Я слышу, как он двигается, потом чувствую легкое, как перышко, прикосновение его губ к моему лбу, кончику носа, изгибу щеки.

― Я знаю, что ты не спишь. И я люблю тебя, ― тихо говорит он, его рот около моего уха.

Я открываю глаза и встречаюсь с ним взглядом. Его глаза темны и бездонны в ночной тени. Я ничего не говорю. Он ничего не говорит. Мы просто смотрим друг на друга, запоминая линии и формы, углы и плоскости.

А затем он встает и идет прочь.

Мое сердце начинает биться снова, лишь когда он закрывает и запирает за собой дверь.

Глава 27

Коул

Я на пляже еще до восхода солнца. Я не мог спать после того, как ушел от Иден. И не хотел быть в доме, когда проснется Брук. Так что я пришел сюда. Это единственное место, что приносило мне хоть какое-то успокоение за последние три года.

До воскресенья.

Я раскидываю снег, пока не добираюсь до песка. Начинаю этот замок так же, как и всегда ― собираю землю, закладываю основание. Я вызываю мысленный образ Черити, рисуя ее лицо с такой четкостью, что болит в груди. Я вижу каждую крошечную деталь ― каждую веснушку у нее на носу, каждую золотую крапинку в ее зеленых глазах. Слышу ее смех.

Только она не приходит.

Из кучи песка я создаю высокое строение, с башенкой как раз в центре холма, и жду прихода своей дочери. Смотрю и слушаю, снова и снова оглядывая пустой пляж, но Черити там все еще нет.

Я откидываюсь на пятки; снег больше не холодит мои онемевшие руки и колени, и закрываю глаза, вновь пытаясь увидеть и услышать свою дочь. Мысленно просматриваю сотни различных воспоминаний, теряя в них себя. Но в тот момент, как открываю глаза, она уходит.

С примитивным рыком, что ветер относит прочь, одним грубым ударом рук я разрушаю башню замка, вина и боль выплескиваются из меня как извержение вулкана, пылая в моей груди, делая бесполезным все, чего касаются.

― Черити! ― пронзительно кричу я, оглядывая пляж в отчаянной надежде увидеть ее, снова сделать все правильно.

Но нет. Когда открываю глаза, я не вижу свою маленькую девочку. Не слышу ее голос.

Я разглаживаю холодный мокрый песок и пытаюсь снова, выравнивая землю, строя насыпь, вновь очерчивая основание башни. Я напряженно думаю о Черити, о моей маленькой девочке, и жду. Жду. Но ее нигде нет.

Снова.

Я разрушаю постройку во второй раз, прежде, чем встать на ноги и отвернуться от развалин. И направляюсь к твердому песку около линии прибоя. И пускаюсь бежать параллельно берегу. Так быстро, как могу; пока горят мои легкие и болят ноги, я бегу. До тех пор, пока больше не могу ни видеть, ни слышать, ни думать, я бегу. А когда больше не могу двигаться, то останавливаюсь и падаю на колени, закрывая свои горящие глаза.

И тогда я ее вижу. И слышу. Теперь я могу видеть и слышать ее только так ― отгородившись от мира вокруг себя, существуя только внутри своей головы. С ней.

Она протягивает руки, чтобы я поднял ее, что я и делаю. Она кладет свою голову мне на плечо; нечто, что она делала все время, когда уставала.

«Ты засыпаешь, малыш?» ― мысленно спрашиваю я ее.

«Да», ― тяжело шепчет она. ― «Папочка, думаю, пришло время набрать полный карман песка, чтобы взять домой».

«Ты хочешь сегодня построить замок?»

«Нет, думаю, я достаточно их построила».

Мое сердце с шумом останавливается.

«Но это твое любимое занятие».

«Но другой маленькой девочке нужно, чтобы ты построил замок вместе с ней».

«О, Господи Иисусе! Что она говорит?»

Я чувствую, словно остатки моего мира рушатся, падая на меня сверху. Лишая зрения, слуха и воздуха. Я не могу дышать.

Я не могу снова потерять свою дочь. Не могу снова позволить ей уйти.

«Я всегда буду с тобой, папочка. Ты не должен больше меня искать. И тебе не придется сожалеть. Я обещаю».

Холодная слезинка скользит из уголка моего глаза, чтобы медленно проложить свой путь вниз по щеке.

«Но ты для меня, малыш, ― самое важное в мире».

«Я знаю, папочка».

«Да? На самом деле знаешь?»

Она поднимает голову и смотрит на меня своими очаровательными зелеными глазами.

«Знаю. Ты все время говорил мне об этом, помнишь?»

