– Да он с ума сошел! – воскликнул баронет.

Эдвард пытался овладеть собою, но ярость вскипала и бурлила в нем.

– Так как же, дядя, может, вы и правда мне не дядя, а отец, а? Ну же, я хочу слышать, что вы мне на это скажете!.. – Его голос, отраженный от клубов тумана, возвращался к нему гулким эхом. Загребая сапогами листву, он изворачивался и старался вырваться из чьих-то цепких рук. Он хотел сейчас только одного: убить сэра Перрана. – Интересно, она и вправду выбрала вашего брата или вы попросту отказались на ней жениться? Что вы с нею сделали?

– Что ты несешь? – растирая челюсть, процедил сэр Перран.

– Нет, вы вспомните! – кричал Блэкторн. – Не сочтите за труд, вспомните, что было двадцать восемь лет назад? Что вы сделали тогда с моей матерью?

– Я не желаю больше этого слышать!.. – Сэр Перран отвел взгляд, но прошлое уже захлестнуло его. Отстранив мистера Локсхора, он неверными шагами направился к своей карете. Ему было нехорошо, не дойдя до кареты, он покачнулся и припал щекой к теплому лошадиному боку; по лошадиной шкуре пробежала дрожь. Он не хотел ничего вспоминать, но проклятые картины из прошлого уже стояли у него перед глазами: лицо Софии и то, как он признавался ей в любви, как ласкал ее, как терял рассудок от страсти, как не слышал ее криков… О Боже, это все правда! Все – правда!

После этого и родился Эдвард.

Значит, у него был сын от Софии Кеттеринг, а он даже не знал этого.

На миг в его сердце вспыхнула слабая искра надежды. Конечно же, Эдвард – его сын! София десятки раз намекала ему, но он не слышал – не хотел слышать. Он просто не хотел знать правды!..

Вот только в чем она, эта правда?

Искра погасла.

Правда состояла в том, что он опять остался в дураках, – и это было просто и грубо, как жесткие гнедые шерстинки, коловшие сейчас его щеку. Он дал Софии свое семя, и она зачала сына, но тут же ушла и забрала этого сына с собой.

Правда состояла в том, что Эдвард Блэкторн – его сын – был ему теперь не роднее Стивена или Джорджа.

Неожиданно тоска вместе с дурнотой прошла, и его охватило совершенное равнодушие.

В чем бы она ни состояла, эта правда, сына у него не было.

Он расправил плечи и обернулся. Все смотрели на него: смотрел врач, который сидел наготове в карете Тревонанса; смотрел маркиз, обнимавший Джулию за плечи; смотрели его секунданты; смотрел Эдвард Блэкторн – он уже вернулся к месту поединка и, судя по всему, почти успокоился. Губы сэра Перрана скривила едва заметная усмешка: интересно, на что Джулия рассчитывала, так некстати преподнося им обоим свою запоздалую новость?

Он медленно подошел к своим секундантам.

– Где мой пистолет? – спросил он. – Я, кажется, его уронил.

– Оба пистолета у меня. – Между бровями лорда Эрнекотта обозначилась глубокая складка. – Их надо проверить и перезарядить. Но… сэр Перран, я надеюсь, вы не собираетесь стреляться? В конце концов, если…

– Согласитесь, что майор Блэкторн – сын, племянник или кем бы он там мне ни приходился – нанес мне глубочайшее оскорбление, и, если только он сам не отказывается от поединка, я намерен продолжать.

Блэкторн молча поклонился и, отойдя к карете маркиза, стал ждать, когда перезарядят пистолеты.

Сэр Перран окинул его равнодушным взглядом. Мольбы Джулии и то, что через несколько минут он мог лишиться родного сына, – ничто больше не трогало его. Так будет лучше, думал он. Право, гораздо лучше. Один меткий выстрел оплатит все его счета. Ему вспомнился четвертый виконт Делабоул, отобравший у него карьер, и измена Софии. Очень скоро у нее – точно так же, как у его брата, – не останется потомков на этом свете.

Теперь он был вполне спокоен. Мистер Локсхор передал ему заряженный пистолет. Держа его дулом вверх, он подошел к Блэкторну и встал к нему спиной, потом, прихрамывая, как всегда, двинулся вперед. Секунданты вслух считали шаги: восемь, девять, десять. Он обернулся.

Блэкторн навел на него пистолет. Их разделяли какие-то двадцать футов, и это расстояние, как и время, оставшееся до выстрела, казалось баронету смехотворно малым. Его глаза встретились с пылающим взором Эдварда.

Неожиданно его племянник, или сын, моргнул – раз, другой, – и в тот же миг с ним начало происходить что-то странное. Его гнев, минуту назад почти зримый, стал вдруг развеиваться на глазах. Очень медленно он поднял руку высоко над головой и выстрелил вверх.

