— Пожарных вызвали? Пожарных вызвали? — все повторял кто-то в толпе.

— Па-вли-ик…

— Макс…

Крики, шум, треск огня и стрельба шифера — звуки раскалились добела, и вдруг единой вспышкой, без разбега, осветился сеновал — вспыхнуло сено. Сарай загорелся, как спичечный коробок, — мгновенно. Люди отпрянули назад, и в усилившемся зареве пожара все увидели Макса с перепуганным ребенком на руках. Они появились откуда-то сзади. За спиной Макса возник Никита, черный как трубочист. Девчонка вырвалась из рук Виктории и подбежала к брату. У нее не осталось голоса, она только хрипло шептала:

— Павлик, Павлик…

Кит и Виктория собрали сторожихииых «мнуков» и повели к себе, где в саду на скамейке уже сидел Кирюха и отрешенно смотрел в зарево пожара.

Марина шла следом за Максом до середины дороги. А там вдруг остановилась и опустилась в мягкую серую пыль. Макс секунду смотрел на жену, а затем опустился рядом, вдавив коленями в пыль дороги потерянные кем-то колосья. Они смотрели друг на друга, ничего не говоря. Они не пошевелились, даже когда на околице завыла сирена и синие мигалки заявили о себе. Приехали две пожарные машины. Но тушить было нечего — хозяйство бабы Лены догорало.

Пожарные деловито и слаженно разматывали шланги, блестя снаряжением. Следом прибыл голубой «уазик» «скорой помощи». Технику окружили деревенские пацаны. Средь суматохи, прямо посреди дороги, разбитой тракторами и телегами, сидели двое, вцепившись друг в друга, словно пытаясь стать одним целым.

…Как-то незаметно подкралось утро и лизнуло черную ночь в закопченное лицо. Тьма таяла. Марина прикоснулась ладонью к лицу мужа — потрогала обгоревшие брови и подпаленные ресницы. Щека испачкалась сажей, а обычно зачесанные назад волосы спадали на перепачканный лоб.

— Какой ты красивый…

Макс шумно вздохнул и убрал прядь волос с Марининого лица.

— Тебе тоже.., очень к лицу сажа.

— Ты не ударился?

Макс отрицательно покрутил головой. Марина погладила его по небритой щеке.

Сколько бы они просидели так на дороге — неизвестно. Проезжий грузовик просигналил им, и пришлось подняться. Не глядя вокруг, держась друг за друга, они побрели по улице. Им не довелось увидеть, как закончили свое дело пожарные, как внесли в «уазик» носилки с двумя стариками, которым уже нельзя было помочь.

Баба Лена вместе с дедом умерли, задохнувшись дымом во сне. Виной всему оказался окурок, брошенный кем-то в сенях среди обуви. И хотя вовремя проснувшийся Кирюха разбудил спящее семейство и они вытащили бабку с дедом, оказалось — поздно. В суматохе и про спящего на сеновале Павлика забыли.

Вскоре деревню покинули две сверкающие «пожарки» и карета «скорой помощи». Завершал кортеж серебристый джип Кирилла, который тоже принимал участие в тушении пожара, но уехал, ни с кем не попрощавшись. Вика смотрела джипу вслед и думала: а был ли он, этот Кирилл? Или им всем это просто привиделось?

Глава 22

Хоронили бабку с дедом всей деревней. Старухи обрядили соседей как полагается — в колхозной мастерской смастерили два гроба, а венков наплели Марина с Викой из хвойных веток и полевых цветов. Цветов вообще принесли море. — Несколько букетов положили на оставшееся от дома пепелище, остальное держали в руках. Валька, приехавшая из города с мужем и маленькими детьми, стояла хмурая, сурово сведя белесые брови к переносице. Словно была в обиде на кого-то за случившееся. Временами она шикала на мелкоту, не понимавшую скорби момента и оттого толкающуюся и суетящуюся. День выдался солнечный.

