В один из дней ей рассказали историю, которая разнеслась по всему лагерю: о храбром гвардейце д'Артаньяне, который совершил вылазку на бастион и вернулся невредимым, принеся важные сведения о гугенотах. С ним были два солдата, один из которых погиб, а другой ранен. Миледи проявила неподдельный интерес, и ей показали и гвардейца, и оставшегося в живых солдата, которого она сразу узнала. Итак, эти мерзавцы не смогли оправдать ни полученных денег, ни своей репутации.

Анне очень не нравилось, что человек, оскорбивший ее и, что гораздо хуже, знавший ее тайну, ходит живой и в героях. Мало того, оставшийся в живых солдат мог все рассказать о своей миссии, и тогда Анне пришлось бы уже опасаться если не за свою жизнь, то за будущность. Следовало нанести удар первой.

Она вспомнила все известные ей еще со времен Востока способы и остановилась на отравленном вине. Д'Артаньян был разлучен со своими товарищами из роты мушкетеров, поэтому посылку можно было представить как дружеский подарок. За мизерную плату ей написали записку якобы от имени трактирщика мушкетеров, ну а яд у нее имелся всегда. В первых числах ноября Анна ждала известия о гибели д'Артаньяна.

Однако какой-то злой рок преследовал ее в этом деле и хранил ее врага. Она не только не добилась желаемого (если не считать смерти второго бродяги), но возбудила на свой счет еще большие опасения и в то же время еще больший интерес.

— Вы все-таки думаете, что это она? — спрашивал Атос д'Артаньяна.

— Я в этом уверен.

— А я должен сознаться, что все еще сомневаюсь, — задумчиво говорил мушкетер.

— Однако же — лилия на плече? — возражал гвардеец.

— Это англичанка, совершившая во Франции какое-то преступление, за которое ее заклеймили.

— Атос, Атос, уверяю вас, это ваша жена! — повторял д'Артаньян. — Неужели вы забыли, как сходятся все приметы?

— И все-таки я думаю, что та, другая, побоится здесь появиться. И ведь я так долго искал ее…

На этот раз покачать головой пришлось уже д'Артаньяну.

— Но что же делать? — спросил он.

Атос был бледен, и было заметно, что он пытается отогнать какую-то мысль.

— Нельзя вечно жить под дамокловым мечом, — сказал он, — необходимо найти выход из положения.

— Но какой же?

Атос крошил хлеб в руках и как будто не решался заговорить.

— Постарайтесь увидеться с ней и объясниться, — медленно начал он. Казалось, он хочет что-то предложить, но не решается произнести это вслух. — Скажите ей: «Мир или война! Даю честное слово дворянина, что никогда не скажу о вас ни слова, что никогда ничего не предприму против вас. Со своей стороны вы должны торжественно поклясться, что не будете вредить мне. В противном случае я дойду до канцлера, дойду до короля, я найду палача, я восстановлю против вас двор, я заявлю о том, что вы заклеймены, я предам вас суду, и, если вас оправдают, тогда… Ну, тогда, клянусь честью, я убью вас где-нибудь под забором, как бешеную собаку!»

Пока д'Артаньян слушал эту речь и смотрел на мушкетера, который говорил с низко опущенной головой, так что невозможно было видеть его лица, молодому человеку пришло на ум, что Атос сам хотел бы встретиться с миледи и, наверное, узнать если не подробности ее исчезновения и жизни в эти десять лет, то хотя бы судьбу сына. Но д'Артаньян счел неуместным говорить о своих догадках.

— Я не возражаю против этого способа, — ответил он, — но как же увидеться с ней?

— Время, милый друг, время доставит удобный случай, а случай дает человеку двойные шансы на выигрыш: чем больше вы поставили, тем больше выиграете, если только умеете ждать.

Д'Артаньян посмотрел на Атоса и спросил себя, что поставил на кон Атос и что хочет выиграть через семь лет ожидания.

Тем временем кардинал дал знать миледи, что она нужна ему. Встреча была назначена поздним вечером в захудалой харчевне «Красная голубятня». Анна с сопровождающими прибыла туда днем и провела время в верхней комнате с пользой, размышляя над сведениями, сообщенными ей Рошфором. В большом зале харчевни вспыхнула драка, но миледи такими мелочами не интересовалась — ее занимали вопросы большой политики и личные проблемы.

