— И что тут веселого! Улыбаешься?! У тебя всегда так: когда у меня беда, тебе смешно! Ты никогда не понимал меня!

Это был упрек ребенка, подтверждавший, что панночка неравнодушна к Касиму. Кажется, это был укор ему за его положение и бедность. Пан Ибрагим давно собирался удалить Касима из дому. Такие крепыши нужны были ему в поле. Но Касим все оставался в его гайдуках. И причиной тому было... заступничество Лины. Бедняжка не сознавала, что играет в опасную игру: пройдет полгода, год — и ее окрепшее чувство будет уже не обуздать. Путаясь в сетях своих чувств, она уже окончательно запутала в них бедного слугу. Касим любил хозяйскую дочь искренно и крепко...

Он осторожно уложил гостя на спину, легонько похлопал его по щекам. Панночка с вниманием следила за этими действиями. Ей хотелось, чтобы сильные руки Касима коснулись ее тела...

— Когда я сказал, что с ним все хорошо, то имел в виду, что бедняга голоден. Это обычный голодный обморок. От голода люди часто теряют сознание... Его надо накормить!

Слова Касима успокоили панночку. «Ну, конечно, от голода!» — тут же согласилась она, стараясь не вспоминать непонятные откровения гостя перед обмороком. Маленькое кукольное личико ее вдруг просияло от радости.

— Хорошо, коли так, — сказала она и ущипнула Касима за ухо. — Пойду распоряжусь, чтобы принесли поесть. А потом напомню папеньке... А ты оставайся! И чтобы, когда я вернусь, несчастный был на ногах!..

Панночка наконец поднялась, застучала каблучками в сторону дверей. Зная, что Касим пялится на нее, она оглянулась и показала ему язык. После чего погрозила:

— Смотри! Головой отвечаешь!

Ее тон, слова — все выражало продолжавшуюся между ними игру. Чувствуя, что Касим боготворит ее, проказница пользовалась этим и, конечно, получала от этого удовольствие...

Остается заметить, что если бы пан Ибрагим узнал, до какой черты дошла их игра, то непременно спровадил бы своего гайдука куда-нибудь подальше...

Глава 3. Разговор с хозяином

Обморок гостя оказался настолько глубоким, что понадобилось добрых два часа и помощь целого десятка слуг, чтобы несчастного наконец привели в сознание.

Как только это случилось, беднягу перевели в оружейный зал, тот, что являлся гордостью хозяина дома. Обычно в нем пан Ибрагим встречал дорогих гостей, представителей своей религии. Это была одновременно и домашняя молебная. То, что туда перевели Кундуза, должно было говорить, что пан заранее, еще не познакомившись с гостем, отдавал ему дань уважения. Последнее обстоятельство казалось невероятным, если учесть, что хозяин Ловчиц был недоверчив и холоден ко всякого рода просителям...

В оружейном зале были выставлены реликвии, перешедшие к пану Ибрагиму от родителей. На стенах висели ятаганы, луки, сабли — оружие древних представителей того землячества, к которому пан Южинский себя причислял. Он был убежден, что является потомком монголов, которые прибыли на эту литовскую землю еще во времена ордынских нашествий. Едва ли он мог бы доказать сей факт. Но легенда, передаваемая из поколения в поколение, указывала именно на это. Пан Ибрагим не умел орудовать саблей так искусно, как его предки, но, сохранив веру в Аллаха, он сохранил и гордость за то, что является потомком воинственных завоевателей. Он не выставлял гордость напоказ, тем не менее считался одним из уважаемых людей уезда. И поляки, и православные, и евреи готовы были согласиться, что владелец Ловчиц «хотя и мусульманин, но человек достойный».

Наконец-то всеми оставленный Кундуз опустился на колени и, все еще пребывая в смятении, вновь обратился к Богу.

— О, всемогущий Отец мой! Как могло случиться такое, что я опять встретился с ней?.. Ведь прошло шесть столетий!.. Твои загадки не по уму мне! Растолкуй!.. Или это воображение, плод накипевшей страсти?.. Умоляю, Отец мой, не испытывай меня таким образом! Знаю, эта женщина давно почила, другой такой нет и не будет! Я уже свыкся с этой мыслью! Так зачем же бередить старую рану! Помилуй меня, Отец мой!

Кундуз притих, надеясь услышать от Всевышнего ответ. Но вместо этого услышал шаги. Степенная поступь подсказала ему, что идет хозяин дома... Бедняга принужден был встать...

Дверь открылась — и в зал вошел высокий седой человек. Это был хозяин Ловчиц пан Ибрагим Южинский. Смуглый оттенок его бритого лица и особенно большие, чуть выпуклые, глаза с длинными ресницами сейчас же убедили Кундуза, что перед ним отец той красавицы и что панночка не имеет отношения к событиям шестисотлетней давности. Он наконец понял, что обознался... Мысленно поблагодарив Аллаха за Его «ответ», Кундуз попросил у Него и прощения за свои недавние упреки...

Остановившись посреди зала, пан Ибрагим уставился на гостя тем пытливым взглядом, который еще выражал и очевидное недовольство.

— Мне сказали, что тебя зовут Кундуз, — спокойно начал он басом. — Так ли это?

— Так, мой господин, — ответил гость и низко поклонился. — С этим именем я вернулся, чтобы наконец уйти в мир вечный.

Сеть мелких морщин вкупе с расширенными глазами сотворили на лице хозяина выражение удивления. Кажется, пан Ибрагим тоже догадался, что перед ним не простой человек. А потому, указав на обитое золотой парчой кресло, пригласил:

— Присядь.

Он подождал, пока гость усядется, а потом важно, как и надлежало хозяину, сел сам.

— Мусульманин? — продолжил он допрос. — Ищешь работу? Откуда ты?

Гость помедлил с ответом. Было заметно, что вопросы пана Ибрагима представляли какую-то сложность для него. Оглянувшись на окна и понаблюдав долю минуты, как качаются ветви в саду, бедняга наконец тихо, но совершенно явственно сказал:

— Когда-то я воевал в этих местах.

Пан Ибрагим, человек чуткий, тут же встрепенулся и еще больше расширил глаза. Он даже привстал от удивления. Голосом, в котором на этот раз сквозило не только недоверие, но и ирония, заметил:

— О какой войне ты говоришь, старик? На этой земле уже сто лет мир!..

Гость опять помедлил. Потом уверенно сказал:

— Это было еще раньше.

Пан Ибрагим окаменел — кажется, впервые подумал, что перед ним умалишенный. Наконец склонил голову набок, так, как это делают собаки, выражая недоумение, и спросил:

— Сколько же тебе лет? — тем не менее ирония продолжала угадываться в его голосе.

Но гость не заметил насмешки, ответил совершенно серьезно:

— Свое лучшее я прожил.

— Но почему ты пришел ко мне? Чего хочешь?.. — начиная гневаться, спросил хозяин дома. — Может быть, ты не знаешь, но мне не нужны работные! У меня и без того полный двор дармоедов!

Каково же было удивление пана Ибрагима, когда в ответ он услышал следующее:

— Я пришел, потому что с этой землей, которой вы теперь владеете, у меня связаны лучшие воспоминания. Я пришел сюда, чтобы умереть...

Непонятная, хотя и складная речь гостя только укрепила догадку хозяина дома в том, что перед ним сумасшедший. Пан Ибрагим подумал было выгнать несчастного, но сдержался. Что-то заставило его продолжать сей странный, не поддающийся никакому объяснению разговор.

— Ты пришел работать или умирать? — наконец прямо спросил он.

Кундуз ответил:

— Работать, мой господин, пока достанет сил.

«Так-то оно лучше», — усмехнулся про себя пан Ибрагим и, встав с кресла, стал мерять шагами зал...

Странная симпатия к гостю с первой же минуты, как только он увидел его, все разрасталась в нем. Кундуз чем-то привораживал. Пан Ибрагим угадывал в характере гостя смирение и одновременно волю. «Такой не подведет», — уверенно подумал хозяин Ловчиц. И тут же решил: «А почему бы не взять! Одним человеком больше, одним меньше — какая разница! В конце концов рассчитаю, если не станет справляться!..» Его подкупала и лаконичная, складная речь старика. «Будет с кем покалякать в скучные зимние вечера», — подумал пан Ибрагим. Но сразу, по своему обыкновению, не стал признаваться в своем решении. Желая еще попытать гостя, он неожиданно засмеялся.

— Ну ты и фрукт, братец! — фамильярно заметил он. — Всех моих дворовых переполошил! Дочка чуть от страха не померла! Прибежала давеча вся в слезах, бледная, растрепанная, кричит: «Посмотрел на меня — и бух, как сноп, сбитый ветром!..» Ты мне, братец, эти свои штучки со всякими там вздохами да ахами брось! Я, знаешь, не люблю этого! У меня люди если работают, то в обмороки не падают! Если возьму, то чтобы никаких болезней и жалоб! Или работать, или сразу прочь со двора!..

Пан Ибрагим еще не сказал «да», а уже толковал об обязанностях и поведении. Было очевидно, что он не прочь взять пришельца на работу, но, как человек крайне осторожный, сначала хотел внушить, что не намерен делать для него поблажек.

