Барбара Картленд - Пламя любви

О том, что Мона вернулась в Англию, Чар узнала по чистой случайности. Выпивая в маленьком баре в лондонском Вест-Энде, она услышала, как какой-то мужчина рядом говорил своему спутнику:

— Не знаешь, где сейчас Хьюз?

— Я его не видел с тех пор, как он тренировал жеребцов для Неда Карсдейла, — ответил другой. — Отличный парень, но ни одного забега выиграть для бедняги Неда ему не удалось.

Первый рассмеялся:

— Да Нед никогда бы и нигде не выиграл! Он вообще не получал денег — только тратил. Мне говорили, жена после него осталась без гроша и с кучей долгов.

— Ну, с таким личиком, как у нее, бедность не проблема.

— Да, выглядит она классно! — согласился тот. — Кстати, я ее видел месяц назад. Сходила с самолета в Кройдоне. Меня не узнала, так что я не стал с ней заговаривать. Должно быть, прилетела из Лиссабона.

— Я бы с удовольствием с ней повидался, — ответил другой. — Что-что, а посмотреть на Мону Карсдейл всегда приятно! Старина Нед от нее был просто без ума — вечно «Мона то», «Мона се». И я прекрасно его понимаю.

— Все Вейлы хороши собой, — подтвердил первый. — Я в школе учился с одним Вейлом — такой был красавчик, девчонки по нему просто с ума сходили. Его убили под Пашендалем.

Вначале Чар слушала рассеянно, но теперь навострила уши и скоро под каким-то предлогом вступила в беседу.

Уходя из бара, она уже знала все, что хотела знать, и, вернувшись к себе, тут же написала Моне.

Дело не только в том, что Чар очень хотелось с ней повидаться, она, как всегда, страшно нуждалась в везении. Но, кроме того, она сразу сообразила, чем Мона сейчас может быть ей полезна.

Как удачно, думала Чар, что именно сейчас она мне подвернулась!

Дело в том, что Чар, как обычно, затеяла интригу. Дело это было для нее самое обыкновенное — за последние двадцать лет дни, когда она ничего не замышляла и не интриговала, можно было по пальцам посчитать.

Она только и делала, что плела вокруг людей свои сети, каждому находя место в головоломке, которой предстояло сложиться к ее выгоде.

С самого своего возвращения в Англию она плотно приклеилась к человеку по имени Джарвис Леккер.

Чар познакомилась с ним на пароходе, на котором возвращалась из-за границы в начале войны. Она сразу поняла, что с этим человеком они в чем-то похожи — он так же расчетлив — и если она сможет оказать ему какую-нибудь услугу, то получит щедрое вознаграждение.

Джарвис Леккер был из тех людей, что, как говорится, «сами себя сделали»: сообразительный, с деловой хваткой, с поразительной способностью оказываться в нужное время в нужном месте. Дед его был евреем из Германии; отец выучился на инженера и недурно зарабатывал, а сам он начал с работы в магазине велосипедных запчастей в Ковентри.

В тридцать пять лет Джарвис Леккер владел собственным автомобильным заводом и разрабатывал новый тип моторов. Пятнадцать лет спустя выяснилось, что двигатель, созданный под его руководством, незаменим в воздухе, и перед самой войной Джарвис Леккер переключился с автомобилей на самолеты.

Он уже достиг солидного возраста, купался в деньгах, однако положения в обществе пока не приобрел. А ему, как и многим другим людям того же типа, очень этого хотелось.

Первую половину жизни он гнался за деньгами и получил их в избытке, однако, к его удивлению, выяснилось, что есть на свете немало вещей, которых за деньги не купишь.

Ему хотелось завоевать вес не только в кругах промышленников и финансистов, но и в том кругу общества, что так ценится и имеет такое значение в Англии, — в так называемом «высшем свете».

Чар, отлично умевшая угадывать чужие потребности, догадалась о его желании намного раньше, чем сам он в этом признался, и приложила все усилия, чтобы произвести на него впечатление дамы из высшего общества, знающей там всех и вся.

В женщинах Джарвис Леккер не разбирался; Чар с ее отрывистой речью, острым языком и презрением ко всем прочим пассажирам развлекла его и заинтересовала.

Кроме того, немало впечатлило его то, что Чар всю жизнь путешествует, бывала в таких местах и видела много такого, на что ему вечно не хватало времени.

В разговоре она привлекла его проницательностью и остроумием. Скоро он понял, что Чар добывает средства к жизни своим умом, как и он сам.

