Прежде чем ответить, мне пришлось прокашляться, очищаясь от эмоций.

— Могу я выступить с остальными? Как часть коллектива? Можно ли будет прорепетировать перед выступлением?

— Нет. Ты выступишь соло и, надеюсь, сыграешь одну из своих собственных композиций, если будешь готова в срок. Уверена, для тебя это не будет проблемой. — Она отвлеклась, когда отвечала, потому что снова зазвонил ее сотовый телефон; она не видела, что я откинулась на спинку стула или как цвет сошел с моего лица.

— Извини, Кэйтлин, но мне нужно ответить на этот звонок. — Она повернулась к экрану компьютера с извиняющимся и расстроенным взглядом. — Закончим с остальной частью повестки после праздников.

Я кивнула, почувствовав облегчение оттого, что у меня появилась отсрочка перед тем, как дать ей ответ. Она снова встала, пока отвечала на звонок, оставляя меня и Джорджа на линии.

— На следующей неделе Рождество, — рассеянно заметил Джордж. — Ты уже отправила свою посылку? Мне отправить тебе транспортную бирку?

— Я отправлю все во вторник перед тем, как уеду в Нью-Йорк. Бирку было бы неплохо, — ответила я рассеянно, пытаясь представить себя, играющей одну из своих композиций на глазах у профессионалов отрасли. Я поморщилась, чувствуя себя немного больной. Дело было не в том, что мне не хватало уверенности. Просто я не любила людей. Особенно, мне не нравилось, когда люди смотрели на меня с ожиданием и осуждением. Мне просто хотелось играть музыку.

— Звучит неплохо. У меня есть адрес, где ты остановишься на следующей неделе в Бруклине, пока будешь играть на концертах. Согласно нашему последнему разговору, ты останешься со своей коллегой по группе Джанет Делоач и ее друзьями, Бергманами. Все верно? — спросил Джордж, очевидно пробежавшись по своему списку вопросов.

— Да.

— Твой отец позвонит тебе на этой неделе просто поговорить. Он выразил крайнее разочарование тем, что ему пришлось отсутствовать из-за сегодняшнего вызова, и просил меня передать, что он любит тебя и очень скучает. Календарь, который ты отправила на этой неделе, все еще актуален?

Я улыбнулась от слов моего отца, зачитанных Джорджем, и ответила на его вопрос:

— Да. В моем календаре не будет изменений.

— Ладно, тогда, думаю, мы закончили. — Подняв взгляд, он улыбнулся мне своей обычной вялой и дружелюбной улыбкой Джорджа. — Счастливого Рождества, Кэйтлин.

Собравшись с силами, я улыбнулась ему в ответ.

— Счастливого Рождества, Джордж.

Потом мы завершили звонок. 

* * * 

— Сэм, могу я задать тебе вопрос?

— Давай. — Сэм изучала меня. У нас был итальянский вечер, она никак не могла выбрать между лазаньей и пастой карбонара с курицей.

Отложив меню, я сложила руки на груди, готовясь задать вопрос, который формировался в моей голове последние несколько месяцев.

— Когда ты ощутила, что это нормально, то есть, когда ты испытала потребность как девушка или женщина, ну, в каком возрасте тебе захотелось одеваться и вести себя, ощущать себя как...

— Выкладывай уже. Просто задай вопрос.

— Хорошо. В каком возрасте ты почувствовала, что хочешь быть сексуальной?

Ее широко распахнутые глаза метнулись ко мне, и она уставилась на меня через стол.

— Тебе тяжело сказать вслух слово сексуальность?

Я покачала головой.

— Нет. Но для меня тяжело размышлять над этим понятием и не запутаться. Думаю, я не до конца понимаю, что такое сексуальность.

Она задумчиво кивнула, снова глядя в свое меню.

У нас было свидание в понедельник... друг с другом. Мы делали это с тех пор, как нашли себе работу за лето. Это был предлог, чтобы нарядиться, потому что иначе я проводила все время либо в смокинге, либо в мешковатых джинсах и мужских футболках с концертов.

Я пыталась исследовать понятие традиционной женственности: духи, макияж, кружевное нижнее белье, платья, украшения, туфли — потому что не хотела отмахиваться от того, чтобы наряжаться, даже не попробовав.

Да, я осознавала, что "традиционная женственность" исторически была пропитана женоненавистничеством. Тем не менее, я расценивала решение сторониться женственности из-за шовинизма таким же ущербным, как и пожизненное ношение кружевного нижнего белья, только потому что оно нравится мужчинам.

