Тереза Скотт - Покорение

— А что, если победит испанская сторона меня самого? — нерешительно спросил Пума. — Испанская женщина сильна, я чувствую, как она зовет меня в свою жизнь.

Человек Который Слушает, покачал головой:

— То, что ты слышишь, это твой собственный голос, твоя собственная сила. Она идет изнутри тебя. — Он повернулся и пристально посмотрел на Пуму черными глазами. — Пока ты не придашь женщине свою силу, она не может быть сильна.

— Я нуждаюсь в силе.

— Да.

— Но как? Как мне сберечь свою силу?

Если бы касик сказал: оставь испанку, Пума бы так и сделал.

— Отдай ее. — Были слова касика.

Касик говорил нелепицу.

— Если я отдам свою силу испанке, я стану куклой, игрушкой.

— Возможно, — Человек Который Слушает, помолчал. — Значит, я выбрал неверно. И потерял еще одного сына.

Пума чувствовал растерянность. Ему надо было все обдумать. Отчего он чувствовал, что судьба его народа зависит от того, как он поступит с испанкой?

Человек Который Слушает, почувствовал его растерянность.

— Тебя уже обвиняли в том, что ты — испанец.

Пума кивнул. Он понял старика.

— Ты сам себя обвинил.

Пума опять кивнул — неохотно.

— Тебе было бы лучше поблагодарить за это Ши Цойи.

Пума готов был взорваться от возмущения. Но он сдержал себя.

— Это — часть проблемы. Зачем Ши Цойи сделал меня таким? Я чувствую себя разорванным на две части. Я не просил родиться полуиспанцем! — Теперь гнев в его голосе был явственно слышен.

Человек Который Слушает, пожал плечами:

— Я тоже не понимаю.

Пума чуть успокоился.

— Я прожил долгую жизнь, — продолжал Человек Который Слушает. — И впервые вижу, чтобы Ши Цойи допустил ошибку.

Пума пристально поглядел в лицо касику. Он что, смеется над ним? Пума увидел какие-то огоньки в черных глазах касика, но предпочел думать, что это отражение луны.

— Все это важно, — сказал с достоинством Пума.

— Очень, — согласился касик.

— Вы потеряли сына.

Касик кивнул и вздохнул:

— Очень важно…

— Я потерял отца, — сказал Пума, думая о своем отце-испанце. Он помолчал и подумал. — Откуда вы знаете, что я приму правильное решение?

Старик пожал плечами:

— Решение — всегда правильно.

— А ваш сын — разве он принял правильное решение?

Старик покачал головой:

— Не тогда, когда голова затуманена ненавистью и завистью.

— Он еще примет правильные решения?

Человек Который Слушает, пожал плечами:

— Мой сын тоже в войне сам с собой. Но может наступить время, когда он сделает свой выбор. Правильный выбор. А может, и нет.

— Так же, как и со мной?

— Так же.

Пума не знал, радоваться ли ему, что его сравнивали со Злым.

— А что в нас разного?

Человек Который Слушает, снова пожал плечами:

— Некоторые сказали бы, что это душа. Другие бы сказали, что ты избрал праведную жизнь. Я сам ничего не скажу.

Пума был разочарован. Ему хотелось исчерпывающих ответов. Пока он стоял и глядел на старика, ему казалось, что касик на его глазах становится меньше ростом. В конце концов это оказался всего лишь старик, сгорбившийся на скале над рекой.

— Доброй ночи, — сказал Пума.

Старик слабо махнул рукой; Пума повернулся и ушел в ночь.

Когда он вернулся в вигвам, Кармен все еще шила. Она взглянула на него и увидела в свете очага расстроенное выражение на лице Пумы. Она подняла бровь:

— В чем дело?

Некоторое время он молчал, не отвечая, а потом со вздохом опустился на одеяла, на кровать. На свою кровать, отметила Кармен.

Она попробовала спросить вновь:

— Что случилось?

Пума молча смотрел на нее и перебирал на своем колене кожаные складки штанов. Она опять терялась в догадках, что же так беспокоит его. Она хотела бы, чтобы он доверился ей: казалось, вопрос доверия беспокоил ее более всего.

Тишина окружила их. И вдруг ее нарушило уханье совы.

— Проклятие! — Пума вскочил на ноги.

Кармен в изумлении воззрилась на него:

— Что такое с ним стряслось? — тихо проговорила она вслух.

— Да знаешь ли ты, что это значит? — резко обернулся он к ней.

— Что? — Она тоже вскочила, подчинившись внезапному страху.

— Вот — слышишь, слышишь?

