Они достигли крова, которым оказалась пещера, как раз перед разразившимся яростным дождем. Они пережидали дождь, освещаемые светом молний, и Парящая В Небе бесконечно пересказывала Кармен историю апачей. Когда дождь кончился, небо было уже темно и наступила ночь. Им предстоял долгий и опасный путь в темноте, по мокрой траве. Они пришли в деревню совсем поздно.

Пума вышел к ним навстречу; на этот раз его обычно каменное лицо выражало открытую радость и облегчение.

— Я хотел идти вас искать, — сказал он. — Думал, вы потеряли путь.

Рядом с ним стояли несколько мужчин. Кармен поняла, что они хотели помочь ему в поисках. В груди ее поднялось теплое чувство: апачи беспокоились за нее. Но вскоре оно угасло. Конечно, они беспокоились за Парящую В Небе, а вовсе не за нее. Она грустно повернулась и пошла в вигвам, не замечая радости и блеска в голубых глазах Пумы.

Он вошел в вигвам следом за ней, и она не попросила его выйти. После этой ужасной грозы и трудной дороги ей необходимо было его общество.

Пума молча смотрел на нее. Он в самом деле испугался за нее. Он боялся за мать тоже, но Кармен больше занимала его мысли. Если бы что-то случилось с каждой из них… Но он прогнал эти мысли. Теперь она была в безопасности.

Она увидела, что пища уже приготовлена.

— Мужчины-апачи часто готовят сами? — спросила она, указывая на ужин. Она блаженно втянула носом воздух: ее любимая антилопа. Кармен улыбнулась.

Пума пожал плечами:

— Иногда. — Он тоже улыбнулся. — Я рад, что ты вернулась и с тобой ничего не случилось, Чигонни, моя подруга. — Голос его согрет теплом. Похоже, он, действительно, переживал за нее.

Они молча ужинали. Когда ужин был окончен, Кармен думала, что он, как обычно, потянется, встанет и уйдет. Но он не двинулся с места. Она пересела на свое ложе, устланное кугуаровой шкурой, что обычно бывало знаком к тому, чтобы он удалился. Он остался недвижим, глядя на нее. Она заметила одеяла на его свернутом ложе.

Пума страдал, оставаясь как бы в стороне, но он решил дать ей время, чтобы она привыкла к обычаям и жизни апачей; он не хотел применять к своей пленнице силу. Он и так уже восстановил ее против себя, сделав пленницей. Теперь он желал большего. Он хотел ее теплого, зовущего тела. Эта гроза дала ему понять, как много она для него значит. Она напомнила ему, что жизнь в горах подчас слишком коротка и опасна. Ему она нужна прямо сейчас.

Он облокотился на руку и подался чуть вперед.

— Сегодня я останусь, — проговорил он. Глаза его стали теплыми в свете костра.

Сердце Кармен бешено забилось. Она не могла сказать, чего в этих словах было больше: предупреждения, мольбы или вызова.

Она долго глядела на него и медленно кивнула в ответ.

Он поднялся и пошел к ней. Она глядела, как завороженная; не в силах сказать ни слова. Вдруг она вскочила и, подчиняясь инстинктивному страху, выбежала за дверь.

Он нагнал ее в один прыжок.

— Возвращайся, моя маленькая испанка, — прошептал он ей на ухо.

Она отталкивала его, но это не возымело никакого результата. Снова полил дождь; они оба промокли до нитки; и он втащил ее в вигвам.

Он опустил ее на пол и начал стягивать с нее одежду.

— Стоп, стоп! — закричала она. — Прекрати! Не надо!

Он взглянул на нее: она дрожала и была бледна. Ее губы тоже дрожали… он вспомнил свои собственные слова: «Я не обижу тебя». Он не понял: сказал ли он их ей — или они просто пришли ему на память. С чувством упрека к себе самому он отпустил ее и откатился прочь. Несколько минут он лежал молча, стиснув зубы, желая, чтобы утихло его сердцебиение, чтобы прошла боль. В конце концов он встал и пошел к кровати, которую сам себе приготовил.

— Хорошо, — сказал он вслух. — Я буду спать здесь.

Он решил, что даст ей время на то, чтобы привыкнуть к нему, к его присутствию по ночам; и, в конце концов, она будет принадлежать ему.

Кармен посмотрела на него; сердце ее колотилось. Дождь колотил в стены вигвама в такт с ее сердцем. Она с облегчением расправила плечи, подняла голову: может быть, он снова предпримет атаку?

Пума, закинув руки за голову, наблюдал за ней.

— Чувствуй себя в безопасности, — просто и мягко проговорил он в ответ на ее немой вопрос.