И я вспоминаю. Когда я был со своей дочерью, я на самом деле был с ней. Она владела моим сердцем, моим вниманием, моей любовью. Всегда. Я могу только надеяться, что она знала, как сильно я ее любил. Всегда буду любить.

«Да, я помню».

«Я не забыла».

«И я тоже не забыл». ― И не забуду. Не смогу.

«Но ты печален, когда вспоминаешь. А ты не должен грустить. Я не хочу, чтобы ты грустил».

«Я не могу этого избежать, милая».

«Можешь. Ты должен попытаться».

«Но это нечестно по отношению к тебе».

«Ты был со мной достаточно долго. Я счастлива, папочка. Теперь и ты должен быть счастлив».

«Я не хочу быть счастлив без тебя. Это…»

«Это неправильно», ― собирался сказать я. Потому что так и есть.

«Ты и не будешь счастлив без меня. Ты будешь счастлив со мной. Тебе не нужно быть одному, чтобы быть со мной».

С улыбкой, что освещает все ее лицо, она обвивает свои руки вокруг моей шеи и кладет голову обратно мне на плечо.

А потом она уходит.

Глава 28

Иден

Какими бы болезненными ни были дни, я переношу их лучше, чем ночи. Ночи хуже. В тишине, после того, как Эмми ложится спать, приходит одиночество. Боль, что я испытываю из-за Коула, не только эмоциональная. Я чувствую, словно у меня болит все внутри. Три ночи я беспокойно металась в кровати, заново переживая каждое проведенное вместе мгновение. Каждую разделенную улыбку, каждое прикосновение. И, кажется, боль от потери становится только сильнее.

Не помогает и то, что каждую ночь я слышу мягкий стук в дверь. Всегда поздно, через какое-то время после того, как засыпает Эмми. Мое сердце тает при мысли, что он беспокоится о ней. Он никогда не стучит громко или больше одного раза. Словно дает мне шанс его простить. Но пока еще нет.

Я не могу. По крайней мере, не настолько, чтобы позволить ему вернуться в мою жизнь. Эмми не нужна сердечная боль, что может причинить такой мужчина. Я бы поняла это скорее, если бы знала, что он женат.

Но сегодня новый день. И, надеюсь, с ним придет немного спокойствия. Хоть чуть-чуть.

― Тебе нравится здесь, Эмми? ― спрашиваю я; она устроилась перед книжным шкафом, решая, какую книгу хочет почитать мне сегодня вечером.

― Угу, ― бормочет она, кивая. Мысли ее далеко.

― Ты была бы счастлива, если бы мы здесь остались?

Я не знаю, какого ответа от нее жду. Любой причинит боль, но «нет» может облегчить впоследствии мою совесть. Чтобы я могла оглянуться назад и понять, что все это было для счастья и благополучия моей дочери, что отдалиться от Коула было не трусостью, а лишь заботой о благе моего ребенка.

― Да. А ты? ― она поворачивается, чтобы посмотреть на меня, ловит мой взгляд. Определенно, теперь ее мысли со мной.

― Я счастлива, когда счастлива ты.

― Ты всегда так говоришь. Но ты также счастлива, когда рядом мистер Дэнзер. ― Ее губы растягиваются в озорную усмешку, на щеках появляются ямочки. ― Уж я-то знаю.

― Знаешь? И откуда ты это знаешь, всезнайка?

― Ты забавно на него смотришь.

― Забавно ― это как?

Она хихикает.

― Не знаю. Словно хочешь, чтобы он взял тебя за руку.

― Да?

Она кивает, все еще улыбаясь.

― Ну, мы ведь говорили не обо мне, так?

Эмми возвращается обратно к своим поискам. Я довольна, что вопрос исчерпан. Возможно, сейчас не подходящее время для подобных бесед.

― Почему он перестал приходить?

Она не поворачивается, когда спрашивает, и я благодарна за это. Не нужно беспокоиться о выражении лица.

― В город приехал кто-то из его семьи. Он занят с ними.

― Он вернется, когда они уедут?

― Не знаю, ― уклоняюсь я; ненавижу лгать своей дочери. Хотя я не могу быть полностью уверена, что нет. Так что, на самом деле, это не ложь.

― А ты хочешь?

― Да. ― Мой ответ рефлекторный. Я хочу его больше, чем что-либо еще. Но он не может. А я не могу ему позволить. И только это имеет значение.

― Когда ты возьмешь меня на встречу с Сантой? ― внезапно спрашивает она, позволяя избежать неудобной темы.

― Как насчет сегодняшнего вечера? Джордан сказала, что он будет в «Бэйли» всю неделю.