— Крик совы? — нервно спросила она.

— Это не сова! — фыркнул он. — Это дух. Что вы вообще, испанцы, знаете?!

— Мы, испанцы, думаем, что когда кричит сова, это и есть крик совы, — раздраженно, но с широко открытыми от страха глазами проговорила она.

— Ничего вы не знаете. Это бессонный дух умершего, который бродит около вигвама… Мой народ знает это.

— Мой народ тоже имеет поверья, — обиделась Кармен.

— Какие? — фыркнул Пума. Проклятие, но ему хотелось поспорить с испанкой! Он не мог удержаться от искушения подразнить ее.

— Такие, что духи умерших не вселяются в сов. Они остаются в виде привидений — имеют людские обличья. И не бродят возле вигвамов. Они живут на кладбищах.

— У нас нет кладбищ, — с чувством превосходства проговорил Пума. — Мы хороним своих умерших в пещерах или в углублениях склонов гор.

— Ну что ж, пусть у вашего народа будет так, — парировала Кармен. — Но если бы в Севилье хоронили на склонах гор, то скоро все горы превратились бы в могильник. Так много там людей. Севилья — большой город. — Ее голос в свою очередь прозвучал тоном превосходства.

Пума помолчал. Он тоже видел город. Он был в Мехико. Спор ему начинал не нравиться. Он сжал зубы.

— Не люблю городов. Я люблю жить здесь, где воздух, где пустыня, где горы, кактусы — и свобода.

Кармен задумчиво посмотрела на него:

— Здесь красиво, — подтвердила она.

Пума не ожидал согласия. Он собирался еще поспорить. Во время спора он чувствовал твердость в себе. Спор даст свободу его чувствам, заглушит в нем отчаяние и нерешимость; подавит чувство стыда от недавнего рассказа о своем заключении в тюрьме Мехико. Он рвался в бой.

— …Здесь чисто и воздух прозрачный. А на улицах Севильи мусор, помои и мертвые животные. А здесь все чисто.

Пума вздохнул, поморщился и стал искать другую тему для спора. Но, прежде чем он что-нибудь придумал, Кармен добавила:

— Да, горы прекрасны, но ты не видел истинной красоты, если ты не видел океана!

Ее губы раскрылись в медлительной улыбке, и Пума застыл, глядя на нее как завороженный.

Затем, опомнившись, он раздраженно бросил:

— Мне нет дела до океана!

— Если бы ты видел закат на океане, ты бы так не сказал, — и Кармен импульсивно добавила: — Это так прекрасно, Пума! Голубое небо, аквамариновое море, белые паруса… — Но Пума не внимал ее описаниям. — …И рыбы! — воскликнула Кармен. — Тебе бы понравился вкус рыбы! Он превосходен.

— Апачи не едят рыбы, — ворчливо сказал Пума.

— Да?.. — Кармен помолчала.

Пума посмотрел на нее: спор не получался.

— Я был в Мехико, великом испанском городе.

Кармен кивнула:

— То, что я видела в Мехико, очень красиво.

Проклятие! Ничего не выходит! Ему хотелось унизить в этом споре ее и ее народ, а вовсе не делать им комплименты!

— Конечно, пока я был в неволе, я видел лишь грязь, разрушение и нищету, которые приносят с собой испанцы. Там было безобразно. Я видел, как приходили и уходили люди: солдаты, крестьяне, дети, женщины — все испанцы…

Так-то лучше. Эта тема поддержит его дух.

Кармен вздохнула:

— Наверное, в тюрьме тебе было очень тяжело. Потерять свободу… Не с кем поговорить на родном языке. Некому…

— Мне не нужно твоего сочувствия, — отрезал Пума.

— Я не сочувствую тебе, — парировала она. Ее взгляд зажегся яростью.

Снова повисла тишина. Кармен полностью ушла в вышивание. Она яростно прокалывала кожу иглой. Пума барабанил пальцами по колену и прислушивался к звукам ночи. Совиного крика слышно не было.

— Что касается этого твоего жениха, — снова начал Пума, не выдержав молчания. — Скажи снова, как его зовут. — Пума очень хорошо запомнил имя жениха. Хуан Энрике Дельгадо. Он просто желал завязать новый спор.

Бирюзовые глаза Кармен вспыхнули, и она покачала головой: она не хотела отвечать ему. Хитро улыбаясь, он облокотился на руку и взял ее за подбородок.

— Ручаюсь, что твой жених был бы рад узнать, где же ты сейчас.

Кармен вздернула голову и отбросила его руку:

— Будь осторожен. Если я не могу добраться до него, то он может добраться до меня. — Она не могла отказать себе в удовольствии сказать: — И он убьет тебя.