Я хотела исследовать эту часть для себя, не назло или из-за другого человека. Если я захотела бы изменить что-то в своем стиле или усовершенствовать его, то только из-за чувств, которые я испытывала бы при этом. Не из-за того, что я хотела заставить кого-то почувствовать себя лучше или посмотреть на меня по-другому.

По крайней мере, с этого все началось. Но после того, как я увидела Мартина в прошлое воскресенье и осознала, как это было больно, когда тебя рассматривали всего лишь как платонического друга, то начала сомневаться из-за того, что у меня могли быть более глубокие, подсознательные мотивы для изучения моей женственности.

Например, одной из моих наименее здравых мыслей было: "Возможно, если бы я была сексуальнее и более традиционной девушкой, Мартин не смог бы забыть меня так быстро".

Так что... да. Нездоровые мысли. По этой причине я до сих пор не отыскала и не прочитала ни одно интервью Мартина. Я не хотела, чтобы он был причиной моих решений.

Следовало отметить, что я всё ещё не решила, что думать о предложенной Мартином дружбе или о том, стоило ли мне сделать макияж и надеть вычурную одежду.

Что касалось одежды, то поначалу у меня все чесалось, и мои движения были скованными. Через некоторое время, вернее, после четырех девичьих свиданий, я с нетерпением ожидала того, чтобы принарядиться, и поймала себя на том, что стала замечать и оценивать макияж и одежду на других людях.

— Хмм, — сказала она, все еще изучая меню. — Это, на самом деле, интересный вопрос.

Сделав глоток воды, я ожидала ее ответа.

— Я хочу лазанью или пасту карбонара?

— Пасту карбонара.

— Ладно. Выбор сделан. — Она положила меню на стол, закрыв его и пристально глядя на меня. — Итак, ты хочешь знать, когда я впервые почувствовала себя сексуальной или захотела быть сексуальной?

— Это было в разные годы?

— Да.

— Тогда расскажи мне, когда ты захотела чувствовать себя сексуальной.

— Думаю, в четырнадцать.

У меня отвисла челюсть.

— В четырнадцать?

— Да. А может даже в тринадцать или двенадцать. Помню, что я хотела быть такой же сексуальной, как девушки из журналов.

— Каких журналов?

— "Вог",[17] "Гламур",[18] "Космо".[19]

— Ты читала "Космо" в двенадцать?

— Да. А когда ты начала читать "Космо"?

Я сначала фыркнула, но потом призналась:

— Никогда. Я никогда не читала "Космо".

— Большинство из них фигня, бессмысленный текст, глупости. Но иногда у них есть блестящие статьи и рассказики. А еще по ним я научилась делать макияж "Кошачьи глазки".

— Ты имеешь в виду черную подводку для глаз?

— Ага. Там была пошаговая инструкция с картинками.

Я задумалась над тем, что ей было всего двенадцать, когда она впервые захотела быть сексуальной. Между тем, я не была уверена, что хотела быть сексуальной, даже сейчас.

— Тебе не казалось, что двенадцать — это слишком рано? Что ты слишком молода?

Она пожала плечами, сморщив нос.

— Не знаю. У меня месячные начались в десять. Пятьсот лет назад женщины выходили замуж в четырнадцать или пятнадцать. В некоторых частях света все еще так делают.

— Но в нынешние времена и в западной культуре, в случае нашей жизни здесь и сейчас ты не считаешь, что это слишком рано?

Сэм, прищурившись, посмотрела на меня.

— И да, и нет. С одной стороны, любопытство по поводу сексуальности — естественно. Но с другой стороны, думаю, девчонки попадают в эти ужасные сети извечного разочарования. Нам, на самом деле, не позволено говорить о сексе или задавать вопросы, или интересоваться этим. Если же мы интересуемся этим и нам это нравится, тогда нас называют распутными или шлюхами. Если же не заинтересованы, тогда мы фригидные и подавленные... ханжи. Словно мы видим образ женщины, воплощенный повсюду. И тогда нам говорят вести себя и одеваться, как мужчины на работу и в школу, иначе никто не будет воспринимать нас всерьез, даже другие женщины. В основном, женщин просто трахают.

— Это угнетает.

— Да. Это так. Что насчет тебя? Когда ты впервые захотела быть сексуальной?

Сделав глубокий вздох, я слегка покачала головой.

— Думаю, когда впервые я захотела быть сексуальной, мне было уже семнадцать.

— Вау.

— Ага. Это делает меня фригидной, подавленной ханжой?