Кардинал прибыл в назначенное время и сразу же объявил, что у него есть очень важное поручение, от которого будет зависеть дальнейшая судьба леди Винтер. Анна могла догадываться о сути этого дела, но в отношении заданий кардинала следовало быть очень аккуратной.

— Я слушаю, ваше высокопреосвященство, с величайшим вниманием, — ответила она.

Ришелье продолжил:

— Небольшое судно с английской командой, капитан которого мне предан, поджидает вас вблизи устья Шаранты, у форта Ла-Пуэнт. Оно снимается с якоря завтра утром.

— Так, значит, мне нужно выехать туда сегодня вечером?

— Сию же минуту, то есть сразу после того, как вы получите мои указания. Два человека, которых вы увидите у дверей, когда выйдете отсюда, будут охранять вас в пути. Я выйду первым. Вы подождете полчаса и затем выйдете тоже.

— Хорошо, ваша светлость, — отвечала Анна, собираясь с мыслями. — Но вернемся к тому поручению, которое вам угодно дать мне. Я хочу и впредь быть достойной доверия вашего высокопреосвященства, а потому благоволите ясно и точно изложить мне это поручение, чтобы я не совершила какой-нибудь оплошности.

Ришелье помолчал несколько времени, как бы формулируя про себя нужные выражения.

— Вы поедете в Лондон, — начал он ровным голосом. — В Лондоне вы встретите Бэкингема…

Это известие обрадовало Анну, ибо отвечало ее желаниям. Однако поручение касалось герцога…

— Замечу вашему высокопреосвященству, — вставила она, — что после дела с алмазными подвесками, к которому герцог упорно считает меня причастной, его светлость питает ко мне недоверие.

— Но на этот раз, — возразил кардинал, — речь идет вовсе не о том, чтобы вы снискали его доверие, а о том, чтобы открыто и честно явились к нему в качестве посредницы.

«Детей я не увижу», — решила Анна и с едва уловимой усмешкой повторила:

— Открыто и честно…

— Да открыто и честно, — подтвердил кардинал прежним тоном. — Все эти переговоры должны вестись в открытую.

— Я в точности исполню указания вашего высокопреосвященства и с готовностью ожидаю их, — не менее ровным тоном ответила миледи.

— Вы явитесь к Бэкингему от моего имени и скажете ему, что мне известны все его приготовления, но что они меня мало тревожат. Как только он отважится сделать первый шаг, я погублю королеву.

«Ого! — восхитилась Анна. — Правду говорят, что от любви до ненависти один шаг».

— Но поверит ли он, — решилась она спросить, — что ваше высокопреосвященство в состоянии осуществить свою угрозу?

— Да, ибо у меня есть доказательства.

«Я имела в виду другое», — подумала она.

— Надо, — сказала Анна вслух, — чтобы я могла представить ему эти доказательства и он по достоинству оценил их.

— Конечно, — подтвердил Ришелье. — Вы скажете ему, что я опубликую донесение Буа-Робера и маркиза де Ботрю о свидании герцога с королевой у супруги коннетабля в тот вечер, когда супруга коннетабля давала бал-маскарад. А чтобы у него не оставалось никаких сомнений, вы ему скажете, что он приехал туда в костюме Великого Могола, в котором собирался быть там кавалер де Гиз и который он купил у де Гиза за три тысячи пистолей…

— Хорошо, ваша светлость.

— Мне известно до мельчайших подробностей, как он вошел и затем вышел ночью из дворца, куда он проник, переодетый итальянцем-предсказателем. Для того чтобы он окончательно убедился в достоверности моих сведений, вы скажете ему, что под плащом на нем было надето широкое белое платье, усеянное черными блестками, черепами и скрещенными костями, так как он в случае какой-либо неожиданности хотел выдать себя за привидение Белой Дамы, которое, как всем известно, всегда появляется в Лувре перед каким-нибудь важным событием…

Анне совершенно не ко времени захотелось узнать, чем большая политика отличается от трактирных сплетен. Она решила, что разница, видимо, в последствиях.

— Это все, ваша светлость?

— Скажите ему, что я знаю также все подробности похождения в Амьене, что я велю изложить их в виде небольшого занимательного романа с планом сада и с портретами главных действующих лиц этой ночной сцены.

— Я скажу ему это.

— Передайте ему еще, что Монтегю в моих руках, что Монтегю в Бастилии, и хотя у него не перехватили никакого письма, но пытка может вынудить его сказать то, что он знает, и… даже то, чего не знает.

