редко — все они сильно заняты по службе. А когда приглашает, нам практически нечем их угостить. Это, впрочем, не так уж важно — было бы о чем писать! Но проблема в том, что никаких идей они мне не подают. Все молодые ребята, такие простые, смелые, честные, открытые… словом, такие хорошие люди, что и сказать о них нечего!

— Бедная миссис Арчер! — рассмеялась Мона.

— Бога ради, зовите меня Линн! — с внезапным раздражением воскликнула хозяйка. — Вот что еще меня убивает в деревне — эта ужасная чопорность. Наверное, надо здесь лет шесть прожить, чтобы меня начали звать по имени.

— Дорогая моя, я очень вам сочувствую, — проговорила Мона. — Мне это чувство знакомо. Когда-то и я считала, что обречена состариться и умереть в этой тоскливой дыре, где ровно ничего не происходит, в то время как все интересное случается где-то в других местах! Тогда мне было семнадцать лет. И в самом деле, в жизни моей тогда еще не произошло никаких драматических событий. Самое интересное, что у нас случалось, — это, бывало, какой-нибудь мальчик из церковного хора на службе упадет в обморок от духоты или корова сорвется с привязи, забредет в чей-нибудь сад и съест цветы с клумбы.

— Тогда вы меня понимаете, — ответила Линн. — Но что же мне делать? Вернуться в Лондон с детьми я не могу. Видите ли, может, я и сумасшедшая, но не мыслю жизни без своих ребятишек.

— Неудивительно. У вас очаровательные малыши — все трое как будто вышли из сказки.

— Да, вы меня понимаете! Хватит с нас одного прямого попадания. Слава богу, когда нас разбомбили, мы все сидели в убежище, — но где гарантия, что и в следующий раз так повезет? И потом, Билл должен оставаться здесь — а я ни за что его не покину!

Когда Линн заговорила о муже, лицо ее просияло.

«Она его любит!» — подумала Мона.

— Что ж, тогда надо что-то придумать, — проговорила она вслух. — Вопрос — что? Не пробовали ли вы познакомиться с кем-нибудь из местных? В жизни любого человека, даже в деревне, есть свои истории — нужно только уметь их находить.

— Какие еще истории? — с неохотой спросила Линн.

— Например, могу рассказать вам о викарии и его жене.

И Мона коротко, но красочно пересказала Линн историю семейной жизни Стенли и Мейвис Гантеров.

Удивительно, что история эта была на три четверти правдивой: хотя ни муж, ни жена никогда ни с кем не делились интимными подробностями своей биографии, люди все равно как-то обо всем узнали.

Неосторожное словцо здесь, случайно оброненный намек там, болтовня тех, кто знал мужа или жену с детства, — так и сложилась история, в целом недалеко отстоящая от истины.

Линн слушала, забравшись с ногами на диван, не спуская с Моны внимательных темных глаз.

— Интересно! — заметила она. — И что же, она в самом деле тиранит мужа?

— Как сущая ведьма! — отвечала Мона. — Стоит ему чем-то ей не угодить — и она пускается, например, на такой трюк: в церкви, играя на органе, нарочно начинает играть все медленнее и медленнее. Знает, как это его злит! А когда она по-настоящему зла — играет не тот гимн, какой положено, отговариваясь тем, что, мол, захватила из дома не те ноты. Бедный Стенли Гантер объявляет название гимна… и тишина. Пауза затягивается. Наконец жена наклоняется к кому-нибудь из хора и что-то шепчет ему на ухо. Хорист идет через всю церковь к викарию и сообщает ему, что сегодня будет играться другой гимн. Прочие хористы фыркают в кулак — они прекрасно понимают, что происходит, как и все прихожане, как и сам Стенли Гантер. Но бедняга мужественно улыбается и объявляет другой гимн.

— Обязательно схожу в церковь в воскресенье, — сказала Линн. — Я и не представляла, что там могут разыгрываться такие сцены!

— На самом деле это не слишком-то весело. Ведь Стенли был когда-то незаурядным человеком. Когда он только приехал к нам, помню, как его все занимало. Он сколотил в деревне крикетную команду, стал ее капитаном, мы играли с соседними деревнями и выигрывали. Организовал занятия спортом для детей — и там тоже добился успехов. Наша спортивная школа прославилась на мили вокруг, на соревнования зрители приезжали издалека, давали призы… Но постепенно он утратил к этому интерес — и все развалилось.

— Неудивительно. Но расскажите что-нибудь еще! Не могу описать, как мне интересно вас слушать!

— Хорошо, расскажу про няню, — ответила Мона. — С первого взгляда кажется, ну что в ней может быть интересного? Самая обыкновенная старуха, своих детей нет, всю жизнь присматривает за чужими и ничем больше не интересуется. А в действительности жизнь нашей няни похожа на роман. Начнем с того, что родилась она в спасательной шлюпке.

— Правда?

— Чистая правда, — ответила Мона. — Корабль, на котором плыли ее родители, затонул. Войны тогда, конечно, не было — он напоролся на риф или что-то в этом роде. Словом, отец ее утонул, а мать спаслась; но от потрясения у нее начались роды, и няня родилась в шлюпке, за несколько часов до того, как их подобрали и спасли. Ее привезли в Англию, выросла она в деревушке неподалеку отсюда. Когда подросла, родственники решили отдать ее в услужение. Она выбрала ходить за детьми. Устроилась на службу в семью офицера, служившего в Индии, и отправилась в Индию вместе с хозяевами. Они жили на севере Индии как раз в то время, когда там вспыхнул мятеж. Подробностей я уже не помню — спросите няню, она сама вам все расскажет. Но больше недели они сидели в губернаторском доме, осажденные мятежниками, съели все припасы до последней крошки и уже прощались с жизнью, когда подоспела подмога.