Именно Чар напрямик объяснила ему, кто ему нужен.

— Жена, — сказала она. — Жена, которая будет тратить ваши деньги и знакомить вас с нужными людьми.

— Женщина из высшего общества, — проворчал Джарвис Леккер, и Чар с ним согласилась.

А случайно подслушанный разговор в баре подал ей отличную идею.

Она страшно боялась потерять Джарвиса Леккера — а рано или поздно это должно случиться; ведь не вечно ей обманывать его, притворяясь светской дамой. «Нужно стать для него необходимой, — думала она. — Но как?»

Она знала: Джарвис Леккер щедр к тем, кто ему полезен, — но и безжалостен. Едва он обнаружит, что от Чар нет больше пользы, — выкинет ее на улицу так же спокойно, как увольняет ненужных ему рабочих.

И вдруг в ночи страха и отчаяния ярким огоньком сверкнула мысль о Моне! Да, конечно, не факт, что Мона согласится, однако… Чар, кажется, догадывалась, почему она вернулась домой.

Тот вечер в Париже, в переполненном ресторане, когда Мона испугалась, увидев ее, и явно не хотела быть замеченной, сказал Чар все, что нужно знать. Итак, в деле замешан мужчина!

Разумеется, всегда где-то прячется мужчина, иначе не бывает. Чар мыслила просто и грубо, и, как правило, ее умозаключения о людях оправдывались.

В Каире она потратила немало времени и сил, пытаясь разгадать тайну Моны. Впрочем, загадка уединенной виллы на берегу Нила так и не открылась ни ей, ни другим любопытствующим.

Она подкупала слуг в гостинице, где жила Мона, но безуспешно — они ничего не знали. И к тому времени когда Мона скрылась с парохода в Луксоре, о ее личных делах Чар знала не больше, чем при первой встрече. Нечасто приходилось ей терпеть такие неудачи!

Однако несколько секунд в Париже дали ей желанный ключ к разгадке. Кто такой Лайонел, она быстро выяснила. Это было несложно: метрдотель знал всех порядочных людей, посещавших его ресторан. Карьеру Лайонела легко было проследить по прессе и общедоступным справочникам: Париж, Египет, Вена. Чар записала даты и стала сравнивать.

Нет нужды говорить, что ей сразу бросилось в глаза: исчезновение Моны из Египта совпало по времени с переводом Лайонела из Каира в Австрию.

Услышав о возвращении Моны, Чар навела справки в Лондоне. Узнала, что Лайонел умер в Америке. Это ей и требовалось! Мона свободна, вернулась домой, живет в деревне, возможно, скучает и, быть может, жаждет повидать старых друзей.

Чар почти надеялась, что Мона встретит ее с радостью, но нескрываемый страх на ее лице, когда Чар упомянула Лайонела, ясно дал ей понять, что на это рассчитывать не стоит. Мона ее боится.

Что ж, оно и к лучшему, сказала себе Чар. Она привыкла иметь дело с теми, кто ее боится, привыкла добиваться своего, используя страх как оружие. И все же это заставляло задуматься. Чего Мона так испугалась?

Тот человек мертв — она, Чар, уже ничем не в силах ему навредить. Так в чем же дело?

Разгадка пришла ей на ум, когда она встретилась с миссис Вейл. Мона, очевидно, была очень преданна матери; что же до самой миссис Вейл, ее гордость дочерью ощущалась почти физически.

Через три минуты пребывания в Аббатстве Чар уже знала, что в рукаве у нее козырной туз.

В полном восторге она с трудом удержалась от того, чтобы не броситься к телефону и не предложить Джарвису Леккеру приехать немедленно! Разумеется, она уже описала ему Мону в самых лестных тонах.

Приятно было видеть, что она не преувеличила. Дом Моны вполне соответствовал описанию, взятому ею «с потолка»: большой старинный особняк, словно воплощающий в себе наследие и традиции старой Англии.

Именно это и ищет Джарвис Леккер! А если учесть, что его будущая жена не только родовита, но и хороша собой, известна да еще и титулованная особа, — право, ему грех жаловаться на судьбу!

«И все в выигрыше!» — торжествующе сказала себе Чар: она видела, что для поддержания Аббатства требуются средства, которых нынешней его хозяйке явно не хватает, и не сомневалась, что Мона только обрадуется богатому жениху.

Надев домашние туфли и причесавшись, она спустилась вниз. Мона ждала ее в гостиной.

