Марси Ротман - Плененное сердце

Через несколько часов Колби стояла, просматривая документы и письма, которые она нашла в обитом бронзой сундуке; волосы и руки ее были покрыты вековой пылью.

Именно там ее и нашел Нэвил Браунинг.

Несмотря на возражения леди Филлиды и Сильвии Рэйнрайтер, Браунинг настоял на немедленной встрече с Колби, и теперь широко открытыми глазами он смотрел на ее силуэт, вырисовывающийся на фоне чердачного окна, а она ничего не замечала вокруг.

Потрясенный увиденной им впервые в жизни женщиной в брюках, не знал, куда отвести взгляд. Ему было ясно, что нужно повернуться и выйти, но он не мог. Девушка притягивала к себе взор: высокая, гибкая фигура, полные округлые груди, виднеющиеся под расстегнутой рубахой, тонкой от многолетней стирки, как лист бумаги. Нэвил собрался повернуться и выйти, но в спешке уронил трехногий стул.

— Что вы здесь делаете? — вскрикнула Колби, застигнутая врасплох.

— Я хочу поговорить с вами, — нерешительно сказал он, изо всех сил пытаясь отвести глаза от ее открытой груди и слегка округлого живота под грубым шнурком, удерживающим слишком большие для не брюки.

— У вас, похоже, гениальные способности заставлять меня чувствовать себя последней идиоткой, — выпалила она, оттолкнула его в сторону и выбежала вон.

«Бог знает, как я выглядела перед этим ужасным человеком», — пробормотала она про себя, торопливо направляясь по темному коридору к лестнице. Мысль о том, что она умчалась как школьница, разозлила Колби еще больше, и она замедлила шаг. Но вместо того, чтобы пойти в свою комнату и переодеться, как собиралась, она спустилась дальше по лестнице, проклиная себя за проявление женской слабости. Запыхавшись, она очутилась в библиотеке, где, к счастью, в этот момент никого не было.

Колби увидела на столе отцовскую коробку для сигар и дрожащими пальцами вынула самую большую сигару, какую смогла найти. Если он был шокирован ее одеянием, то она хотела выглядеть еще более вызывающе. Она зажгла сигару и глубоко затянулась, пока Браунинг в замешательстве стоял в дверях.

При всей своей изощренности Нэвил понял, что ему трудно принять ее в мужской одежде, беспечно курящей сигару. «Эта женщина, похоже, сведет меня с ума», — сказал он себе и поспешил выполнить свою миссию, пока не потерял самообладания.

— Я здесь, чтобы принять ваше предложение о браке… — сказал он, ненавидя себя за то, что спотыкается на словах. Он знал, что может быть более деликатным, но эта женщина действовала ему на нервы и будила в нем непонятное раздражение.

— Что, все женщины Лондона остались глухи, немы и слепы в ответ на ваши мольбы? — спросила она насмешливо.

— Не испытывайте мое терпение, леди Мэннеринг!

— Не ждите, что я упаду в обморок, как кисейная барышня, лорд Браунинг, — фыркнула она. Сцена его отказа представилась ей так же отчетливо, как в тот день, когда это случилось. — Помните, как вы унизили меня, зная, что я сделала это абсурдное предложение в отчаянии.

— Я был нездоров…

— Скорее пьян в стельку, — сказала она, голос ее дрожал от бешенства. — Но это не причина для того, чтобы топтать мои чувства, как грязь под сапогом.

Колби яростно сверкала глазами, единственным желанием ее было запустить самым большим предметом, какой она только могла найти, в его безупречную голову, покрытую шапкой густых, коротких, светлых волос. Взбешенная таким поворотом своих мыслей, она перевела взгляд на потертый ковер, собираясь с духом.

— Вон из этого дома, проклятый лорд Браунинг! Возможно, это недолго будет продолжаться, но, ей-богу, пока я хозяйка здесь, я буду решать, кто может входить сюда, а кто нет.

Оскорбленный, Нэвил повернулся и вышел, но едва он оказался за дверью библиотеки, ужасный смысл отказа Колби Мэннеринг дошел до него, и это заставило его повернуть обратно. Он вернулся.

— Если вы передумаете, я буду в Моуртоне до завтрашнего утра.

Колби почти не слышала его; когда дверь захлопнулась, она тяжело опустилась на пол. Пока девушка не увидела его вновь, она не позволяла самой себе признаться в том, насколько опустошил ее его жестокий отказ. Теперь же ужаснулась содеянному, и все, что годами сдерживалось ее железной волей — переживания, боль, разочарования, — вырвалось наружу, и Колби испустила протяжный животный стон. Она закрыла лицо руками и безудержно заплакала.

