Крохотный утенок не утолил голода. Наоборот, «проснувшийся» желудок, получивший малое, тут же запросил большего. Крепыш заметался по берегу, но выводок птенцов уплывал вместе с матерью все дальше и дальше. От досады волчонок хрипло и зло зарычал.

Матерая росомаха преследовала оленуху уже второй день.

Когда старая оленуха, бродившая поодаль от стада, впервые увидела вонючую лохматую зверину на коротких лапах, она без труда убежала от нее подальше. Отбежав, оленуха спокойно принялась щипать молодую траву, свежие листочки на кустах. Но едва вошла во вкус, как услышала чьи-то шаги. Приглядевшись, оленуха снова увидела трусившую к ней росомаху. И опять без особой тревоги отбежала дальше и принялась объедать кусты тальника. Но не тут-то было — росомаха хоть и неторопливо, но неутомимо снова приближалась к ней, идя по следу.

Под вечер оленуху охватила паника: она так и не сумела вдосталь насытиться свежей листвой, ибо все время приходилось отбегать от настырного вонючего «охотника». Стадо, от которого страшный зверь отогнал ее, уже было далеко. Оленуха устала, и с каждым разом ее отрыв от росомахи сокращался. А та бежала и бежала по следу вроде бы и не очень быстро, зато без передышки.

В полночь оленуха, вконец измотанная погоней, решилась прилечь отдохнуть. Ноги ее дрожали от усталости, занемела шея, и рога, совсем небольшие, стали такими тяжелыми, что пригибали голову к самой земле. Отрадная истома разлилась по телу изможденной оленухи, и она прикрыла глаза, наслаждаясь долгожданным покоем. Но немного погодя, уже сквозь дрему, ее ноздри снова — в который раз! уловили пронзительно-вонючий запах, который донес до нее слабый ветерок. И почти сразу оленуха услышала знакомые ненавистные шаги...

У настырного лохматого преследователя были сильные, но короткие лапы, и состязаться в беге с оленухой росомаха, конечно, не могла. Зато у нее очень крепкие мышцы, неутомимые сердце и легкие. Поэтому нет в тундре, в лесах и сопках Камчатки выносливее зверя, чем росомаха. Выносливее, хитрее и коварнее.

Оленуха с трудом поднялась и снова побежала, то и дело оглядываясь на преследователя. Ее сердце готово было разорваться от усталости и страха, но жажда жизни гнала и гнала вперед.

К утру росомаха уже не выпускала жертву из виду. Расстояние между ней и оленухой все больше сокращалось.

К полудню оленуха уже еле держалась на ногах. Росомаха теперь без труда могла бы ее настичь, но не делала этого. Ей не нужна была еще такая добыча: часто росомахи предпочитают расправляться с добычей только после того, как животное изойдет потом. Запах потного тела загнанного оленя, зайца — сущее блаженство для этого необычного зверя.

У оленухи уже не было сил не то что бежать, а просто идти. От усталости ее шатало из стороны в сторону.

Росомаха, алчно втянув воздух, все же осталась недовольной. Подойдя вплотную к оленухе, она злобно ощерилась, громко лязгнула клыками. Оленуха вздрогнула, чуть было не упала, но, собрав последние силы, вскинулась и затрусила дальше, с ужасом озираясь на своего рычащего мучителя. Из груди ее вырвались тяжкие хрипы. Она пробежала совсем немного и, вконец обессиленная, рухнула на мягкий влажный мох. Изо рта показалась кровавая пена.

Этого и ждала росомаха. Она прыгнула на умирающую оленуху и яростно вцепилась в горло, сполна вознаградив себя за долгую, трудную охоту.

...Запах крови, свежего мяса оглушил Крепыша, и он, не таясь, бросился к растерзанной туше. Росомаха уже насытилась и теперь дремала в ближнем кустарнике. Волчонок с рычанием рвал и проглатывал уже остывшее мясо, от одного запаха которого кружилась голова.

Его рычание и разбудило росомаху. Шерсть на ее загривке поднялась дыбом, и, хищно оскалясь, припадая к земле, зверина приблизилась к своей законной добыче. Она ожидала увидеть медведя, лисицу, волка, но только не этого нахального волчонка, который пожирал ее добычу! Однако она не сразу бросилась на воришку, а прежде осмотрелась, принюхалась: раз есть волчонок, значит, рядом должна находиться мать-волчица, Нет, волки не нападают на росомах. Пронзительно-вонючий запах этих неутомимых коварных бродяг отпугивает даже их, волков. Но росомаха знала и другое — волчица-мать может пойти на все, защищая детеныша. Вот почему она не сразу бросилась на волчонка. Когда же убедилась, что его матери поблизости нет, подкралась сзади и коротким, молниеносным ударом костистой мощной лапы отбросила волчонка далеко от туши. Взвизгнув, сын Дарки шмякнулся о землю, и белый день стал для него черной ночью.