Сэр Перран довольно улыбнулся. Итак, Блэкторн сделал свой выбор, и его пуля исчезла в утреннем тумане. Опустив руку с пистолетом, он ждал.

– Слава Богу, – выдохнула Джулия.

– Так, сынок! – воскликнул Тревонанс. – Только так!

Но ни поступок сына, ни возгласы маркиза не смягчили сердце сэра Перрана: оно билось в его груди спокойно и размеренно. Он навел пистолет. Этой минуты он ждал всю жизнь. Он ненавидел Эдварда Блэкторна всегда, хотя и не знал прежде, почему. Теперь он знал.

Его палец лег на спусковой крючок.

Сын.

Нет, он не может убить своего сына!

Он быстро поднял пистолет дулом кверху – но опоздал на долю секунды. Раздался выстрел, его сын дернулся и ничком упал на землю. Глазам сэра Перрана вдруг стало горячо. Откуда-то, как издалека, он услышал крик Джулии, уже бежавшей к Эдварду. Вот над недвижным телом склонился врач со своим чемоданчиком. Форейтор маркиза, по приказу хозяина, уже разворачивал лошадей и выезжал на дорогу.

Мистер Локсхор взял сэра Перрана под руку и повел к его карете. Баронет послушно шел рядом, спотыкаясь и глядя перед собой невидящими глазами.

– Думаю, нам придется вернуться в Англию, – сказал лорд Эрнекотт, помогая ему сесть в карету.

– Да-да, – ответил сэр Перран. – Вернуться в Англию.

Он чувствовал себя разбитым несчастным стариком.

28

– Вы слышите меня, сэр Перран? – громко спросила Джулия, глядя сверху вниз на своего мужа. Он сидел перед нею на том самом стуле, на котором совсем недавно сидел майор Эдвард Блэкторн, и от этого ей было вдвойне тяжело смотреть на его сгорбленные плечи. Не дождавшись ответа, она приподняла пальцами его подбородок и заглянула в глаза: невыносимое страдание, казалось, навечно застыло в них.

– Доктор не может пока сказать, будет ли он жить, – продолжала она. – Он почти все время бредит. Жар держится уже трое суток.

Сэр Перран моргнул. По его щеке скатилась слеза.

– У вас усталый вид. Вы, верно, все ночи проводите около его постели?

– Да, конечно, – ответила Джулия, и ее глаза тоже заблестели.

Вопреки своим первоначальным намерениям, сэр Перран не уехал в Англию, а остался в Брюсселе и каждый день по нескольку раз появлялся в доме Тревонанса. Он отыскивал и присылал сюда лучших столичных докторов, среди которых даже оказался личный врач принца Оранского; он без конца донимал Джулию просьбами принять его, но она всякий раз отвечала ему через дворецкого отказом. В конце концов леди Тревонанс убедила ее, что, пока она не согласится переговорить с ним, он все равно не даст ей покоя.

В первую минуту при виде сэра Перрана ее пальцы непроизвольно сжались в кулаки, и она держалась с ним холодно и отчужденно. Но постепенно она все яснее видела, что трагический поединок с сыном окончательно сломил его. За эти три дня он постарел лет на десять. Его белые волосы приобрели желтоватый оттенок, глаза покраснели от слез, щеки обвисли. Он уже успел несколько раз повторить ей, что плачет по себе, по сыну и по потерянным годам, которых уже не вернуть.

Теперь, заглядывая ей в глаза, он переложил трость в левую руку, а правой неуверенно пожал ее пальцы.

– Простите меня, Джулия. Простите.

Она не знала, что ему ответить. Сказать, что прощение есть ее священный долг как христианки? Но из головы не шли несчастья, связанные в ее жизни с именем сэра Перрана: смерть отца, пропажа писем Эдварда, ее злополучное замужество, страдания ни в чем не повинных сестер. И главное: из-за него в любую минуту могла оборваться жизнь того, кто был для нее дороже всех на свете, – его сына.

Поэтому она не вырвала у него своей руки, за которую он, видимо, хватался от безысходности и отчаяния, а опустилась на бело-розовый полосатый диван и сказала:

– Я могла бы быть вам хорошей женой, сэр Перран. Я так дорожила вашим участием и добротой, что мечтала подарить вам сыновей и дочерей… и подарила бы, найдись в вашем сердце хоть крупица любви.