— Мама заваривает чай, — сообщила она. — Надеюсь, наверху нашлось все, что тебе нужно?

— Да-да, спасибо, — ответила Чар. — Очень рада тебя видеть, Мона. Ты совсем не переменилась!

— Постарела на несколько лет. Если внимательно вглядишься в мои волосы, быть может, заметишь первую седину.

Мона старалась говорить легко и непринужденно, однако руки ее беспокойно двигались, и она избегала взгляда Чар. Наконец, словно собравшись с силами, взглянула на нее и с усилием выдавила:

— Чар, буду тебе благодарна, если ты не станешь говорить при маме о моем кузене Лайонеле. Его смерть очень ее огорчила, и нет нужды ей об этом напоминать.

Чар мысленно рассмеялась, а вслух любезно ответила:

— Что ты, конечно. Раз ты так говоришь, разумеется, не буду. Терпеть не могу приносить соболезнования, это так грустно! Я и с тобой об этом заговорила только потому, что догадывалась, как ты расстроена.

В ответ Мона промолчала. Затем вскочила на ноги.

— Пойду помогу маме с чаем, — сказала она и вышла из комнаты.

После чая Чар завела разговор о Джарвисе Леккере.

— Не возражаете, если я приглашу его сюда? — спросила она у миссис Вейл. — Замечательный человек, хозяин завода в Бедфорде. Очень, очень хотел с вами познакомиться. Как вы думаете, сможете его принять?

— Может быть, пригласить его завтра на обед? — предложила миссис Вейл. — Если вы уверены, что его не смутит наша простая деревенская жизнь.

— Ни в коем случае! — ответила Чар. — Мона, он тебе понравится, вот увидишь! — Она вскочила на ноги. — Не возражаете, если я позвоню ему прямо сейчас? Хочу застать его на работе.

— Да-да, конечно, — ответила миссис Вейл, а Мона показала Чар, где у них стоит телефон.

Вернувшись в комнату, она тихо спросила мать:

— Зачем ты пригласила его на обед? Достаточно было позвать на чай — тогда бы мы быстрее от него избавились.

— Но, милая, судя по словам миссис Стратуин, он очень интересный человек. Мне кажется, новые знакомства тебе не повредят. Ты ведь скучаешь в деревне.

— Вовсе нет! — горячо возразила Мона. — Мне нравится деревня, нравятся здешние люди, а какие-то непонятные чужаки мне совершенно ни к чему!

— Ну-ну, милая, незачем тебе прятаться от людей, — проговорила миссис Вейл, похлопав дочь по плечу.

«Чар что-то замышляет!» — думала Мона; однако ей трудно было облечь в слова свою неприязнь и недоверие. Она просто чувствовала, что у Чар что-то на уме, и, скорее всего, что-то недоброе. Но как об этом сказать?

Спорить с Чар, раз уж она настаивала на своем, было совершенно невозможно, окружающим приходилось просто принимать ее решения. И все же Мона чувствовала странное нежелание видеть у себя в доме ее друзей.

Мало ей мучительных размышлений о том, что же знает Чар и насколько она опасна! Смотреть, как она тащит сюда своих приятелей, как дурачит мать рассуждениями об «интересных людях», — все это было просто невыносимо.

Моне казалось, что ее оплетают какой-то паутиной — тонкой, почти невидимой и неощутимой, — но, когда плетение окончится, она окажется в ловушке, если не погибнет.

Она боялась — и особенно острый страх внушало ей то, что на первый взгляд бояться было совершенно нечего.

Вернулась Чар. Она сияла; такое выражение появлялось на ее лице при редких и нежданных выигрышах.

— Джарвис благодарит за приглашение, — промурлыкала она, — и приедет завтра к часу дня.

— Должно быть, не так уж много он работает, — недовольно проговорила Мона, — если имеет возможность уезжать с завода в обед.

— Обычно он так не делает, но завтра особый случай, — ответила Чар. — Он тебе понравится, вот увидишь, непременно понравится!

Мона не знала, что ответить; ее охватила внутренняя дрожь, и она отвернулась, чтобы не смотреть в горящие торжеством глаза Чар.

Дворецкий распахнул дверь, и вместе с холодным воздухом в холл ворвались смех и гул голосов.

— Леди Карсдейл, миссис Стратуин, мистер Леккер! — провозгласил Бейтс.

В просторной гостиной царил дух праздника: повсюду гирлянды разноцветных лент, остролиста и омелы, толпа людей в праздничных нарядах, музыка, смех и болтовня.