Росомаха, глухо рыча, осталась возле растерзанной туши оленухи и, не мигая, смотрела на валявшегося волчонка, готовая в любой миг покончить с ним.

Крепыш долго лежал в траве почти бездыханный. Очнувшись, он попробовал подняться и сразу почувствовал острую боль в боку. Весь мир, голубой и зеленый, казалось, покрылся густым белым туманом, а земля почему-то сильно раскачивалась.

Увидев, что волчонок поднялся, росомаха угрожающе зарычала и шагнула к нему...

Инстинкт самосохранения сработал раньше сознания, придал силы — Крепыш шарахнулся в реденькие кустики и, спотыкаясь, бросился подальше от страшного зверя, которого он лишь смутно увидел...

Как ни боялся он большой и быстрой воды, но голод все же заставил его вернуться к ней. Здесь, на берегу Апуки, на отмелях, в тихих заводях, в спокойных протоках, он стал понемногу кормиться. Протоки и заводи буквально кишели куликами и утками. Птенцы-то их на первых порах самостоятельной жизни волчонка и стали его основной пищей. Он довольно быстро научился подкрадываться к выводкам, смело и расчетливо прыгая за добычей в траву и в воду — не в реку, а в тихие мелкие заводи, в лужицы. Потом он начал охотиться на жирных евражек. А когда к верховьям реки, к ее притокам стали подходить косяки горбуши и кеты, волчонку стало совсем хорошо. На перекатах и мелководье рыбу промышляли медведи. Иногда их собиралось вместе по нескольку десятков — целый табун! После медвежьих рыбалок на берегу оставалось немало обгрызанных, полусъеденных серебристо-алых тушек.

Охотились на рыб чайки, вороны, лисицы и тоже невольно делились добычей с ним, взрослевшим с каждым новым прожитым днем.

Сын Дарки многому научился за короткое время, ибо учителями его были голод и инстинкт предков. О, это были мудрые учителя! Так, завидев на берегу чаек, расклевывавших уворованные у медведей рыбины, он разгонялся и врывался в гущу стаи. Чайки испуганно шарахались, разлетались в стороны, а опомнившись, начинали истошно орать, но Крепыш с рыбиной в зубах уже был где-нибудь в кустах…

Со многими зверями встречался сын Дарки на охотничьих тропах. Только человека еще не видел. Не мог он пока встретиться с ним — «владения» Крепыша находились между двумя быстрыми речушками — притоками Апуки, спадавшими с гор, и на этом просторном участке тундры не было ни одного стойбища, ни одинокой яранги или юрташки. Ближайшее стойбище, его родное, стояло выше, на противоположном берегу Апуки. Туда Крепыш еще не добирался.

Но однажды, поднявшись в поисках еды выше по берегу, он оказался как раз напротив стойбища. Сын Дарки замер и стал пристально всматриваться туда, где на взгорье дымились костры возле летних юрташек: с начала хода лосося люди перебирались к самой реке. Ветер донес до волчонка уже полузабытые запахи человечка, его жилья. Он подошел к самой воде. Что-то дрогнуло внутри у сына Дарки. Волчонок беспокойно заметался возле журчавшей водьы, но ступить в нее так и не осмелился: река, широкая, быстрая, по-прежнему пугала его.

Однажды ночью выпал первый снег. Тундра притихла, притаилась в ожидании большого снега, крепких заморозков и свирепых метелей. Волчонка снова потянуло к человеку.

И он вскоре встретился с ним.

На рассвете из распадка на плато вышло стадо оленей, и в ноздри сразу ударил плотный запах животных, принесенный ветром. Сын Дарки встрепенулся, задрожал от нетерпения и бросился навстречу дразнящему запаху.

Первым на плато вышел крупный самец с огромными ветвистыми рогами, похожими на засохший куст кедрача.

Сын Дарки припал на снег. Это был первый живой олень, которого он встретил за свою короткую жизнь. Инстинкт подсказывал ему, что животное с рогами — добыча. Но как нападать? Слишком велик и грозен был незнакомец.