– Знаю, знаю… – глухо пробормотал он, доставая из кармана батистовый носовой платок. Слезы градом катились по его щекам. – Проклятье, – вздохнул он. – Кажется, скоро я превращусь в слезливую бабу! – Плечи его поникли, голова упала на руку с тростью и вздрагивала от рыданий. – Какой же я был болван! Упрямый, неисправимый болван… В голове засело только одно: месть, месть… Отомстил. И что дальше? Да ничего. Я не хотел его убивать… Вернее, хотел сначала, и даже зная, что он мой сын, все еще хотел. Но когда мы уже стояли друг против друга и я навел на него пистолет – в ту самую минуту я передумал, клянусь! Это была случайность!.. Проклятая случайность. – Он снова затрясся от рыданий и не поднимал головы, пока скользкая жижа из его носа и глаз не поползла по сжимавшей набалдашник руке.

Глядя на его седую трясущуюся голову, Джулия, неожиданно для себя самой, почувствовала острую жалость к нему и, вздохнув, положила руку ему на плечо.

– Вытрите слезы, сэр Перран, – приказала она. – У вас глупейший вид.

Пока он вытирал щеки и глаза, Джулия вдруг ясно увидела то, чего не успела заметить в супруге за время своего короткого замужества. Этот человек всю жизнь жил в путах собственной ненависти. Он давно бы уже мог узнать в Эдварде своего сына и любить его – но сердце было переполнено злобой и ненавистью, потому что любимая вышла за другого. В итоге он едва не убил собственного сына, плоть от плоти своей. Женившись, он мог бы познать любовь с нею – но вместо этого все глубже втягивался в гадкий, отвратительный обман.

– Мне жаль вас, сэр Перран, – сказала она наконец.

– Я сам во всем виноват, – отозвался он. – Я глупо прожил свою жизнь.

– Да, вероятно.

Он попробовал смотреть ей в лицо, но тут же отвел глаза.

– Мне хотелось бы чем-нибудь заслужить ваше прощение. Скажите, возможно ли это?

Джулия пожала плечами.

– Я готова вас простить. Но, полагаю, не нужно объяснять, что причиненные вами страдания не позволят мне принять вашу дружбу. Единственное, что вы можете сейчас для меня сделать, – это предоставить мне развод.

– Разумеется, – тихо сказал он. – По возвращении в Англию я сразу же начну готовить необходимые бумаги. Даю вам слово.

Джулия наконец отняла у него свою руку.

– Я должна идти, – сказала она. – Со мною Эдварду как будто делается лучше, даже когда он в бреду.

Когда она встала с дивана, он тоже поднялся и спросил:

– Можно мне… взглянуть на моего сына?

Горло Джулии судорожно сжалось.

– Да, но только взглянуть. И, пожалуйста, не заговаривайте с ним.

Она уже повернулась, чтобы идти, но он удержал ее и вложил ей в руку маленький сверток.

– Джулия, я хочу, чтобы вы приняли от меня это… в знак моего искреннего раскаяния. Я знаю, вам слишком много пришлось пережить по моей вине, но… Это кольцо вашей матери.

– Что?.. – вздрогнула Джулия. – Но ведь оно принадлежит теперь леди Тревонанс.

– Я догадывался, что без него вы не смогли бы осуществить свою затею с «Оливией». Когда вчера я обратился к леди Тревонанс с просьбой помочь мне его отыскать и выяснил, что кольцо у нее, я испытал огромное облегчение. Когда я объяснил ей, чего я хочу, она почти не колебалась, и мы с нею очень быстро обо всем договорились. Примите его, прошу вас.

Развернув тонкую бумагу, Джулия снова почувствовала, как сжалось ее горло. При дневном свете изумруд вспыхнул ярким зеленым пламенем. Мамино кольцо вернулось к ней.

– Спасибо, – прошептала она. – Вы не представляете, как много оно для меня значит.

– Я рад, Джулия, – тихо ответил он.

Она подняла голову и увидела перед собою покрасневшие от слез печальные глаза человека, который зря прожил свою жизнь.

– Вы хотели видеть Эдварда, – сказала она. – Идемте.

Они дошли до противоположного конца коридора, где находилась спальня Эдварда, и Джулия без стука отворила дверь. Уже с порога она увидела сквозь ширму силуэты врача и лорда Тревонанса, которые как-то странно склонились над постелью больного. В комнате был полумрак – горели всего три свечи; над кроватью, казалось, витал дух тяжкого недуга.

– О нет! – холодея, пробормотала Джулия и, забыв о своем спутнике, устремилась вперед.

Лорд Тревонанс заметил ее и выпрямился.

– Мы с доктором вошли минуту назад, а он… Ах, милая вы моя! – печально произнес он.

Зажав рот рукой, чтобы крик, клокотавший в ее груди, не вырвался наружу, Джулия зашла за ширму. Эдвард лежал неподвижно, и врач тоже застыл, прижавшись ухом к его груди. При виде смертельной бледности, покрывшей лицо любимого, Джулия не удержалась и слабо вскрикнула.