— Эндрю, отец может умереть в любую минуту, — говорит он, и я слышу, как ему тяжело. — Серьезно, брат.

— Приеду, когда приеду.

Нажимаю на кнопку «конец связи».

Кажется, в душе у меня теплится крохотная надежда, что он умрет до моего приезда. Потому что знаю: если это случится на моих глазах, у меня крыша поедет. Это же мой отец, человек, который меня растил, которым я восхищаюсь. А он говорит: не надо плакать. Я всегда его слушался, всегда старался быть для него хорошим сыном и сдержу слезы только потому, что он попросил об этом. Но знаю точно: если послушаюсь его, горе разрушит меня изнутри.

Я не хочу для себя такого конца, какой устроил для своей любимой машины.

В спортивную сумку я сунул пару чистого белья, зубную щетку, мобильник и плеер с любимыми песнями. Только классический рок, это тоже досталось мне от отца: «Вся эта новая музыка, которую слушает сейчас молодежь, — полное дерьмо, сынок, — повторял он как минимум раз в год. — Мальчик мой, слушай лучше старых добрых „Лед зеппелин“!» Признаюсь, я совсем уж не избегал новой музыки только потому, что так делал папа. У меня ведь и своя голова на плечах. Но все-таки воспитывался на классике, чем очень горжусь.

— Мам, ну это-то зачем?

Мама сует мне в сумку чуть ли не дюжину пакетиков с влажными салфетками, чтобы почаще вытирать руки. Она всю жизнь боялась микробов.

С шестилетнего возраста я жил то в Техасе, то в Вайоминге. В конце концов понял, что в Техасе мне все-таки лучше, потому что я люблю жару и обожаю Мексиканский залив. Уже четыре года у меня собственная квартира в Галвестоне, но в последний вечер мама настояла, чтобы я переночевал у нее. Она знает, как я отношусь к отцу, знает, какой иногда я бываю взрывной, когда мне больно или когда разозлюсь. Однажды я даже сутки отсидел в тюрьме, когда отмудохал Даррена Эббса за то, что он ударил по лицу свою девушку. А когда пришлось усыпить моего лучшего друга Максимуса, — у него обнаружилась застойная сердечная недостаточность, — я разбил себе кулаки о ствол дерева, растущего неподалеку от моего дома.

Вообще-то, я человек смирный, просто не люблю всяких козлов, а иногда и себя тоже.

— В этих автобусах всегда так грязно, — говорит мама, засовывая салфетки в сумку. — Однажды я ехала на одном, еще до того, как познакомилась с твоим папой, так потом целую неделю меня тошнило.

Я с ней не спорю: бесполезно.

— И все-таки не понимаю, почему ты не хочешь лететь самолетом? Ведь это гораздо быстрее.

— Мамуль, — говорю, целуя ее в щеку, — так надо, понимаешь? Ну, считай, что так мне на роду написано, судьба, значит.

В то, что так мне на роду написано, я не очень-то верю, просто хочу шуткой поднять ей настроение, хотя она знает, что у меня самого на душе кошки скребут. Иду на кухню, открываю шкаф, беру две пачки коричного печенья, сую в сумку.

— А вдруг самолет разобьется?

— Замолчи, Эндрю, это не смешно, — сердито отзывается она.

Улыбаюсь и обнимаю ее:

— Да успокойся ты, все будет в порядке, я успею повидать папу до того, как…

Мама прижимается ко мне теснее, и я еще крепче обнимаю ее.

Добравшись до Канзаса, начинаю думать, что мама была не так уж неправа. Я-то хотел воспользоваться длинной дорогой, чтобы поразмыслить как следует, прочистить мозги, прояснить для себя, что я сейчас делаю и что буду делать, когда папы не станет. Потому что тогда все изменится. Всегда все меняется, когда умирает человек, которого ты любишь. И подготовиться к этим переменам невозможно, как ни пытайся.

Одно наверняка: всегда начинаешь думать о том, кто следующий.

Я знаю, что теперь не смогу смотреть на маму прежними глазами…

А поездка на автобусе оказалась сущим самоедством: какие уж там серьезные размышления… Можно было сообразить, что оставаться наедине со своими мыслями мне нельзя, ничего хорошего из этого не выйдет. Я уже начал думать, что всю жизнь свою профукал на пустяки, в голову полезли всякие вечные вопросы типа: «Что я здесь делаю? В чем смысл жизни? Чем, черт возьми, я в ней занимаюсь?» Так и не дождавшись откровений свыше, я стал глядеть в окно в надежде, что на меня снизойдет озарение при виде проплывающих мимо пейзажей, как иногда бывает в фильмах. Только вот саундтреком к моему фильму звучала музыка «Элис ин чейнс», а она едва ли способствует таким озарениям.