Нэвил медленно брел по направлению к конюшням, сознавая всю глубину нанесенного ей оскорбления. Он не мог поверить в свою жестокость. Он ускорил шаг. Выводя свою лошадь, Нэвил увидел мальчиков Мэннерингов, боровшихся в нескошенной траве; их одежда была такой же поношенной и заплатанной, как и рубаха Колби, а обувь — порванной и плохо починенной.

Его мысли перенеслись в те дни, когда Роберт был мальчиком, и он задохнулся от охватившего его чувства потери.

— Ты сумасшедшая? — кричала леди Филлида Мэннеринг своей дочери. — Отвергнуть предложение лорда Нэвила Браунинга с его деньгами, домами, землей, положением!

Колби рассказала своей семье, что произошло после обеда между нею и неожиданным посетителем. Все собрались в комнате матери, где Колби обессиленная лежала на кровати.

Тетя Сильвия, воплощение добродетели, пыталась успокоить сестру, уверяя, что если она будет продолжать, пострадает ее великолепная внешность. Для женщины, живущей с уверенностью, что ее зеркало никогда не лжет, это было веским аргументом, способным укротить ее бурную натуру, но не сейчас.

— Ты испорченная, эгоистичная девчонка! — Леди Филлида опять пришла в ярость, ее лицо пошло пятнами и стало безобразным. — Хуже того, ты такая же дура, как твой отец. Он никогда не думал обо мне, только о себе.

— Хватит, Филлида, — сказала мисс Рэйнрайтер из угла, который был ее привычным местом, когда обстановка в доме накалялась — в основном по вине сестры. — Что сделано, то сделано. Колби имела на это свои причины.

— Причины?

— Мама, мы выкарабкаемся. Я обещаю, — защищалась Колби, еще больше удрученная тем, какие несчастья навлекла она на всех них своим желанием отомстить за себя Нэвилу Браунингу.

Девушка видела своих братьев, съежившихся у очага с взволнованными лицами, глядевших широко открытыми глазами то на одного взрослого, то на другого, не в силах понять, что случилось с их тетей, которая никогда не повышала голоса, и почему их мать так кричит и злится на сестру.

Единственной заботой Колби за последний год было сохранение семьи и спокойной жизни мальчиков. Ока ничем не могла заменить им отца, но старалась скрыть от них правду о финансовом крахе, надеясь на чудо. И вот чудо пришло, а она отвергла его.

— Отдать дом этим ужасным нуворишам, — причитала леди Филлида. — И ты посмела отослать лорда Браунинга, тогда как любая разумная женщина от счастья упала бы без чувств к его ногам. Стыдись.

Колби выпроводила братьев из комнаты. Для одного вечера они услышали достаточно.

— Нет, пусть они слышат, — метала громы и молнии леди Мэннеринг. — Пусть знают, что я никогда не смогу показаться в обществе теперь, когда всем будет известно, что моя капризная дочь отвергла самую выгодную партию в Англии. Что же будет с моими бедными маленькими мальчиками, моей бедной престарелой сестрой!

Сильвия Рэйнрайтер встала.

— Ты великая обманщица, — выпалила она грубым голосом, который никогда никто из них не слышал до этого. — Теперь правда всплывает наружу. Бога ради, когда ты хоть чуть-чуть думала о своих детях, о своем муже или обо мне, — говорила она, дрожа всем телом. — Ты сделала жизнь бедного Адена сплошным мучением, Колби служанкой, а меня превратила в тягловую лошадь.

Охваченная гневом и высказав правду, с которой она безропотно жила многие годы, Сильвия заковыляла из комнаты, ее рыдания эхом отдавались в холле.

— Видишь, что ты наделала? — не унималась леди Филлида. — Тебе не приходило в голову, что бы значило для всех нас, особенно для мальчиков, стать родственниками лорда Браунинга? Все бы разом забыли скандалы, связанные с Мэннерингами, и твоих дядей с их недостойным…

— Мама, прекрати немедленно, — взмолилась Колби. — Возвращайся в Бас. Я придумаю способ устроить тебя там.

* * *

Несколько часов спустя, когда стемнело и дом успокоился, Колби пошла в конюшню и оседлала Миднайта. Конь и всадница летели как ветер. Они неслись над темнеющей землей, и лишь призрачный лунный свет сопровождал их.