— Превосходно.

— И, наконец, прибавьте, что герцог, спеша уехать с острова Рэ, забыл в своей квартире некое письмо герцогини де Шеврез, которое сильно порочит королеву, ибо оно доказывает не только то, что ее величество может любить врагов короля, но и то, что она состоит в заговоре с врагами Франции. Вы хорошо запомнили все, что я вам сказал, не так ли?

— Судите сами, — отвечала Анна, бал у супруги коннетабля, ночь в Лувре, вечер в Амьене, арест Монтегю, письмо госпожи де Шеврез.

— Верно, совершенно верно. У вас прекрасная память, миледи.

Миледи не стала развивать эту тему.

— Но если, несмотря на все эти доводы, — пожелала уточнить она, — герцог не уступит и будет по-прежнему угрожать Франции?

— Герцог влюблен, как безумец или, вернее, как глупец, — с глубокой горечью ответил Ришелье. — Подобно палладинам старого времени, он затеял эту войну только для того, чтобы заслужить благосклонный взгляд своей дамы. Если он узнает, что война будет стоить чести, а быть может, и свободы владычице его помыслов, как он выражается, ручаюсь вам — он призадумается, прежде чем вести дальше эту войну.

— Но что если… — продолжала миледи с настойчивостью, доказывавшей, что она хотела до конца выяснить возлагаемое на нее поручение, — если он все-таки будет упорствовать?

— Если он будет упорствовать? — повторил кардинал. — Это маловероятно.

— Это возможно.

— Если он будет упорствовать… — Кардинал сделал паузу, потом снова заговорил: — Если он будет упорствовать, тогда я буду надеяться на одно из тех событий, которые изменяют лицо государства.

— Если бы вы, ваше высокопреосвященство, — осторожно сказала Анна, — потрудились привести мне исторические примеры таких событий, я, возможно, разделила бы вашу уверенность.

— Да вот вам пример, — ответил Ришелье. — В 1610 году, когда славной памяти король Генрих IV, руководствуясь примерно теми же побуждениями, какие заставляют действовать герцога, собирался одновременно вторгнуться во Фландрию и в Италию, чтобы сразу с двух сторон ударить по Австрии, — разве не произошло тогда событие, которое спасло Австрию? Почему бы королю Франции не посчастливилось так же, как и императору?

— Ваше высокопреосвященство изволит говорить об ударе кинжалом на улице Медников?

— Совершенно правильно.

— Ваше высокопреосвященство не опасается, что казнь Равальяка держит в страхе тех, кому на миг пришла бы мысль последовать его примеру?

— Во все времена и во всех государствах, в особенности если эти государства раздирает религиозная вражда, находятся фанатики, которые ничего так не желают, как стать мучениками. И знаете, мне как раз приходит на память, что пуритане крайне озлоблены против герцога Бэкингема и их проповедники называют его антихристом.

— Так что же? — спросила миледи.

— А то, — продолжал кардинал равнодушным тоном, — что теперь достаточно было бы, например, найти женщину, молодую, красивую, ловкую, которая желала бы отомстить за себя герцогу. Такая женщина легко может сыскаться: герцог пользуется большим успехом у женщин, и если он своими клятвами в вечном постоянстве возбудил во многих слабых сердцах любовь к себе, то он возбудил также и много ненависти своей вечной неверностью.

Анна подумала, что еще год назад такой разговор был бы невозможен ни при каких условиях. И это несмотря на все, что она перенесла. Теперь же она с первым министром государства хладнокровно обсуждает способ убийства человека, бывшего ее любовником, мало того, которого она любила, пусть и недолго. «Что ж, — сказала себе она, — на корабле год назад я дала клятву, и я ее выполню. Я добьюсь своего, даже если мне придется идти по трупам».

— Конечно, — спокойно подтвердила она, — такая женщина может сыскаться.

— Если это так, подобная женщина, вложив в руки какого-нибудь фанатика кинжал Жака Клемана или Равальяка, спасла бы Францию.

— Да, но она оказалась бы сообщницей убийцы.

— А разве стали достоянием гласности имена сообщников Равальяка или Жака Клемана?

— Нет. И, возможно, потому, что эти люди занимали слишком высокое положение, чтобы их осмелились изобличать. Ведь не для всякого сожгут палату суда, ваша светлость.