Шофер очередного автобуса уже собирается закрывать двери, как вдруг замечает меня. Влезаю и вижу, что свободных мест, слава богу, полно, можно будет как следует выспаться.

Направляюсь в заднюю часть салона, вижу два пустых кресла сразу за симпатичной блондинкой, с такой неплохо было бы… Жаль только, совсем молоденькая еще, наверняка малолетка. От несовершеннолетних я стараюсь держаться подальше, особенно после того, как однажды познакомился в ресторане фастфуда с какой-то девицей. Она сказала, что ей девятнадцать, но потом я узнал, что ей только шестнадцать и папаша ее уже собирается разыскать меня и прибить.

Отец однажды сказал: «Ну и времена пошли. Смотришь на нее и ломаешь голову, сколько ей: двенадцать или двадцать. Наверняка городские власти что-то добавляют в воду… так что смотри, сынок, будь с малолетками поосторожнее, если приспичит».

Проходя мимо девушки, вижу, что она кладет сумку на свободное сиденье рядом, чтобы я ненароком не занял его.

Забавно. То есть она, конечно, милашка и все такое, но в автобусе полно мест, значит я могу спокойно занять два пустых кресла, расположиться со всеми удобствами и нормально покемарить. А мне это сейчас во как надо.

Но все происходит не совсем так, как я рассчитывал, и через несколько часов, когда уже стемнело, у меня сна еще ни в одном глазу, в наушниках орет музыка, а я бездумно таращусь в черное окно. Девица впереди уже час как отключилась, но непрерывно что-то лепечет во сне и успела меня утомить. Что она там болтает, не разобрать, да и не очень хочется. Что-то насчет слежки, умения читать чужие мысли, когда люди понятия не имеют, как это получается. Нет уж, лучше послушаю плеер.

Наконец засыпаю. Не знаю, сколько был в отключке, как вдруг кто-то меня будит. Стучит по ноге. Вглядываюсь. Ого, да она красавица, неважно, что прическа сбилась на сторону. Смутно виднеется только лицо, все остальное тонет во мраке. Только не забудь, Эндрю, она малолетка. Впрочем, я напоминаю себе об этом не потому, что боюсь вляпаться в историю, а просто не хочу расстраиваться, когда узнаю, что оказался прав.

После недолгих препирательств (она все жалуется, что музыка не дает ей спать) делаю потише, и она исчезает в темноте за спинками передних кресел.

Тогда я встаю с места и перегибаюсь через переднее сиденье, чтобы разглядеть ее получше, сам себе удивляясь: за каким чертом я это делаю? Но я всегда готов принять вызов, а она говорила со мной хотя и всего секунд сорок пять, но с такой очаровательной задиристостью… Этого вполне достаточно для того, чтобы поднять, метафорически выражаясь, перчатку.

Меня всегда легко купить такой очаровательной задиристостью.

И я никогда не отказываюсь принять вызов.

Утром предлагаю ей свой плеер послушать, но, похоже, она, как и моя мама, боится заразы.

Впереди, через три кресла от нее, сидит какой-то мужик лет сорока. Когда я еще зашел в автобус, то сразу заметил, какими глазами он пялится на нее. А она понятия не имела, что он на нее смотрит, и мне даже думать не хочется, сколько времени он пялился на нее до того, как я сел в автобус, и чем он там занимался в это время, сидя один в темноте.

С той минуты стараюсь постоянно за ней наблюдать. Мужик явно запал на нее, так и ест глазами, наверняка даже не заметил, что он у меня на мушке. Суетливый взгляд то и дело мечется от девчонки к крохотному туалету посередине прохода. Мне даже кажется, что я слышу, как скрипят шестеренки в его мозгу.

Интересно, когда он осмелится сделать следующий шаг.

И тут он встает.

Я быстро вскакиваю со своего места и пересаживаюсь к ней. С самым невинным видом, будто так и надо. Чувствую, что она на меня смотрит, ну да, небось, ломает голову, какого черта мне надо.

Мужик проходит мимо, стараюсь не встречаться с ним взглядом, а то сразу догадается, что я раскусил его маневр. Наверное, он подумал, что у меня к этой красотке собственный интерес, что я сам подбиваю к ней клинья, и решил пока ретироваться, но не исключено, что позже попробует снова.

А позже дождется, что я сделаю из его морды котлету.

Лезу в сумку, достаю обеззараживающие салфетки. Пригодились, спасибо маме. Тащу из пакета одну, вытираю наушники, протягиваю ей.

— Как новенькие, — говорю я и жду, чтоб взяла, хотя знаю, что не возьмет.

— Честное слово, мне и так не скучно. Но все равно спасибо.

— А ведь с музыкой веселее, — заявляю я, убирая плеер в сумку. — Правда, я не слушаю Джастина Бибера, да и эту чокнутую стерву в мясном прикиде, так что придется вам обойтись без них.

Смотрит на меня раздраженно, понимаю, что я ее достал. Смеюсь про себя, слегка отвернувшись, чтобы не заметила.

— Начнем с того, что я не слушаю Джастина Бибера.

Ну слава богу.

— А во-вторых, Гага не такая уж плохая певица. Допускаю, ей пора перестать шокировать публику, но некоторые ее песни мне нравятся.

— Да дерьмо у нее все песни, и вы это сами знаете. — Это я цитирую своего отца.

Кладу сумку на пол, откидываюсь на спинку, задираю ногу, упираясь в спинку переднего сиденья. Интересно, почему она до сих пор не прогнала меня? Это также меня беспокоит. Была бы она столь же «вежливой» с тем мужиком, если бы он опередил меня и сел с ней рядом, прогнала бы его сразу или подождала? Да нет, девушки вроде нее не западают на таких мужиков, но, честно говоря, любой можно голову задурить, да и жалостливые они очень. А потом, не успеет опомниться — и готово.

Снова гляжу на нее, склонив голову в сторону.

— То ли дело классический рок, — говорю я. — «Зеппелин», «Стоунз», «Джорни», «Форинер». Вы хоть слышали про них?

— По-вашему, я похожа на дурочку? — произносит она, и я снова криво усмехаюсь: ага, опять ощетинивается.

— Назовите хоть одну песню «Бэд компани», и я отстану, — дразню я ее.

Видно, что она нервничает, то и дело покусывает нижнюю губу, а сама даже не замечает этого, просто не знает, как не знает того, что разговаривает во сне и что за ней наблюдают нехорошие дядьки.

Терпеливо жду, лицо невольно расплывается в улыбке. Забавно наблюдать, как она смущается, небось сейчас перебирает в памяти все, что слышала по радио, сидя с родственниками в машине, или в записях; что и говорить, попалась птичка.

— «Я готов любить», — наконец сообщает она.

Я потрясен.

— Правда? — задаю вопрос на засыпку и вдруг чувствую внутри какой-то странный толчок.

Что это со мной, думаю, а сам ничего понять не могу. Такое чувство, будто кто-то машет из-за стены или наблюдает за тобой, а ты не видишь кто.

— Что — правда? — спрашивает она, словно вопрос застал ее врасплох, как, впрочем, и меня.

— Да нет, ничего, — отвечаю я и отворачиваюсь, улыбка с лица так и не сходит.

А вот и извращенец из туалета выползает и идет по темному проходу мимо нас. Небось злится, что я все еще сижу на том самом месте, где он сам хотел бы сидеть. Я рад, что она ждет, когда он пройдет, и только потом просит вернуться на свое место, потому что хочет занять оба кресла.

Ухожу к себе, но тут же перегибаюсь через переднюю спинку.

— А кстати, куда вы едете? — спрашиваю я.

Отвечает, что в Айдахо, но мне кажется, она что-то недоговаривает. Не могу сказать точно, но у меня такое чувство, будто она либо врет, и это, скорей всего, хорошо, потому что я для нее человек совершенно чужой, либо что-то скрывает.

Но пока я не придаю этому значения, сообщаю ей, куда еду сам, и сажусь.

Мужик впереди снова поедает ее глазами. Я уже готов вскочить и вышибить из него мозги, просто так, для острастки.

Через несколько часов автобус делает остановку, и водитель дает нам на все про все пятнадцать минут, ну, там, размяться, перекусить и прочее. Вижу, как девушка направляется к туалету. Я успеваю встать первым в очереди за едой. Покупаю поесть, выхожу на воздух, сажусь на травку рядом со стоянкой. Мимо проходит извращенец и лезет обратно в автобус.

Выходит она, и мне удается уговорить ее посидеть со мной. Сначала она колеблется, но потом, кажется, мое обаяние побеждает. Мама всегда говорила, что средний сынок у нее самый обаятельный. Думаю, она была права на все сто.

Минутки две рассказываю ей, зачем еду в Вайоминг, а она, в свою очередь, что потеряла в Айдахо. Я все еще пытаюсь разгадать, что она за штучка, в ней есть что-то такое, чего я не вполне понимаю, но одновременно стараюсь не поддаться ее чарам, ведь я-то знаю, что она малолетка, и, спроси я ее об этом прямо, обязательно соврет.