— Куда вам будет угодно, лишь бы меня высадили в Портсмуте.

— Что вы собираетесь делать в Портсмуте? — спросила миледи.

— Исполнить приказания лорда Винтера, — с мрачной усмешкой ответил Фельтон.

— Какие приказания?

— Неужели вы не понимаете?

— Нет. Объясните, прошу вас.

— Не доверяя мне больше, он решил сам стеречь вас, а меня послал отвезти на подпись Бекингэму приказ о вашей ссылке.

— Но если он вам не доверяет, как же он поручил вам доставить этот приказ?

— Разве мне полагается знать, что я везу?

— Это верно. И вы отправляетесь в Портсмут?

— Мне надо торопиться, завтра двадцать третье число, и Бекингэм отплывает с флотом.

— Он уезжает завтра? Куда?

— В Ла-Рошель.

— Он не должен ехать! — вскричала Анна, вспомнив свое задание.

— Будьте спокойны, — ответил Фельтон, — он не уедет.

Миледи затрепетала от радости: она поняла, что имеет он в виду.

— Фельтон, ты велик, как Иуда Маккавей! Если ты умрешь, я умру вместе с тобой — вот все, что я могу тебе сказать!

— Тише! — напомнил ей Фельтон. — Мы подходим.

В самом деле, лодка уже подходила к шхуне. Фельтон первым взобрался по трапу и подал миледи руку, а матросы поддержали ее, так как море было еще бурное.

Минуту спустя они стояли на палубе.

— Капитан, — сказал Фельтон, — вот особа, о которой я вам говорил и которую нужно целой и невредимой доставить во Францию.

— За тысячу пистолей, — отвечал капитан.

— Я уже дал вам пятьсот.

— Совершенно верно.

— А вот остальные, — вмешалась Анна, берясь за мешок с золотом.

— Нет, — возразил капитан, — я никогда не изменяю своему слову, а я дал слово этому молодому человеку: остальные пятьсот причитаются мне по прибытии в Булонь.

— А доберемся мы туда?

— Целыми и невредимыми, — подтвердил капитан. — Это так же верно, как то, что меня зовут Джек Бутлер.

— Так вот: если вы сдержите слово, я дам вам не пятьсот, а тысячу пистолей.

— Ура, прекрасная дама! — вскричал капитан. — И пошли мне Бог почаще таких пассажиров, как ваша милость!

— А пока что, — сказал Фельтон, — доставьте нас в бухту… помните, относительно которой мы с вами уговорились, что вы доставите нас туда.

В ответ капитан приказал взять нужный курс, и около семи часов утра небольшое судно бросило якорь в означенной бухте.

Во время этого переезда Фельтон все рассказал миледи: как он вместо того, чтобы отправиться в Лондон, нанял это судно, как он вернулся, как вскарабкался на стену, втыкая в расселины между камнями железные скобы, и как наконец, добравшись до решетки, привязал веревочную лестницу. Остальное Анне было известно.

Она же со своей стороны попыталась еще раз воодушевить Фельтона к исполнению его замысла, но поняла, что его надо скорее сдерживать.

Они условились, что миледи будет ждать Фельтона до десяти часов, а если он до этого времени не появится, она отплывет. Тогда в случае, если он останется на свободе, они встретятся во Франции, в монастыре кармелиток в Бетюне.

Таким образом миледи осталась на шхуне ожидать исполнения своего замысла. В какой-то мере ей было жаль блестящего кавалера, могущественного министра и обворожительного мужчину Джорджа Бекингэма (Анна вздрогнула, произнося про себя это имя — Джордж), но она так усердно убеждала Фельтона в воле Провидения, что и сама почти поверила в него. По крайней мере, о смерти первого министра короля Карла она могла думать почти спокойно.

Какое-то чувство подсказывало ей, что она больше не увидит Фельтона. Она не любила фанатиков, но к этому угрюмому пуританину привязалась, как к прирученному зверьку. Поэтому сейчас она старалась предвидеть все возможные последствия и действия, которые будут предприняты в городе в связи с убийством герцога. Она поняла, что первым шагом явится закрытие портов, и за каждым кораблем, который попытается уйти от берега, будет послана погоня — таким образом им придется невесть сколько времени скрываться в Англии. Даже если Фельтон не выдаст ее — Джозеф поймет, чьих это рук дело, и начнет настоящую охоту, тем более, что его личная ненависть будет иметь государственную поддержку. Значит, в Англии ей оставаться нельзя. Кроме того, сколько шансов у Фельтона спастись, если он убьет Бекингэма во дворце, в самой толпе, окруженный преданными министру слугами и офицерами? Следует быть честной — никаких. Тем более, что Фельтон — фанатик, а не хладнокровный убийца. Он — пуританин и с радостью примет смерть за убийство, направленное, как он считает, свыше.

Ждать его бесполезно, поняла миледи, и опасно. Как только она сможет убедиться в свершении своего плана — следует отплыть.

Эти мысли вновь и вновь проносились в ее голове, и вдруг с берега раздался пушечный выстрел. Анна тут же поняла — оно!

— Капитан, — крикнула она, — мы отплываем. Все, как условленно.

И шхуна направилась в Булонь.

Миледи, стоя на палубе, сумела разглядеть, как на мачте адмиральского корабля поднялся черный флаг.

НАЗАД В БУДУЩЕЕ

Удача благоприятствовала ей: шхуна удачно проскользнула между сторожевыми постами обоих государств и прибыла в Булонь без всяких приключений.

Высаживаясь в Портсмуте, миледи утверждала, что она англичанка, которую преследования французов заставили покинуть Ла-Рошель; высадившись, после двухдневного переезда по морю, в Булони, она выдала себя за француженку, которую англичане из ненависти к Франции притесняли в Портсмуте.

Миледи к тому же обладала самым надежным паспортом: красотой, представительным видом и щедростью, с которой она раздавала направо и налево пистоли. Избавленная благодаря любезности и учтивым манерам старика, начальника порта, от соблюдения обычных формальностей, она пробыла в Булони лишь столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы отправить по почте письмо такого содержания:

«Его высокопреосвященству монсеньеру кардиналу де Ришелье в лагерь под Ла-Рошелью.

Вы можете быть спокойны, выше высокопреосвященство: его светлость герцог Бекингэм не поедет во Францию.

Миледи Булонь, вечером 25 августа.

Р.S. Согласно желанию вашего высокопреосвященства, я направляюсь в Бетюн, в монастырь кармелиток, где буду ждать Ваших приказаний».

Действительно, в тот же вечер миледи тронулась в путь. Ночь застала ее в дороге; она остановилась на ночлег в гостинице, в пять часов утра отправилась дальше и три часа спустя приехала в Бетюн.

Она осведомилась, где находится монастырь кармелиток, и тотчас отправилась туда.

Настоятельница вышла ей навстречу. Миледи показала приказ кардинала: аббатиса велела отвести приезжей комнату и подать завтрак.

Усилием воли Анна подавила в себе воспоминания о прошедших событиях; всецело устремляя взгляд в будущее, она видела перед собой только ожидавшие ее великие милости кардинала, которому она так удачно услужила, нисколько не замешав его имени в это кровавое дело.

Правда, некие облачка затемняли горизонт ее надежд, и это была ненависть барона Винтера, который теперь никогда не оставит ее своим вниманием, но хотя бы до конца войны об этом можно не беспокоиться, а там она сумеет позаботиться о себе… и о нем.

После завтрака аббатиса пришла к ней с визитом; в монастыре мало развлечений, и доброй настоятельнице не терпелось познакомиться со своей новой гостьей.

Миледи хотела понравиться аббатисе, что было нетрудно для женщины, обладавшей блестящим умом и привлекательной внешностью: она постаралась быть любезной и обворожила добрую настоятельницу занимательным разговором и прелестью, которой было исполнено все ее существо.

Аббатиса была особой знатного происхождения и очень любила придворные истории, так редко доходившие до отдаленных уголков королевства и еще реже проникавшие за стены монастырей, у порога которых смолкает мирская суета…

Миледи же как раз была осведомлена обо всех аристократических интригах, среди которых она постоянно жила в продолжение пяти или шести лет; поэтому она стала занимать аббатису рассказами о легкомысленных нравах французского двора, мирно уживавшихся с преувеличенной набожностью короля; она познакомила ее со скандальными похождениями придворных дам и вельмож, имена которых были хорошо известны аббатисе, слегка коснулась любви королевы и Бекингэма и наговорила кучу всяких вещей, чтобы заставить и свою собеседницу разговориться.

Но аббатиса только слушала и улыбалась, не произнося в ответ ни слова. Тем не менее, видя, что подобные рассказы ее очень забавляют, миледи продолжала в том же духе, но перевела разговор на кардинала.

Тут она оказалась в большом затруднении: она не знала, была аббатиса роялисткой или кардиналисткой, а потому старалась осторожно держаться середины; но аббатиса вела себя еще осторожнее и только низко наклоняла голову всякий раз, как приезжая упоминала имя его высокопреосвященства.

Анна начала думать, что ей будет очень скучно в монастыре; поэтому она решилась на рискованный шаг, чтобы сразу выяснить, как ей следует поступать. Желая посмотреть, как далеко простирается сдержанность доброй аббатисы, она принялась сначала иносказательно, а затем и более откровенно злословить о кардинале, рассказывать о любовных связях министра с госпожой д'Эгильон и другими достойными дамами.

Аббатиса стала слушать внимательнее, понемногу оживилась и начала улыбаться.

«Хорошо, — подумала миледи, — она уже входит во вкус. Если она и кардиналистка, то, во всяком случае, не проявляет фанатизма».

Миледи перешла к преследованиям, которым кардинал подвергал своих врагов.

Аббатиса только перекрестилась, не выражая ни одобрения, ни порицания. Это утвердило миледи во мнении, что монахиня скорее роялистка, чем кардиналистка. Анна продолжала свои рассказы, все больше сгущая краски.

— Я не очень сведуща во всех этих вещах, — сказала наконец аббатиса, — но, как мы ни далеки от двора и от всех мирских дел, у нас есть очень печальные примеры того, о чем вы рассказываете. Одна из наших послушниц много выстрадала от кардинала: он мстил ей и преследовал ее.

— Одна из ваших послушниц? — повторила миледи. — Ах, Боже мой, бедная женщина, мне жаль ее!

— И вы правы: она достойна сожаления. Чего ей только не пришлось вынести:, и тюрьму, и всякого рода угрозы, и жестокое обхождение… Впрочем, — прибавила аббатиса, — у господина кардинала, быть может, были веские основания так поступать, и хотя с виду она настоящий ангел, но не всегда можно судить о людях по наружности.

«Хорошо, — подумала миледи. — Как знать… Может быть, я здесь чего-нибудь разведаю. Мне повезло!»

Она постаралась придать своему лицу самое искреннее выражение и сказала:

— Да, увы, я это знаю. Многие говорят, что лицу человека не надо верить. Но чему же и верить, как не самому прекрасному творению создателя! Я, возможно, всю жизнь буду обманываться, но я всегда доверяюсь особе, лицо которой внушает мне симпатию.

— Значит, вы склонны думать, что эта молодая женщина ни в чем не повинна? — спросила аббатиса.

— Господин кардинал преследует не одни только преступления, — ответила миледи, — есть добродетели, которые он преследует строже иных злодеяний.

— Разрешите мне, сударыня, выразить вам свое удивление! — сказала аббатиса.

— А по какому поводу? — наивно осведомилась миледи.

— По поводу того, что вы ведете такие речи.

— Что вы находите удивительного в моих речах?

— Раз кардинал прислал вас сюда, значит, вы его друг, а между тем…

— …а между тем, я говорю о нем худо, — закончила Анна.

— Во всяком случае, вы не говорите о нем ничего хорошего.

— Это потому, что я не друг его, а жертва, — вздохнула миледи.

— Однако это письмо, в котором он вручает вас моему попечению…

— …является для меня приказом оставаться здесь, как в тюрьме, пока он не велит кому-нибудь из своих приспешников выпустить меня отсюда.

— Но отчего вы не бежали?

— А куда? Неужели есть, по-вашему, на земле такое место, где бы меня не нашел кардинал, если он только даст себе труд протянуть руку? Будь я мужчиной, это еще было бы возможно, но женщине… Что может женщина?! А эта послушница, которая живет у вас, разве пыталась бежать?

— Нет, не пыталась. Но она — другое дело. По-моему, ее удерживает во Франции любовь к кому-то.

— Если она любит, — сказала, вздохнув, Анна, — значит она не совсем несчастна.

— Итак, — заговорила аббатиса, с возрастающим интересом глядя на гостью, — я вижу перед собой еще одну бедную, гонимую женщину?