В ее голове вертелись слова тети о том, как ее мать обращалась с отцом, против воли ей вспомнились скучные годы, проведенные в Индии; все эти годы она видела, как ее отец тонул в молчаливом смирении, в то время как менее достойные люди с большими амбициями и коварством раньше него продвигались по службе.

Колби знала, что не хотела признаться себе в том, что мать была первопричиной большинства неудач отца. Пробивные способности Филлиды, ее умение плести интриги, ее флирт, насмешки и публичные унижения сопровождали этого человека всю жизнь.

Леди Мэннеринг тратила все имевшиеся небольшие деньги, чтобы пускать пыль в глаза в Калькутте и Дели, в разгар сезона и в деревне летом, в то время как семья отказывала себе во всем, давая ей возможность чувствовать себя счастливой в той мере, в какой позволяла ее эгоистическая натура.

Два года назад ее дяди, выжав последние соки из поместья, умерли друг за другом в течение нескольких месяцев, и Аден Мэннеринг унаследовал титул и поместье. Ее мать ликовала. Она была уверена, что настал ее час. Наконец она сможет вести жизнь, которой, как ей казалось, была достойна. Позже мать узнала, что бедна как церковная крыса. Ее разочарование было безгранично. Она бранила злую судьбу, изматывая семью своим недовольством.

Вскоре после смерти отца Колби убедила мать принять немногочисленные приглашения старых друзей по Индии, вышедших в отставку и живших в Басе. Ни минуты не сомневаясь и не беспокоясь за Колби и мальчиков, Филлида отбыла в аромате духов и множестве траурных костюмов, наскоро пошитых ее сестрой и дочерью, оставалась там, пока гостеприимство хозяев окончательно не исчерпалось. Колби понимала, что не каждый позволит мучить себя человеку с таким характером. Она вспомнила, как тетя тоскливо сказала ей после одной из слишком яростных атак Филлиды на Адена Мэннеринга:

— Отец был преуспевающим торговцем мануфактурой, но он всегда предупреждал Филлиду, что она замахивается слишком высоко.

Они сидели вдвоем на веранде комендантского дома в одном из самых захудалых гарнизонных городков.

— Папа симпатизировал Адену и предупреждал его, что твоя мать ему не пара. Но разве доводы разума могут убедить мужчину, влюбленного в женщину со смазливым личиком и холодным сердцем?

Как ни молода она была, Колби не могла избавиться от ощущения, что ее отец женился не на той женщине, и, хотя он мог и не осознавать того, ее тетя не вышла замуж потому, что ни один мужчина не мог даже сравниться с ним. Все это составляло печальный клубок обманутых надежд и мечтаний, который настроил Колби против любви и брака. И вот теперь она сама бьется, безуспешно пытаясь выбраться из клубка, который сама же сотворила. Неужели история повторяется?

Колби дала ход своим невеселым мыслям, и когда Миднайт споткнулся, это вернуло ее к действительности скорее, чем ей хотелось бы этого. Она успокоила взволнованного коня и пустила его спокойным шагом при свете луны.

В темноте на расстоянии двадцати ярдов Аугустаус Пэнэман приподнялся в седле своего крепко стоящего на ногах горного пони, поднял длинную охотничью винтовку, прицелился и спустил курок. Осечка!

Нэвил лежал, растянувшись в кресле около гаснущего камина в библиотеке Моуртона, и время от времени засыпал; в его руке был зажат полупустой графин. Через мгновение он осознал, что кто-то барабанит в дверь. Бормоча проклятия, он встряхнулся, чтобы окончательно проснуться, и, захватив большой подсвечник, открыл дверь.

Колби с горящими глазами, непокорными распущенными волосами вошла в библиотеку.

Нэвил подбросил дров в камин и подождал, пока она отдышится. Когда он обернулся, то с радостным удивлением увидел, что Колби была так же неуверенна, как он сам. Пока она стояла в дальнем конце комнаты, он ждал, сдерживая нетерпение, раздраженный ее видом: она все еще была в брюках и рубахе, в которых он застал ее днем. Нэвил колебался между надеждой и отчаянием, взбешенный тем, что эта странная женщина держит в руках ключи от его будущего, может сыграть главную роль в его жизни.

Колби оглядывала комнату, ее лицо было пепельно-серым, пальцы никак не могли успокоиться. Он ждал, пока она что-нибудь скажет, и мгновения эти тянулись долго. К своему собственному удивлению, Нэвил услышал, как сам сказал: