Пенни Рейд - Пленение

Когда она заговорила, я почувствовала, как ее подбородок двигался напротив моей головы.

— Я не... я никогда не была хороша в роли матери.

Я рассмеялась отчасти потому, что не ожидала от нее это услышать, отчасти потому, что это была правда.

Она обняла меня крепче.

— Я хороша в рациональном, методическом решении проблем, используя логику и анализ. Но как бы ни старалась, я никогда не смогу утешить тебя должным образом. Я так сожалею.

Мои внутренности затопило теплым облегчением, сопровождающимся надеждой. Я сжала ее в ответ, не в силах сдержаться.

— Ты прощена.

Мама отступила назад, не отпуская моих рук. Она была явно расстроена.

— Я не знаю, как помочь тебе или быть такой, какой тебе нужно, Кэйтлин.

— Ты можешь просто слушать?

— Да. Конечно.

— Без попыток решить проблему или искать оптимальное решение моего вопроса?

Она колебалась, сузив глаза и выглядя недоверчивой.

— Ты имеешь в виду, просто слушать?

Я кивнула.

Она пристально смотрела на меня, потом, по-видимому, укрепившись в своей решимости, сказала:

— Для тебя, безусловно. 

* * * 

Спустя девять месяцев после расставания…

— Ты собираешься уйти с Фитцом или как?

Я сделала глупое лицо, широко раскрыв глаза и смотря по сторонам.

Все, чего я хотела, — это бутылка воды.

— Ты это чем, Уиллис?

Мне нравилось задавать этот вопрос моему одногруппнику, потому что его на самом деле звали Уиллис. Обычно никто моего возраста не подозревал, что вопрос был с намеком на ТВ-шоу 1980 года, которое я смотрела с папой, под названием "Различные ходы".[6]

Уиллис обернулся через плечо, где заканчивали проверку звука наш басист Абрам, главный гитарист и саксофонист Джанет и Фитцджеральд наш второй гитарист и вокалист — сокращенно Фитц. Уиллис удерживал мою бутылку воды в заложниках, а я, проследив за его взглядом, обнаружила, что Фитц наблюдал за нами. Увидев, что наше внимание было сосредоточено на нем, он отвел свой голубоглазый взгляд и начал возиться с микрофонной стойкой, его лохматые каштановые волосы восхитительно падали на лоб.

Уиллис повернулся ко мне, смотря на меня своими темно-карими глазами. Как и все мы, Уиллис был одет в смокинг, галстук-бабочку, пояс — при полном параде. В отличие от остальных, Уиллис был словно из сороковых годов и никогда не стеснялся в выражениях.

Увы, он любил вставить крепкое словцо и пользовался кулаками. Мысли Уиллиса были случайными, порой его трудно было понять, а его аналогии вообще не имели смысла.

— Послушай, Кексик. Он запал на тебя, как дикобраз на воздушный шарик. Значит так, меня не волнует, что вы делаете в свободное время, но мне надоело терять хороших друзей, потому что вы, детки, не можете удержать свои ремни безопасности пристегнутыми. Мы потеряли Пирса, предыдущего пианиста, когда Джанет отказывалась работать с ним после шести недельного тура на матрасах. Они вытягивали соломинки, и ему выпал эспрессо, понимаешь?

Я кивнула, пытаясь проследить за его мыслями.

— Итак, Джанет и Пирс, ваш предыдущий пианист, были вместе? И это закончилось не очень хорошо?

— Это никогда не заканчивается хорошо. — Уиллис сощурил свои темно-карие глаза и сжал губы в тонкую линию. Его голова была гладко выбрита, а воротник рубашки не скрывал татуировок на затылке. Это не влияло на наше представление, потому что он был барабанщиком и сидел в глубине сцены. Кроме того, он был моим начальником.

Уиллис стал говорить тише своим грубоватым голосом — скрипучим от курения, выпивки и слишком громкого смеха — прищурившись глядя на меня, пока его зрачки не стали еле заметными.

— Музыканты как лампочки — горят пылко и ярко, но могут быть взвинчены лишь единожды. Если вы двое выберетесь из вашего мира, то все будет нормально. Но ты хороша, детка, настоящий талант, красивая, хорошо смотришься на сцене. Но Фитц тоже хорош, его трудно будет заменить, ты поняла, что я имел в виду?

— Думаю, да. Тебя не волнует, будем ли мы с Фитцом вместе, ты переживаешь о том, как это повлияет на динамику группы. Правильно?

Он кивнул, выглядя немного раздраженным.

— Разве я не это только что сказал?

— Да, безусловно. Поняла предельно ясно и четко. Не встречаться с коллегой по группе — одно из моих жизненных правил.

Чего я не озвучила, чтобы Уиллис не волновался. Хоть Фитц и был супергорячим, супермилым и суперталантливым, я не испытывала никакого влечения к нему из-за его внешности и приятного голоса. Потому что Фитц не был слишком-то ярким.

Если бы он был лампочкой, то это была бы обычная двадцативаттная — дневная. Тяжело смотреть, потому что он был такой симпатичный, но очень уж тусклый, чтобы заметить разницу в любой другой комнате.

Басист Абрам — совсем другая история. Его лицо не было классически красивым: с его длинным каштановым волосами, карими глазами, широким подбородком и крючковатым носом — и не то чтобы он был умным. Но он был высоким, широкоплечим и по-мужски красивым. Ну еще был хитрым и неприятно наблюдательным. Он был остроумным и с юмором.

Еще у него всегда были одна или две женщины в зале, которые ждали его после наших выступлений. Не имело значения, играли мы в загородном клубе на свадьбе, за пределами Нью-Хейвена, дешевом баре в Квинсе или в высотке на Манхэттене. Он никогда не уходил домой в одиночестве. Ну, временами его шутки были окрашены горечью — легко было заметить, что он пресытился этим.

Меня несомненно привлекал Абрам — талантливый, остроумный, сексуальный басист. Но меня не привлекал Абрам — ожесточенный король серийных знакомств.

Я пришла к выводу, что интеллект был для меня кошачьей мятой в прикуску с харизмой. И, благодаря моей романтической истории, я поняла, что просто потому, что человек был умным и харизматичным, не значило, что он был хорош для меня. Блестящий ум как гравитационное поле для меня — я становилась осторожной.

Так что, Фитц был безобидней.

И я держалась подальше от орбиты Абрама.

Мне нужен был милый парень, который бы понимал мои шутки. Который был бы больше дружелюбным, нежели харизматичным. Кто-то яркий, но не блистающий гениальностью.

— Садись на свою жердочку, птичка. Уже пора. — Уиллис прошел мимо меня, на свое место за барабанами.

Я схватила свою бутылку воды и проследовала за Уиллисом на сцену. Избегая пристальных взглядов Абрама, я дружески кивнула Джанет и помахала Фитцу. Он помахал в ответ, улыбаясь мне идеальной, широкой и белоснежной улыбкой.

Сегодня мы играли на рождественской вечеринке в Нью-Йорке, в месте, которое мы очень хорошо знали. Это была переделанная пожарная станция, теперь средних размеров концертная площадка — очень популярное место для свадеб и корпоративов. Мне здесь нравилось, потому что интерьер был оригинальным — красный кирпич с вставками норвежских гобеленов, украшавших стены, вероятно, размещенных специально, чтобы улучшить акустику.

Кроме того, сцена находилась поодаль от танцпола. Хотя я играла на публике уже несколько месяцев, находиться рядом или в окружении зрителей по-прежнему ощущалось непреодолимым. Мне нравилось быть позади — с пианино между мной и зрителями.

Представление началось с привычного коктейля звуков: много пианино, вокала и саксофона, немного барабанов. Мы играли пять сетов, с каждым разом все громче и резче, когда уже возрастная толпа разошлась и осталась молодежь, которая хотела танцевать.

Этим вечером не было ничего особенного. У меня не было ожиданий, признаков или знаков свыше (или ниже), что этот корпоратив отличался бы от десятков других корпоративов за последние несколько месяцев. Я была спокойна. Я была собранной. Я была в порядке. Я делала свое дело и размышляла, остался ли еще бекон в холодильнике, потому что мне очень хотелось бутерброд.

Потом, посередине моих размышлений о беконе, во время четвертого сета заколка открылась под весом моих волос. И я была вынуждена доигрывать остальную часть с кудрями на лице.

Это раздражало и отвлекало. По непонятным причинам, заколка для волос стала катализатором для интенсивной и резкой волны смущения. Ощущение началось с ноющего покалывания на затылке. Я проигнорировала его. Но ощущение не исчезло.