Она увидела, как вспыхнули его ледяные голубые глаза.

— Ха! — Фыркнул Пума. — Какой-то никчемный, тощий испанец… Он не сможет убить меня! Это я убью его.

— Хуан Энрике Дельгадо — не тощий никчемный испанец! Он — высокий, благородный, красивый мужчина!

— И когда же ты успела его увидеть? — с интересом спросил Пума.

Кармен растерялась:

— Я?.. Я… видишь ли…

Пума захохотал. Он не смог сдержать себя. Он упал на одеяла и трясся, и захлебывался смехом. Кармен наблюдала за ним со смешанным чувством отчаяния и негодования.

— Что такого веселого ты нашел? — потребовала она ответа.

— Тебя, — ответил он. — Потому что ты собираешься замуж за человека, которого даже не видела.

И он захохотал еще сильнее.

— Так всегда совершаются браки в Испании, — надменно проговорила она. — Я помолвлена с ним. Наши семьи договорились…

— Да, да, — нетерпеливо перебил Пума. — У нас тоже так делается. Семьи тоже договариваются. Но у нас всегда помолвленные могут взглянуть друг на друга перед свадьбой. — Пума хохотнул от внезапно пришедшего на ум сравнения: — А Дельгадо может оказаться маленьким круглым кактусом — таких испанцев я тоже видел.

Кармен с еще большим негодованием посмотрела на него:

— Ничего подобного! — вскричала она. — Он высок, красив и… — Она сделала паузу, остановив взгляд на голубых глазах Пумы, — и у него прекрасные черные глаза и усы…

Да, она сама себе выдумала облик своего жениха, но она не позволит Пуме смеяться над собой.

— У него есть ртутный рудник и много слуг…и он очень красивый… он богатый, обходительный, очаровательный мужчина… и пишет такие восхитительные письма…

Пума перестал свертывать одеяла и сел, мгновенно перестав смеяться.

— Какие еще письма? Дай их мне!

— У меня их нет! — взвилась Кармен. — Письмо осталось в сундуке, в обозе, когда меня похитил Голова! — Если бы только это письмо было у нее! Она бы прочла его этому олуху и доказала ему, что ее любят и за нее беспокоятся.

— Но я запомнила письмо, — нашла выход Кармен. — Оно начинается так красиво:

«Мой прекрасный цветок Испании! Как я жду того дня, когда смогу держать тебя в своих объятиях, когда ты будешь моей истинной женой; о, как мне сдержать нетерпение…»

— Довольно! — рявкнул Пума. — У меня все внутри переворачивается от этих слащавых слов…

— Но он такой поэтичный, — мечтательно покачала головой Кармен. — Он очень поэтичный. — Ей хотелось добавить: «Каким ты никогда не сможешь быть», но, увидев опасные огоньки в голубых глазах Пумы, решила поостеречься.

Проклятие! Пума развязал спор, но теперь он оборачивался не в его пользу.

— И дальше, — со счастливой улыбкой продолжала Кармен. — «Севилья осиротеет, когда вы сделаетесь моей женой. Когда вы придете в мои объятия, само солнце станет прятать свой лик из ревности. Ваше прекрасное лицо, ваши залитые румянцем щечки, ваши кроткие голубые глаза; все это заставляет мое сердце учащенно биться в груди от нетерпения обладать вами…»

— Какие еще залитые румянцем щечки? Какие голубые глаза?

— А мой дядя послал ему мой портрет. Такой совсем маленький, — добавила она. — У меня на лице был грим…

Пума без церемоний откинул назад ее лицо и пристально посмотрел на нее:

— Мне больше нравится, когда твои щеки такие, как сейчас, — изрек он. — Розовые. А глаза у тебя бирюзовые, а не голубые. — И он еще пристальнее вгляделся в нее. — И они вовсе не кроткие.

Кармен в замешательстве положила руку на горло:

— Да, я…

— Да он просто дурак! — в величайшем раздражении выпалил Пума. Он устал от бесплодных попыток.

— Нет! Он очень красив, благороден…

— Кактус, — подытожил Пума. — Он красивый кактус.

И Пума повернулся к ней спиной.

Кармен замолкла в растерянности и посмотрела на широкую спину Пумы. Ее взгляд медленно переходил все ниже, уперся в мускулистые ягодицы Пумы, обтянутые кожей: ей все больше нравилась его фигура. Она улыбнулась про себя, удовлетворенная тем, что взбесила Пуму. Теперь она могла позволить себе великодушие по отношению к побежденному.