Кармен со вздохом забралась под меховые одеяла и натянула их на голову. Она слушала свое сердце, лежа в полнейшей тьме. Так что же случилось — или почти случилось? Ей дана отсрочка — но отсрочка чего? Когда Пума сказал ей, что не хочет оставаться в эту ночь на улице, так она его поняла, что он не желает ночевать на сырой земле под дождем, она кивнула в знак согласия. Но взглянув на ситуацию его глазами, она поняла, что соглашалась на нечто большее. Когда он втащил ее в вигвам, он превратился в совсем незнакомого, пугающего человека, почти не-человека. Такого Пуму она еще не знала. Все еще думая об этом, Кармен заснула.

А на другой стороне вигвама Пума вертелся без сна всю ночь. Перед рассветом он окончательно обессилел от дум. Неужели он сам на себя навлек эту муку? Жить рядом с женщиной, которую желаешь и сдерживать себя, видеть ее каждый день — и отказываться от нее? Что такое случилось с ним? Но, если он возьмет ее силой, он уничтожит то доверие, которое постепенно между ними установилось. И — он преступит через данное ей слово, что не причинит ей вреда.

Что делать? Неужели ему суждено страдать каждую ночь? Или превратить ее в забитое, уничтоженное существо — но страдать от мук совести? Наверное, Боги смеются над ним, подумал он, предоставив ему такой выбор. Он взглянул на женщину еще раз: ее светлые волосы разметались по одеялу: ее лицо было спокойно во сне. Она совсем не страдает, со злобой подумал он. А он готов умереть: так его обуревало желание.

И вдруг его осенило решение: ему не надо выбирать. Нужно заставить ее ощутить такое же желание — и тогда ему будет принадлежать и ее душа, и ее тело. Она сама отдастся ему. Тогда уж ей придется выбирать. А он сдержит свое слово.

Пума посмотрел на Кармен; на его губах появилась улыбка. В эту ночь он получил урок. Чувствуя себя свободно и спокойно, впервые за несколько недель, Пума заснул на рассвете.

Когда он проснулся, Кармен исчезла.

Глава 25

Санта Фе


— Тупой индеец! — Хуан Энрике Дельгадо заворочался под белыми простынями. — Сколько раз я приказывал тебе сначала стучать? — Одной рукой Хуан Энрике обнимал спящую рыжеволосую женщину.

Пеон стоял в дверях, низко склонившись:

— Очень извиняюсь, сеньор. У меня не было выхода. Вас спрашивают солдаты. С ними старуха. Они не хотят уходить.

Хуан Энрике тяжело вздохнул и с сожалением сжал под простыней полную белую грудь своей партнерши. Индеец пуэбло, ожидавший приказаний, случайно поймал это движение и поспешно отвернулся. Он склонился и вышел из комнаты.

Дельгадо повернулся к женщине, чьи светло-коричневые ресницы дрогнули: она проснулась. Показались ее зеленые глаза.

— Любимая, — прошептал Хуан Энрике Дельгадо. — Мне пора. Не покидай нашего любовного гнездышка. И я прилечу в твои объятия вновь.

Женщина зевнула и лениво погладила его руку:

— Поспеши. Я с нетерпением буду ждать твоего прихода. — И она закрыла глаза и заснула вновь.

Он потрепал ее по плечу.

— Я тоже, Мария Антония. — Я тоже. Спи, моя драгоценная, спи.

Она и вправду была как рубинчик. Ее волосы глубокого рыжего цвета напоминали переливающийся рубин. Хуан Энрике Дельгадо ничто не ставил выше ценности холодных, тяжелых драгоценных камней.

Мария уже спала крепким сном, не нуждаясь в поощрении.

Дельгадо поспешно оделся.

— Солдаты, — пробормотал он. — Чего они хотят? Не нравится мне это.

Минуту спустя он, задыхающийся, был уже во дворе. Бриз охладил его пористую кожу и высушил пот. Шелестящая листва вековых деревьев и колючки кактусов образовывали зеленое убранство в центре дворика. Внутри оазиса находился бассейн с фонтаном.

Дельгадо заботливо поддерживал свой дом, любовно спланированный и отстроенный ценою пота местных индейцев. Дом находился за городскими воротами Санта Фе. Дома в Санта Фе были богатыми, и Хуану Энрике польстило бы положение среди богатых землевладельцев, коими являлись судьи, епископы, генералы, наместники, присланные Испанией для поддержания ее владычества. Когда-нибудь Хуан Энрике Дельгадо надеялся войти в их число. Но пока… пока он вынужден был довольствоваться расположением его владения среди пустыни, на отшибе. Конечно, жить за городскими воротами было более опасно, и поэтому Хуан Энрике содержал двух телохранителей, Альвареса и Медину. Их он унаследовал от своего предшественника. В этот вечер Хуан Энрике пожалел, что отпустил своих телохранителей на выходной.