— Да. Безусловно. А я тогда шлюшка. Почему в семнадцать?

— Честно говоря, потому что я никак не могла заполучить Картера...

— Твоего гея-бойфренда.

— Да, моего гея-бойфренда, хотя я не знала, что он гей. Я никогда не могла заставить его сделать хоть что-то, даже поцелуи были только на публике. Он никогда ничего не хотел, когда мы были наедине. Я думала, может, это потому, что я не сексуальная.

Сэм немного понаблюдала за мной, обдумывая это, затем сказала:

— Но... тебе даже не хотелось быть сексуальной просто для себя? Просто, чтобы хорошо себя чувствовать?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну знаешь, использовать тени для век или надеть новый наряд? Не для того, чтобы радовать чужой глаз, а только потому, что тебе хотелось наряжаться и чувствовать себя красивой?

Я покачала головой после второго вопроса.

— Нет. Никогда.

— Хмм... — Она снова откинулась на кресло, рассматривая меня, затем выдавила: — А ты уверена, что тебе нравятся парни?

У меня отвисла челюсть в праведном негодовании, и я наклонилась вперед, громко прошептав:

— Сэм, только потому, что я не похожа на других девчонок, вовсе не означает, что я... что я...

— То, что ты предпочитаешь кобыл жеребцам, я поняла. Просто я немного не понимаю. Я всегда думала, что ты так одеваешься, потому что не любишь привлекать внимание.

— Как — так?

— Ну знаешь, непривлекательно.

— Я одеваюсь непривлекательно?

— Ну, на самом деле, да. Да, ты одеваешься непривлекательно... старомодно... в общем, не важно.

— Потому что я не ношу обтягивающую одежду или вещи, которые оголяют мою кожу, чтобы привлечь внимание к телу?

— Кэйтлин, — вздохнула она, окинула меня взглядом и продолжила: — Мешковатая, бесформенная одежда, которая скрывает твое тело, — вот что значит одеваться непривлекательно. Черт, по сравнению с этим, твой рабочий смокинг намного сексуальнее — по крайней мере, в нем видно твою задницу.

Я открыла рот, собираясь протестовать, но потом поняла, что она была права. Мешковатые футболки, джинсы на размер больше с обрезанными отворотами... в основном, я одевалась непривлекательно.

Хотела ли я одеваться непривлекательно? Должно ли это было меня беспокоить? Что со мной было не так, если я до сих пор не поняла, что одевалась, как чучело?

Будто увидев мою внутреннюю борьбу, Сэм быстро добавила:

— Если ты хочешь носить мешковатую одежду, тогда носи мешковатую одежду. Если тебе нравится это, то наплюй на то, что думают другие, включая меня.

— Но, я не... я имею в виду... я...

— Дамы? Вы готовы сделать заказ? — Наша официантка выбрала именно этот момент, чтобы вернуться к столу, давая мне краткую отсрочку от попыток вслух разобраться с моими мыслями.

— Я буду лазанью, а она — равиоли с омаром. — Сэм подхватила наши меню и передала официантке. Обычно я не возражала, что она заказывала за меня, потому что я всегда заказывала одно и то же.

Но по какой-то причине в этот раз меня невероятно разозлило ее предположение, что я заказала бы равиоли. Что, если я хотела стейк? Или салат?

— На самом деле, — перебила я, извиняюще улыбаясь официантке, — я буду зити[20] с уткой.

Наша официантка кивнула, словно это было обычным делом, и оставила нас наедине с нашими обсуждениями.

Глядя на меня, Сэм выгнула бровь, взяла стакан воды и сказала, прежде чем сделать глоток:

— Зити с уткой, да?

Я решительно кивнула.

— Точно. Зити с уткой.

— Не равиоли с омаром?

— Нет. Я устала от равиоли с омаром.

Она долго рассматривала меня, поставив стакан на место, скрестив руки на груди и прищурившись. Я передразнила ее позу и взгляд.

— Хорошо. Не заказывай равиоли с омаром, если не хочешь. Попробуй зити с уткой или стейк.

— Я попробую.

— Просто знай, не важно, что ты заказываешь, и не важно, что ты ешь, это твое решение. Если ты хочешь всю оставшуюся жизнь есть равиоли с омаром, в этом нет ничего плохого. Не меняй свой заказ только потому, что другие считают, что ты должна это сделать, или потому, что общество твердит тебе, что странно заказывать одно и то же всё время. Это ты будешь жить своим блюдом, не общество, не я. А ты.