Эта особенная по своему накалу минута показалась Баты-хану подходящей. Светлейший наконец подозвал людей. Его приближенные решили, что он собирается направить гонца к Швейбану. Но светлейший вдруг потребовал:

— Вороную!

Ему подвели лошадь. Ловко усевшись в седло, хан без промедлений пустился в галоп. За ним понеслась вся его громадная свита...

В свете звезд низина поблескивала круглыми болотинами. У городской стены, где ждал Швейбан, не было заметно ни огней, ни даже движения теней. Казалось, что с этой стороны город покинут осажденными...

Молодому наместнику не терпелось вступить в бой. Поэтому он встретил хана упреком:

— Дядя! Что ты медлишь! Скоро утро! Еще надо сломать стену!

— Успокойся, мой мальчик, — ответил Баты-хан. — У тебя еще будет время показать свою прыть. Не суетись!

И наконец стал отдавать ему распоряжения:

— Когда войдешь в город, не мечись — скачи прямо к церкви. Запомни: твоя цель — церковь!.. Там женщины и дети. Не смей никого убивать! Эта добыча поценнее золота!.. Выведешь всех и аккуратно проводишь в свой стан. Станешь раздавать женщин — накажу! Разве что себе можешь взять для утехи... Каждый час высылай мне гонцов с докладом. С этим не медли! Не люблю, когда меня держат в неведении! На рожон не лезь — мертвый ты мне не нужен! И вообще думай, действуй так, словно играешь в шахматы, трудись головой, не следуй инстинктам. И не ищи приключений! Их на твой век хватит, коли сумеешь продлить его... Возьмешь церковь — доложи. Я вышлю послов к стенам крепости, пообещаю заперевшимся, что, если сдадутся, сохраню жизнь их женам и детям. Разговоров ни с кем не заводи! Молод ты еще, чтобы умело врать... Ну, вот и все, ступай. Будь крепким, мой мальчик, как камень!

Молодой наместник наконец-то был предоставлен самому себе. Вздыбив коня, он понесся, как сокол за добычей. За ним, отчаянно понукая лошадей, устремилось его дикое, бесседлое войско.

Стену на стыке холмов развалили железными крючьями. В том месте, как и ожидалось, ее защищал небольшой отряд. Осажденных перебили еще до того, как пала стена.

В образовавшийся проем хлынул целый поток всадников. Впереди, выделяясь своими светлыми одеждами, понесся по улице в гору Швейбан. Он только помахивал своей кривой саблей. Зато его воины рубили налево и направо.

Занялась заря. Светлейший отлично видел, как племянник скакал к церкви. В эти минуты, глядя на Швейбана, он вспоминал себя. Когда-то он тоже был отчаянным рубакой и прекрасным наездником. Но, сравнивая сейчас себя и юношу, находил, что в Швейбане больше страсти, чем рассудка. Баты-хан помнил себя куда более осмотрительным и гибким. «Погибнет мальчик, — неожиданно сделал он ужасный вывод. — Не сегодня, так в другой раз. Уж очень горяч!» Сие уверенное заключение побудили сделать отнюдь не тщеславие и зависть его, даже не рассудительность, но чистый опыт и знание жизни. Война, да и не только война — сама жизнь горазды были расставлять капканы. Никто из воинов Баты-хана не умирал своей смертью. Вернувшись из одного похода, люди, прожив награбленное, вскоре отправлялись в другой, потом — в следующий, и так до тех пор, пока не складывали где-нибудь свои головы. Как правило, в походы шли те, кто был из категории отчаянных. Таких вело не столько желание нажиться, разбогатеть, сколько желание жить так, как им хотелось. Хилые и осторожные, предприимчивые и трусливые всеми способами избегали войны. Да и сам Баты-хан, набирая войско, брал не всех, ибо знал, что в решительную минуту осторожные и хитрые обязательно подведут его, продадут ни за что. Таких он презирал.