Я подняла взгляд на Абрама, увидела, что он, ухмыляясь, смотрел на меня. Закатив глаза, я обратила внимание обратно на свои пальцы, порхавшие по клавишам, подумав, что это покалывание было из-за Абрама. Мгновение спустя снова посмотрела на Абрама, чувствуя раздражение, я все еще ощущала его взгляд, но он не смотрел на меня.

Я все еще ощущала на себе чей-то взгляд. Я чувствовала это наблюдение. Словно вес руки, от которой я не могла избавиться. Мое сердце тревожно билось в груди, пока я рассматривала одногруппников. Они все были сосредоточены на своих инструментах.

Я убеждала себя, что это было глупо, но ощущение не проходило. Это нервировало, словно звук шагов за спиной, когда идешь по темному коридору.

Когда мы закончили очередной сет, я убрала волосы от лица, закинув их за плечо. Встав из-за рояля, я взглянула на зрителей, ища источник моего дискомфорта, почти не ожидая найти.

Но кое-что я все-таки нашла.

Сине-зеленые глаза на знакомом лице, он был одет в безупречно сшитый костюм, с высокой брюнеткой в одной руке и стаканом в другой, а его проницательный взгляд прожигал меня насквозь. 

— Извини, Уиллис. Мне нужна минутка... Я плохо себя чувствую.

Я сидела за кулисами на перевернутом ведре, положив руки на колени. Мой голос был слабым, и мне на самом деле нездоровилось.

Джанет поглаживала меня по спине, а Фитц вился около тарелки с едой. Абрам, стоя возле дальней стены, смотрел на меня, скрестив ноги и засунув руки в карманы.

Снова увидеть Мартина — просто увидеть его в толпе — было гораздо волнующе и труднее для понимания, чем я могла предположить. Мысленно я повторяла:

"Он здесь".

"Он здесь с кем-то".

"Я, вроде, до сих пор ненавижу его".

"Но надеюсь, что он не ненавидит меня".

"Думаю, я всё ещё страстно увлечена им..."

Удивительно, что самой громкой и актуальной была мысль: "Он видел меня голой".

Мартин плюс мой папа (когда я была маленькой) были двумя мужчинами в мире, которые видели меня голой. На самом деле, можно было считать только Мартина, потому что у меня не было груди или лобковых волос и девичьих форм, когда мой папа клал малину на мой животик. Плюс, он был моим отцом.

"Только Мартин..."

Эта мысль еще больше запутала меня, заставила чувствовать себя ещё более неловко. Возможно, мне нужно было исправить это. Возможно, мне нужно было найти другого парня и показать ему свои женские штучки, расширить, так сказать, аудиторию, чтобы, находясь в одной комнате с Мартином, не превращаться в убогого, одержимого наготой психа.

Возможно, разбавление значимости интима уменьшило бы воздействие его присутствия. Тогда я смогла бы взглянуть на него, подумав: "Эй, ты один из парней, кто видел меня голой. Ну и что? Кто не видел меня голой?"

— Думаешь, ты сможешь играть? Остался всего один сет, — тихо спросила Джанет, вытягивая меня из мыслей.

Она была замечательной девушкой с чересчур мягким сердцем. Полная противоположность её образу с крашеными черными волосами, бледной кожей, холодными глазами и обилием пирсинга.

Я кивнула, закрыв глаза. Я смогла бы играть. Я собиралась играть. Мне просто была нужна минутка, чтобы мои руки перестали дрожать.

Я задумалась, был ли здесь поблизости шкаф, где можно было расслабиться хотя бы на пять минут. Я бы не стала прятаться всю ночь, просто мне нужно было ощутить себя в безопасности. Фитц мог бы присоединиться ко мне, и я бы показала ему свои сиськи.

— Резкий, пугающий, шокирующий, тревожный, смущающий, огорчающий, беспокойный.

После моего бормотания последовала пауза, а потом Уиллис спросил:

— Что ты делаешь?

— Она перечисляет синонимы. — Раздался голос Абрама с другого конца комнаты. Я открыла глаза и встретилась с ним взглядом. Он с интересом смотрел на меня. — Это успокаивает тебя, да?

Кивнув, я нахмурилась. Он был слишком проницательным.

Уиллис проворчал:

— Хорошо, ладно. Это... так же странно, как возвращать долг шулеру. У нас еще десять минут до родео.

Я задержала взгляд на Абраме немного дольше, потом встала, немного пошатываясь на ногах, и повернулась в Уиллису.

— Думаю, мне нужно ненадолго прогуляться.