Он быстро прошел через красивый дворик. Ртутный рудник почти окупил все затраты.

Возле бассейна его ждали трое испанских солдат в круглых шлемах. Позади них стояла женщина в черной запыленной одежде. Рядом с нею — не менее запыленный сундук. Дельгадо игнорировал женщину и подошел к тому, кто показался ему главным: солдату с висячими усами и круглым животом. Поклонившись, чтобы засвидетельствовать уважение к чину, Дельгадо сказал отрывистым, командным тоном:

— В чем дело?

Он вытер лоб. Военное присутствие тревожило его.

Солдат также отдал честь:

— Сеньор Дельгадо, мы сопровождаем эту женщину из Санта Фе. Она говорит, что является вашей родственницей.

Дельгадо едва окинул женщину надменным взором:

— Никогда ее не видел. Прошу покинуть мой дом. У меня важное дело.

— А ты нисколько не изменился, — услышал резкий женский голос Дельгадо и снова повернул к женщине лицо. Голос был смутно знакомым. — Ты все такой же лжец, каким и был.

Дельгадо нахмурился:

— Как вы смеете, сеньора, — надулся он. — Я не знаю вас…

Женщина, подойдя к нему, поднялась на цыпочки:

— Я не для того переживала опасности в пустыне, спасалась от индейцев и диких зверей, страдала от жары, чтобы ты захлопнул передо мной свою дверь, — воскликнула она. — Я — Матильда Хосефа Дельгадо, из Севильи. — Она гордо произнесла свое имя.

— Матильда Хосефа?! — ахнул, не веря, Хуан Энрике. — Тетя Матильда?

— Она самая, — ответила женщина.

— Но… но… где же моя невеста? Где ее приданое? Ее драгоценности? Почему вы здесь с солдатами?

— На нас напали в пустыне, — холодно ответила его тетя. — Индейцы похитили твою невесту. Она исчезла.

Лицо Дельгадо выражало полнейшую растерянность. Он заикался.

— Этот сундук, — тетя указала на запыленный сундук, — это все, что осталось от приданого Кармен.

— Кармен?

— Твоей невесты, — резко ответила она.

— Ах, да, конечно. — Дельгадо вытирал пот со лба, лихорадочно соображая. — Конечно. Я… я… Извините меня. — Он обратился к солдатам. — Это очень большое несчастье для меня. — Это и в самом деле казалось ему несчастьем. По меньшей мере в течение трех последующих месяцев он не ожидал прибытия своей невесты. Еще три месяца он надеялся наслаждаться любовью Марии Антонии де Мендоса, своей драгоценности. Он еще раз вытер лицо:

— Черт возьми, какая жара, — ни к кому не обращаясь, сказал он. И черт возьми эту невесту, подумал Хуан Энрике.

Зачем она поехала в такое время — и зачем попалась в лапы индейцам? Что теперь ему делать? Он не может теперь жениться на ней, это ясно. Он не желает брать в жены женщину, поруганную…

— Какие именно индейцы это были? — спросил он.

— Мы не знаем, сеньор, — ответил толстый солдат. — Может быть, теас, может быть, апачи, или просто банда отступников. — Он пожал плечами. — Эта женщина пришла к нам вместе с караваном и рассказала, что случилось.

Хуан Энрике Дельгадо смотрел на солдат с открытым неудовольствием: он не питал уважения к солдатам. Все, что они делали, по его мнению, — это бражничали и развратничали. Совсем другое мнение он имел о себе. У него был теперь ртутный рудник, две соляные копи, красивый дом… и большие долги. Вот почему он так настаивал на приезде невесты. Ему необходимо было ее приданое.

С восклицанием Дельгадо бросился к сундуку. Замок был уже сломан, и Дельгадо, разглядывая содержимое, опустился возле сундука на колени. Затем, будто лишившись рассудка, он начал выбрасывать по одному из сундука платья, которые все показались ему черными, и с каждой выброшенной вещью он становился все безумнее.

Солдаты — и то, стояли в изумлении, взирая на эту сцену. Старая дуэнья сузила глаза:

— Ты не найдешь там того, что ищешь. В этом сундуке — мои вещи. — Она сделала паузу, и все услышали царапанье пальцев Дельгадо по пустому дну. — То, что ты ищешь — взяли индейцы.