С отчаянными и откровенными ему было гораздо проще. В походе он жалел своих людей, редко рисковал их жизнью. Он знал и старался выполнять главный принцип настоящего военачальника: войско должно быть сильно духом, а значит, в первую очередь следует заботиться о его сохранении. Когда случались особенно ожесточенные битвы и когда гибло много его воинов, в том числе и тех, с кем он был знаком еще по первым своим походам, Баты-хан ходил чернее тучи, и помогало разве что полное отмщение. За одного своего воина после таких сражений он приказывал покарать смертью десять вражеских... Со временем светлейший становился все жестче, беспощадней. Годы, проведенные в походах, отняли у него главное — уверенность в себе. Он оставался таким же последовательным, рассудительным, даже милосердным по отношению к своим, но уже знал, что в любую минуту может сорваться, как тот груз, подвешенный на изношенной, ржавой цепи...

Первый гонец прибыл от Швейбана очень быстро. Племянник сообщал, что ворвался в город, многих порубил и теперь стоит у дверей церкви, в которой заперлись люди. Баты-хан отослал гонца с пожеланием племяннику:

— Будь осторожен!..

Тем временем вокруг церкви образовался настоящий муравейник. Всадники носились взад-вперед. Иные, спешившись, искали бревно, чтобы выбить дверь.

Бревно нашли — и сейчас же воины подхватили его и понесли к дверям церкви. Беспощадный колокол продолжал бередить душу, напоминать о близости смерти. Из храма доносились голоса поющих — христиане взывали к своему Богу...

Бревно оказалось крепким и тяжелым, а запал страсти воинов Швейбана мощным, после первого же удара дверь затрещала и поддалась... Послышались вопли и громкий плач детей!.. Это была кульминация штурма. Казалось, еще мгновение — и своды церкви рухнут, чтобы наконец загасить и этот вышибавший все из сознания страшный звон колокола, и вопли укрывшихся в храме людей, и особенно суету, создаваемую множеством всадников...

Воины продолжали выбивать дверь, а неугомонный наместник, подскакивая то к одному отряду своих, то к другому, уже поглядывал в сторону крепости. Ему казалось, что как только дверь церкви упадет, жители тут же опустят мост и сдадутся...

Наконец дверь была выбита. Верховые ворвались в храм. Швейбан, памятуя о наказе светлейшего, отдал распоряжение, чтобы воины зачехлили сабли...

Хотя на улице уже брезжил рассвет, церковные огни буквально ослепили наместника. Тысячи свечей горели у иконостаса, а также на стенах и в руках собравшихся под этими сводами горожан. Даже малые дети, едва ли сознающие, что происходит, держали в руках по маленькой зажженной свечке. Эта неожиданная картина почему-то сразу успокоила Швейбана. От природы впечатлительный, большой выдумщик и озорник, он решил, что прибыл в царство огней. И удивился. Суровые лики святых смотрели на него со стен и даже с потолка. Наместник был очарован убранством строения. В то же время лица горожан, залитые слезами, вызывали в нем чувство раздражения. Сам обласканный вниманием, он не любил, когда плакали другие. Сие обстоятельство доказывало, что у этого наглого вояки и отчаянного храбреца еще было живо чувство совести. Особенно неприятно наместнику было видеть плачущих стариков и старух... А потому теперь, оглядываясь по сторонам, он не задерживал на лицах людей взгляд, взирал куда угодно — на образа, на росписи на стенах, на огни свечей. Последние, казалось, ласкали его утомленную душу. «И все это придется разрушить!» — вспомнив указание светлейшего, почему-то с сожалением подумал Швейбан. И очарованность его начала угасать... Вскоре он опять ожесточился. Лики святых, взиравших на него со стен, казалось, укоряли беднягу: «Пошто чинишь шкоду неповинным! Не видишь, что они жаждут мира! Пошто топчешь копытом святилище Божье!» Но угрызения совести уже не мучили наместника. И хотя удивление его продолжало жить, он думал теперь о другом: «Эти люди надеются, что им поможет Бог! Глупцы! Они не знают, что Бог — это я! Бог — это каждый из моих воинов! Ибо всякий кует славу сам, своими руками и умом!.. Мне жаль их!» Молодой наместник был искренен в своих убеждениях. И все-таки та первая минута, когда он ворвался в освещенную, как звездное небо, церковь, успела поселить в нем некоторое сомнение...