К двенадцати привезли бабку с дедом в двух нарядных гробах. Поставили в огороде на табуреты. Люди встали вокруг неплотным кольцом. Вика смотрела на стариков, и мысли лезли в голову разные. Лицо у деда было сосредоточенным, даже суровым. А бабка выглядела довольной, словно нравилось ей все вокруг — и сама она в новой кофте, а не в олимпийке с чужого плеча, и белый платочек на голове, и ребятня ее, умытая и чисто одетая, как в праздник… И Валька.., приехала-таки! И народ, пришедший проводить их с дедом в последний путь — с цветами. Вике казалось, что баба Лена должна быть горда тем, что померла не как все — от старости, а погибла на пожаре, и от этого ее жалеют по-особому, дескать, могла бы пожить еще. Но самое главное — рядом был ее дед, как нарочно пришедший на побывку, а оказалось — помереть вместе. Должно быть, если б бабка померла одна, душа ее беспокоилась бы за деда и лик ее посмертный не выглядел бы столь удовлетворенным. Вика не плакала, и мало кто плакал, разве что старухи соседки шмыгали носами ради приличия. Отчаянно цвела посаженная бабой Леной картошка. Белым цвела и лиловым. Вдруг Вика почувствовала на своем лице прохладную каплю. Еще и еще. В ясный солнечный день полил дождь! Люди засуетились, кто-то принес прозрачную пленку, соорудили импровизированную крышу над гробами. Ни одной тучки на небе не было, а дождь падал из ясной синевы, стучал по целлофану, слезами ложился на лица людей. Кончился дождь так же резко, как и начался. Целлофан свернули, молодым раздачи венки, выстроились в процессию. В последний раз баба Лена шествовала привычной дорогой по деревенской улице. На околице, там, где начинались подсолнухи, процессия остановилась отдохнуть. А когда снова приготовились идти — подняли головы. И увидели радугу. Как-то разом ахнули. Радуга была огромной. Она брала начало внизу, ниже речки, за краем поля, высилась гигантской дугой-коромыслом над деревней, подсолнухами, птицами, кружащимися в поднебесье, и уходила другим концом за сосновый лес. Радуга была столь яркой, что весь спектр ее цветов виделся отчетливо и ни один цвет не казался доминирующим. Радуга сияла, как праздник, как улыбка неба, как приглашение Бога…

— Двойная! — крикнул кто-то, и все тотчас увидели, как в отдалении, в стороне соснового леса мерцает чуть размытый двойник основной радуги. Все смотрели вверх, забыв о похоронах. Дети прыгали и кричали. Лицо бабы Лены выражало удовлетворение. Вика обнаружила, что плачет. Слезы появились и у Марины. И вдруг среди этого умиротворения раздались причитания. Бабкиленина Валька как очнулась. Она припала к гробу матери и громко запричитала, как плачут в деревнях плакальщицы:

— А на кого ты меня, сиротинушку, покида-а-ешь… — выводила она, раскачиваясь. — И погляди-полюбуйся на внучаток своих, собрались тут все-е-е… И куда же я теперь, горемычная, и без папеньки и без маменьки-и-и…

Соседки деловито подняли ее под руки и с готовностью принялись утешать. Все кругом зашмыгали носами и полезли за платками.

— И поглядите, горемычные мои, какая красота провожает вас! И земля-то расцвела-то и небушко-о-о… Одна я, сиротинушка, остаюсь тут горе мыкать…

Гробы подняли, процессия собралась. Стариков внесли в радугу, как в ворота. Схоронили на деревенском кладбище, на холме. Пока возвращались, радуга растаяла в ровной небесной голубизне.

* * *

Под поминки Никита предоставил свою гостиную, где поставили столы и лавки для всей деревни. В этот же день Валька уехала со всеми детьми, сказав, что в ближайшее время вернется, чтобы отстроить родительский дом заново, поселиться здесь совсем. Макс обещал помочь.

Когда дневная суматоха закончилась, столы и лавки вынесли, Вика вымыла полы и села на подсыхающие доски крыльца. Было как-то по-особому тихо. Мокрая трава вздрагивала, роняя собранные днем капли дождя. От теплой земли шел пар. Никита вышел и сел рядом. Вика плечом ощущала его привычное тепло. Некоторое время они молча смотрели на траву и деревья, потом Никита сказал:

— Знаешь, я скоро уеду.

Вика попыталась расшифровать оттенки интонации. Шутит? Всерьез?

— Куда?

— В Европу. С выставкой.

— С выставкой… А почему ты мне ничего не говорил?

— Вот. Говорю. От нашей области едет целая делегация от фонда культуры. Это будет турне с визитной карточкой о России. Музыканты, артисты и моя фотовыставка.

Вика не шевелилась. Она теперь уже другими глазами смотрела на траву. На цветы, на мокрый сад.

— И.., как долго ты собираешься ездить?

— Долго. Германия, Франция, Бельгия, потом Голландия… В каждой стране примерно неделю.

— А-а…

Вика не в силах была ничего сказать. Конечно она должна радоваться. Она обязана радоваться его успеху. Удаче. Но радоваться Вика не могла. Она не представляла себе, что что-то может их сейчас разлучить. Это невозможно. И почему он говорит об этом так спокойно? Даже нет, не спокойно. Кажется, он едва сдерживает клокочущее внутри ликование. Конечно, его можно понять. Еще бы — из всех фотохудожников выбрали именно его! Признали. А она? Ей, вероятно, пора домой. Загостилась.