Несколько лет спустя она вернулась на родину и поступила к маме, тогда беременной мною. Когда мне было года два, няня влюбилась. Но избранник ее был простой батрак, и ее родня сочла это мезальянсом. Жених решил ехать в Австралию, чтобы там сколотить состояние и вернуться богатым человеком, а она пообещала ждать его возвращения. Он сел на корабль… и больше она ничего о нем не слышала. Что с ним случилось, мы так и не знаем, но, мне кажется, няня до сих пор верит, что когда-нибудь он к ней вернется.

— Хорошо бы и вправду вернулся! — воскликнула Линн.

— Боюсь, на это надежды мало, — ответила Мона. — Скорее всего, его убили или просто сгинул где-то. Но няня и сейчас ходит по гадалкам и прорицательницам, чтобы узнать его судьбу. Стоит в округе появиться цыганам — непременно встретишь цыганку у нас на кухне и увидишь, как она гадает няне на ее жениха.

— Должно быть, вы правы, — задумчиво проговорила Линн. — Повсюду есть свои истории — я просто до сих пор их не искала.

— Разумеется.

— А как насчет вашей истории?

Мона поспешно поднялась с места.

— Ну нет, сегодня я уже достаточно наболтала! И потом, моя история слишком сложна и запутанна — хорошего романа из нее не выйдет.

— И все же мне хотелось бы послушать, — настаивала Линн.

— Тогда вам придется подождать, — ответила Мона. — Может быть, как-нибудь, когда буду в настроении пооткровенничать, но не сейчас. А теперь вам пора за работу. Няня вот-вот вернется, и дома у вас снова начнется ералаш.

— В самом деле, — рассмеялась Линн. — Спасибо вам! Приходите еще! После разговора с вами я чувствую себя другим человеком.

Мона попрощалась и вышла на улицу.

«Интересно, какой роман она написала бы обо мне? — думала она. — Что ж… возможно, когда-нибудь я найду в себе силы рассказать кому-то о Лайонеле. Может быть, расскажу Линн».

Ей казалось, говорить об этом с малознакомым человеком будет легче, чем с кем-то из близких. Но не сейчас… сейчас, чувствовала она, любая попытка поделиться своим горем обернется для нее слезами.

Та оцепенелость чувств, с которой она приехала в Англию, отступила — теперь ее эмоции в любой миг готовы были вырваться наружу.

«Хватит об этом думать! — приказала она себе. — Забудь о прошлом, не тревожься о будущем — учись жить в настоящем!»

Надо постараться развить в себе интерес к окружающим. Она любит Дороти, ей понравилась Линн Арчер; наверняка найдутся здесь и другие симпатичные люди. Ведь сама она только что советовала Линн интересоваться чужими историями!

Увы, давать хорошие советы другим куда легче, чем следовать им самой.

На миг ей показалось, что усаженная деревьями аллея и Аббатство в конце ее — лишь сон или мираж, что сейчас она проснется — проснется в объятиях Лайонела…

Но рассудок холодно и логично вернул ее к действительности. Лайонела больше нет. Он умер и лежит в земле. А ей предстоит доживать жизнь без него — длинную, одинокую, серую жизнь, такую же унылую, как раскисшая дорога под ее ногами.

«Как все-таки хороша Англия!» — думала Мона.

Она замерла на миг, любуясь открывшимся перед ней пейзажем. Солнце садилось, окрасив западный край неба розовым сиянием.

Над полями сгустился легкий туман, и в нем, словно на старинной гравюре, чернели оголенные ветви деревьев; но над озером воздух был чист и прозрачен.

Озеро раскинулось перед Моной, словно зеркало из расплавленного серебра. По берегам его плескались и ныряли утки, а ближе к середине по озерной глади величественно, почти невесомо скользили белоснежные лебеди.

На противоположном берегу высился особняк Коббл-Парк — громада красного кирпича елизаветинской постройки, с многоступенчатыми лестницами крыш и башенками труб, а вокруг него — старая тисовая изгородь. В лучах закатного солнца особняк выглядел величественным и немного нереальным, словно сложный геометрический чертеж.

И как будто для того, чтобы добавить последний штрих к этому чудесному и истинно английскому виду, стая голубей вспорхнула с конька крыши и закружилась над флагом, лениво колеблющимся в порывах легкого ветерка.

Стоя здесь и любуясь этой красотой, трудно было поверить, что весь мир охвачен войной, свирепой и неумолимой, что в любой миг вся мощь современных орудий смерти может обрушиться и на этот «зеленый мирный край».

«Словно в кошмарном сне, когда никак не можешь проснуться», — подумала Мона.

Ей вспомнилось недавнее путешествие через Атлантику. Днем пассажиры делали вид, что им все нипочем, но вскакивали и испуганно озирались при любом неожиданном звуке. А ночью Мона плохо спала, в любой миг ожидая сигнала тревоги, по которому нужно будет вскакивать и бежать к шлюпкам, спасаясь от грозящей гибели.

Но здесь, в Англии, хоть многие города и села несли на себе уродливые шрамы войны, остались и мирные, не тронутые бедой места — такие как это.

Из размышлений о красоте и покое, царящим в поместье Майкла, Мону вывел автомобильный гудок. Армейский грузовик защитной окраски, набитый солдатами, промчался мимо нее и свернул к дому.

Тут Мона вспомнила, что половину своего особняка Майкл отдал под нужды армии. Лишь теперь она заметила новые, необычные черты знакомого пейзажа: огневую точку на берегу озера, несколько складов боеприпасов между деревьями, окружающими аллею. Да и сама аллея совсем разбита — должно быть, по ней часто ездят тяжелые грузовики.