Тут рядом с вожаком появился еще один олень, поменьше, с короткими рожками. Потом еще один — и на подростка-волка вдруг двинулось столько оленей, что он в страхе попятился и поспешно отступил. Но отступил недалеко. Самостоятельная жизнь научила его уже многому. Научила и терпению на охоте. Сын Дарки решил держаться невдалеке от рогатых зверей, чей запах беспрестанно возбуждал его. Поднявшись на вершину пологой сопки, Крепыш залег между камнями и стал наблюдать за стадом. Колыхающимся пятном, стуча рогами, олени разбредались по плато. И тут сын Дарки увидел человека. Это было так неожиданно, что он даже привстал, неотрывно вглядываясь в пастуха. Вскоре к человеку подошел еще один пастух, потом еще. Люди гортанными криками подгоняли отставших оленей. Крепыш недовольно зарычал: рядом с пастухами вертелись собаки. Еще ни разу не напав на оленей, он уже догадывался, что люди и их собаки будут главным препятствием для него в этой охоте.

Наступила ночь. Пастухи согнали оленей в одно большое стадо и развели костер. Животные, уставшие после перехода, улеглись на снег. Только самые сильные и неугомонные продолжали бродить по плато, выискивая ягель.

Сын Дарки принялся кружить возле оленей, еще, не представляя, как надо охотиться. Он смелел все больше, подходя все ближе и ближе к оленям, забыв о главном на охоте — об осторожности. Первыми почуяли опасность собаки и на разные голоса принялись предупреждать друг друга и хозяев: «Волк! Рядом волк! Берегитесь!».

Люди, хотя и не понимали собачьего языка, но сразу уловили тревогу в их лае. Да, собаки почуяли опасность. Но кто встревожил их? Может, медведь-шатун забрел? Или шкодница-росомаха? А может, волки? Пастухи взяли наизготовку ружья: винчестеры, старенькие одностволки и совсем старинные ружья-самопалы, которыми стреляли еще их деды.

А сын Дарки все кружил и кружил возле табуна, выслеживая одинокого, слабого оленя. Но люди уже громко кричали, заворачивали назад отошедших животных. И по-прежнему не унимались собаки.

Ему так и не удалось в эту ночь отведать свежего, оленьего мяса. Под утро голод погнал его вниз, к темной, хмурой Апуке, уже прикрытой по берегам ледяными хрупкими козырьками.

...Трудные времена настали для сына Дарки. И без того поджарый, он стал совсем тощий и оттого нескладный на своих длинных ногах. Его хвост уныло болтался на ветру, словно тряпка. Хвост полярного волка — это не просто часть тела. Вернее, часть, но весьма значительная. С его помощью он двигается, выражает свое настроение, думает и даже повелевает. Но никогда волчий хвост не стоит трубой и не свертывается колечком, как у ездовых собак, у лаек. И достаточно было посмотреть на хвост сына Дарки, чтобы понять, как подавлен Крепыш, как растерян. О, это был совсем другой волчишка, нежели месяц назад. Тогда он был веселый и наглый и без особого труда добывал обильную пищу. Но сейчас ему казалось, что он никогда не ел досыта. Никогда. Только отменное здоровье и раннее взросление помогали ему выжить. Ах, как он завидовал собакам стойбища. У них были хозяева-кормильцы. Хотя собакам тоже жилось не очень-то сытно. Он знал это, слушая их переклички, но все равно они ели каждый день. А тут за какой-то крошечной полевкой приходилось бегать и бегать. Другое дело — лисы. Полевки для них — пища привычная, главная добыча зимой. Острый лисий слух улавливает писк полевки под снегом издалека, и они, рыжие, не теряют время попусту. А ему приходилось надеяться больше на свой нос в поисках мышей...

И вдруг однажды ночью он услышал далекий-далекий протяжный вой. Нет, это были не собаки. Смутная радость охватила сына Дарки: в морозной лунной ночи перекликались волки! Его братья по крови! И он помчался на их голоса...

Вожак не любил Долгую ночь[6]. Она всегда пугала его Прыгающими холодными огнями[7] на черном небе. Вот почему перед наступлением Долгой ночи он спешил увести стаю в страну Короткого дня — на юг, на Камчатку.

Стая уже пять раз отдыхала, но Вожак после очередной передышки упрямо держал путь на юг — туда, где светлело небо. Вожак бежал впереди, за ним две черные волчицы, за которыми держались четверо взрослых самцов и двое совсем молодых волчишек. Замыкал стаю угрюмого вида матерый волк Хмурый. На его плечах отчетливо виднелись глубокие шрамы — следы многочисленных стычек с собратьями за право обладать волчицами. Из-за них он дрался много и яростно. Если бы не ограниченность ума и слепая злость, которая охватывала его во время гона и охоты на оленей, он давно бы сам стал вожаком. Но он знал, что стая уважает в вожаке сначала ум, а уже потом силу и храбрость. Иначе нельзя: одними клыками в подчинении стаю не удержишь. И Хмурый мирился с этим, постоянно оставаясь на вторых ролях.