— Ну что ж, мне пора собирать чемоданы?

— Вот именно, — подтвердил Кит. — Потому что ты едешь со мной.

Вика рассеянно кивнула:

— Поеду. Упакованная в оберточную бумагу и перетянутая канатиками. Или же ты меня в рулон свернешь?

Кит повернулся к ней, и она увидела близко его глаза цвета перезрелой вишни. Не было в них горечи разлуки или хотя бы легкого сожаления. Ну хоть плачь! А может, он всегда так легко расстается с женщинами? «Вот она была и нету…»

— Нет, золотая моя. Ты поедешь со мной в твердом теле. То есть в мягком своем теле. Поедешь на поезде. И мы будем пить чай из стаканов в подстаканниках и смотреть пейзажи за окном…

Вика вообще частенько не могла понять, когда Кит говорит серьезно, а когда — шутит. На поминках он выпил, конечно, за упокой душ бабы Лены и ее мужа. Но пьяным не казался. Ну, по крайней мере не настолько, чтобы нести всякую чушь.

— Ну-ка, давай конкретно!

Вика рассердилась. Она уже была готова надуться, встать и уйти. Кит это почувствовал. Он встряхнулся.

— Значит, так, я там заявил руководству, что программа выставки у меня особенная. Что созерцать ее надобно под музыку для усиления эффекта. И что озвучивает выставку один музыкант, с которым я вместе работаю. Мой музыкальный оформитель.

У Вики глаза на лоб полезли.

— Ты.., так сказал?

— Ты сомневаешься?

— И тебе поверили?!

— А что здесь особенного? — невозмутимо возразил Кит и сорвал травинку. Прикусил ее зубами. — Мало ли сейчас таких вывихов у художников… А потом — почему бы и нет? Я заявил, что мои работы совершенно особенно воспринимаются под живую музыку. Никто и возражать не стал. Я и в контракте указал, что в залах, где будет демонстрироваться выставка, должен быть рояль. На худой конец — фортепиано.

— А они?

— Что они? Приняли за чистую монету., — Ну ты даешь! — выдохнула Вика. — Но почему я-то узнаю в последнюю очередь? Со мной-то ты мог поделиться своими замыслами? Мне ведь играть там предстоит что-то.., или как?

— Играть, разумеется. Только на открытии выставки. А там кассету будем ставить. И потом — получилось все спонтанно. Меня пригласили в мэрию, вывалили на меня, тепленького, всю информацию, и я должен был сразу дать ответ. Я лихорадочно соображал, как сделать, чтобы вместе поехать. Ну, ничего лучше не придумал, как…

— Да ты же замечательно придумал, Кит!

Вика вскочила и закружилась по мокрой траве, задевая руками листья вишен. Капли дождя с них просыпались на нее. Она кружилась и смеялась. Кит сидел и смотрел на нее.

— Это еще не все.

Вика остановилась. Подол ее платья намок.

— Я тут подумал…

— И что же ты надумал?

— Я надумал сделать тебе предложение.

Вика застыла посреди травы. Прямо над ее головой качались мокрые вишни.

— Предложение? — Вика припрятала улыбку и распрямила мятый мокрый подол сарафана. — Ну.., делай.

Она не трогалась с места, наблюдая за Никитой. Что-то зажглось в его грачином взгляде. Никита вскочил. Он подлетел к Виктории, схватил ее за руку и потащил в другую часть сада, к Марининой клумбе. Здесь мохнатыми помпонами желтели крупные бархатцы. Они напоминали собой маленькие солнца. Их окружали цветы помельче, с оранжевыми каемками.

— Виктория! — провозгласил он.

Вика выпрямилась, стараясь соответствовать моменту.

— Я предлагаю тебе в пожизненное пользование свое пылкое сердце и… — Посмотрев на руки, он добавил:

— И свои длинные руки. Хотя руку предлагают одну, кажется?

— Беру обе! — Вика не удержалась и прыснула.

— Означает ли это, что ты согласна? — уточнил Кит.

— Означает.

— Тогда прими в знак моей любви этот букет. — Кит попытался обнять клумбу.

— Пусть пока тут постоит, — милостиво разрешила Виктория.

Аплодисменты с балкона нарушили идиллию.

— А теперь поцелуйтесь, дети мои… — изрек Макс.

— Клумбу не помните, — добавила Марина.

Кит, не дожидаясь повторного приглашения, подошел к Виктории и поцеловал ее в губы.

— О-о! — раздалось с балкона.

Никита, не прерывая поцелуя, показал брату кулак.

— Советую хорошенько выспаться, — донеслось язвительное с балкона. — Если вы не забыли, завтра встречаем девочек.