Сидя в кресле, Кундуз с выражением смущения смотрел себе под ноги — кажется, искренне переживал из-за доставленных волнений.

Тем временем пан Ибрагим продолжал:

— Кормить буду, как генерала. И одену. Только, чур, не срами меня. Знай себе, работай. А будешь хандрить — уволю!.. Итак, я согласен. Беру тебя в пастухи. Если станешь служить честно, то на будущий год подарю тебе дом и корову. Тогда, если захочешь, и приженю на какой-нибудь вдовушке. У меня с этим быстро... Ну, вот и все, братец. Согласен?

Гость поспешил ответить:

— Ваше предложение — лучшее, о чем только можно мечтать!

— Еще бы! — пан Ибрагим вдруг засмеялся. — Скажи спасибо, что я сегодня добрый. А то приказал бы мужикам — свезли бы тебя подальше, да еще и всыпали бы за то, что потревожил пана!.. Уж очень я на тебя рассердился давеча, когда ты испугал мою дочь!

— Обещаю, хозяин, служить верой и правдой, — сказал Кундуз. — И молиться обещаю за вас.

— Это можешь, — опять перейдя на иронический тон, ответил пан. — Молись, братец. Чтоб только пользу твои молитвы давали!.. Вижу, ты ревностный слуга Божий. Это хорошо! Может, и грехов не имеешь? — и вдруг вздохнул, сказал с нескрываемой болью: — А вот у меня грехов... Ты даже не представляешь!.. — остановившись, он устремил взгляд куда-то в угол. При этом лицо его из смуглого сделалось темным. — Отчаянный и окаянный я человек! — продолжал он. — И в силу этого не в любимчиках у Аллаха! Грешу в Ловчицах, грешу в других местах. Делаю больно людям! Сколько семейств разорил!.. Мне бы остепениться! Да не из тех я кровей, чтобы степенным быть! Богу не молюсь! Забыл уж, когда в мечети бывал! Мне уж и стыдно появляться там! Мулла издали увидит — кричит: «Ты, пан Ибрагим, грешник из грешников!» Вот только теперь, под старость, как будто задумываться начал, пробудились и стыд, и боязнь... Замыслил я, братец, мечеть в Ловчицах ставить. Ведь надо же когда-то долги возвращать!..

Высказавшись, по своему обыкновению, одним духом, пан Ибрагим притих, задумался.

Между тем Кундуз, слушая его, радовался. Он угадывал, что хозяин еще не растратил остатки совести, что в душе бедняги еще есть почва, на которой можно взрастить плоды любви и смирения. А потому ответил так:

— Коли веруете, хозяин, коли еще надеетесь на Бога нашего, значит будет и мир в душе вашей, даже если прошлые грехи ваши расплодились в рой. Надо только успеть признаться Богу в грехах, покаяться, — сказав сие, он вдруг спросил: — Не собираетесь ли, хозяин, в Мекку? Хадж избавил бы вас от ядовитых нашептываний шайтана.

— В Мекку, говоришь? — пан Ибрагим, который возобновил было свое движение по залу, опять остановился, с удивлением воззрился на гостя. — Откуда ты знаешь, братец, о моих сокровенных помыслах? Кто тебе сказал?..

— Вы сами, хозяин, когда заговорили про стыд... Хотя Мекка и не лечит все раны, но, посетив ее и увидев Эсвад, вделанный в стену Каабы, вы обязательно задумаетесь о вечном, о том, что каждый приходит на землю, чтобы испытать боль. От хорошей жизни умирают только неисправимые грешники. Даже Аллах не в силах помочь таким. Человек, такова уж его особенность, должен испытать боль, душевное потрясение — и при этом остаться верным своему Богу и своей любви к Нему. Это и называется «праведной жизнью». Неверный, мечущийся, как зверь, уйдет в суете, без покаяния. Ибо такому покаяние не нужно. Но тому, кто посетит Мекку и увидит мраморную гробницу пророка, светит очищение и бессмертие души. Такого человека загробный суд не испугает. Уйти из жизни очищенным, смиренным, милосердным — вот то, что всего лишь надо человеку! Своею смертью такой направит к праведной жизни десятки, даже сотни доселе заблуждавшихся... Так что ваша задумка посетить Мекку, хозяин, — это начало пути к очищению. Осталось только проделать этот путь.

Пан Ибрагим не ответил. Он не ожидал подобной речи от какого-то нищего. Только теперь он по-настоящему обрадовался, что согласился взять этого человека. «Не иначе как Бог ходатайствует за него!..» — подумал хозяин Ловчиц. Было что-то необыкновенное в Кундузе, какая-то магия, сила, заставляющая не просто верить ему, но и поддаваться его воле.