Эмми вскакивает на ноги, танцуя, движется ко мне. Обвивает руки вокруг моей шеи и стискивает так сильно, как только может.

― Ты лучшая мамочка в мире!

― Только потому, что ты лучшая в мире дочь, ― отвечаю я, прижимаясь лицом к ее пахнущим шампунем волосам.

Эмми отстраняется, чтобы взглянуть на меня, ее нос меньше, чем в двух дюймах от моего.

― Я рада, что теперь уже не только я делаю тебя счастливой. А то я беспокоилась.

Она беспокоилась?

Она такая зрелая для своего возраста, что иногда это беспокоит меня.

― Тебе не нужно беспокоиться обо мне, куколка. Никогда.

Она кивает и улыбается, но видно, что мои слова на нее совсем не действуют. По какой бы причине в последнее время ее так не заботило мое счастье, это все еще ее мучает. И ясно читается в ее печальном взгляде

― Я люблю тебя, Эммелин, ― шепчу я, трусь об ее нос своим.

― Я тоже люблю тебя, мамочка, ― она соскакивает с моих коленей так же быстро, как на них запрыгнула. ― Когда мы пойдем?

― А что если сразу после ужина? Я позвоню Джордан, чтобы убедиться, что он будет там.

Она подпрыгивает и, кружась, убегает, напевая что-то о том, чтобы увидеть Санта-Клауса и исполнить в этом году все желания. Будем надеяться, что, по крайней мере, хоть одна из нас исполнит в этом году все свои желания. Я совершенно уверена, до исполнения моих слишком далеко.

⌘⌘⌘⌘

Эмми захотела встать в очередь сама, только она и другие дети. Она не сосет большой палец, но, конечно, не сказала никому ни слова.

Она составила список для Санты за неделю. И принесла его с собой, чтобы ей не пришлось говорить с ним, если она не захочет. Мы обе знали, что, вероятнее всего, так и будет. Это была ее идея, не моя. Иногда она такая самодостаточная; будто бы знает о своих чувствах и поступках, что для нее лучше.

― Прелестная маленькая девочка, ― произносит Джейсон слева от меня. Он не отходит от меня с тех пор, как мы пришли. ― И такая разговорчивая. ― Он пихает меня локтем и смеется над собственной шуткой.

Прежде, чем с моих губ срывается резкий язвительный ответ, он исправляется. Отчасти.

― Я шучу. Мне не стоило так говорить. Она просто слишком тихая.

«А ты просто засранец», ― молчаливо добавляю я. Не знаю, почему меня удивляют его поддразнивания. Кажется, он такой со всеми, кроме меня. И я догадываюсь, почему являюсь исключением. Вероятно, тайна скрыта где-то в моих трусиках.

― Она говорит, когда ей удобно, ― мягко объясняю я, даже не глядя на него. Боюсь, что не смогу побороть желание вмазать по его самодовольной физиономии.

― Просто мне стоит приходить почаще, и тогда она сможет чувствовать себя со мной удобно. Ведь Коул больше не приходит, ― добавляет он, обвивая рукой мою талию.

Я стискиваю зубы и ничего не говорю. Не знаю, как он узнал, что происходит между мной и Коулом, или, может, просто сказал наугад. Но это неважно. Его это не касается, и я отказываюсь это обсуждать.

― А я думал, что ты очень любишь свои руки, ― раздается позади нас болезненно знакомый голос.

Мы с Джейсоном поворачиваемся одновременно. Меньше чем в футе от нас стоит Коул. Взгляд его голубых глаз направлен на Джейсона, их выражение такое же холодное, как и тон.

― Я не увидел на ней надписи «занято», Коул, ― произносит невозмутимо Джейсон.

― И надписи «лапай здесь» я тоже не заметил, ― парирует Коул.

― Она может говорить за себя. Если она не хочет, чтобы я был рядом, ей просто нужно сказать об этом.

― Если бы ты понял намек, ей бы не пришлось этого делать, ― рычит Коул.

― Думаю, ты слегка перегибаешь палку, приятель, ― сообщает Джейсон, делая шаг к Коулу.

Коул не двигается, и я понимаю, почему. Он такой высокий, выше Джейсона, по меньшей мере, на три дюйма. Вероятно, и тяжелее его фунтов на тридцать.

Как только я его вижу, меня тянет к нему. Лишь смотреть на него ― словно ощущать холодный компресс на горящем в лихорадке лбу. В глубине души рождается мысль, буду ли я сравнивать с ним каждого мужчину до конца своей жизни. С красивым, великолепным Коулом, который украл мое сердце. А потом раздавил его своей ложью.