Это сомнение умножилось, когда он увидел в одном углу молоденьких девушек. Все они были в белом. Среди них находились и молодые матери с младенцами на руках. Девушки смотрели на наместника глазами, в которых, помимо страха, читалось еще и удивление. Чудовище, исчадие ада, явившееся забрать их, неожиданно предстало перед ними в образе красавца на белом коне, да еще с драгоценной серьгой в ухе! Может быть, в этом противоречии молодайки угадывали какую-то надежду для себя?..

Увидев девушек, Швейбан вдруг почувствовал себя так, словно выпил стакан крепкого вина. В нем пробудилась страсть хищника, почуявшего добычу. Наместник тут же вспомнил, что дядя разрешил ему выбрать несколько красавиц. Не желая откладывать дело в долгий ящик, он развернул коня и опять двинулся в тот угол, где на полу, сбившись, сидели красавицы. Чувство победителя, властелина зашевелилось в нем!..

Он считал себя владельцем этих девушек. Поэтому когда один из его воинов, не слезая с коня, вдруг протянул руку к груди одной девы, наместник, сбив какого-то старика, в два прыжка подскочил к распоясавшемуся и наотмашь ударил его по голове рукояткой плети!.. Это был ответ собственника, действие вожака, выступающего за неприкосновенность своего стада.

Людей начали выводить на улицу. Молодой наместник занялся этим так ревниво, что даже позабыл отправить гонца к светлейшему.

Выходя из церкви, горожане громко читали молитвы. Зато колокол теперь молчал...

Где-то на краю небосклона выстреливали первые лучи. Но небо было уже голубым. Казалось, ничего не произошло. Мир, природа никак не отреагировали на недавнюю схватку. Отчетливо слышалось, как за городом, где-то на болоте, разноголосо пели проснувшиеся птицы...

Глава 7. Первая встреча

Предположения Баты-хана о том, что осажденные сами откроют ворота, оказалось ошибочным. Ни пленение женщин, стариков и детей, ни запугивания не разжалобили заперевшихся. Возможно, причиной тому стал слух о том, что ордынцы казнят воинов. Как бы там ни было, но осажденные поклялись стоять на смерть. Их уверенность в удаче зиждилась, кажется, на том, что высокая крепостная стена имела особую, почти вертикальную крутизну.

Светлейшего не задел ответ гордецов. Опытный воин, он не сомневался, что не сегодня, так завтра эта крепость непременно будет взята...

Женщин, детей, старух и стариков пока оставили в стане Швейбана. Как это было принято, в скором времени многих из них должны были отправить в Орду...

Узнав, что город взят, светлейший тотчас отбыл в свой стан. Он чувствовал себя удовлетворенным, но сильно уставшим. Все шло как обычно. На его стороне опять был успех. Начавшийся день готовил новые заботы. Для их решения требовалась свежая голова. А для этого надо было хоть чуточку отдохнуть...

В то самое время, когда светлейший отдыхал, молодой наместник, пользуясь разрешением, занялся своим излюбленным делом — выбором наложниц...

Ему нравились молоденькие. Такие быстрее привыкали, порой влюблялись, а главное — такие тешили его сердце своей чувственностью. Потом, когда бедняжки надоедали ему или «тяжелели», Швейбан отсылал их в Орду. Иные, самые отчаянные, от того, что он бросал их, голосили, отказывались от пищи и даже топились...

В толпе пленных, сидевших на поляне, девушки и молодые женщины с детьми держались отдельно от старых людей, так же, как давеча ночью в церкви. По своему обыкновению улыбаясь и покручивая жиденькие, свисающие, как сосульки, усы свои, молодой наместник подъехал к пленным на белой лошади и тряхнул кудрями, спадающими ему на плечи и грудь. Его насмешливый взгляд должен был раскрепостить приунывших пленниц. На красавца и его вычищенную лошадь воззрилась целая сотня пар прелестных глаз.

— Какая желает разделить со мной походную жизнь? — прямо спросил он, еще не зная, на ком остановить свой выбор.

Пленницы ахнули, все разом подались от всадника, потупили глазки. Нескромный вопрос вояки задел их честь. Но иные, самые любопытные и смелые, через мгновение опять воззрились на красавца. Стройный стан наместника, его белозубая улыбка, смуглое лицо, уверенность в себе и, конечно, его длинный, вытканный серебряными нитками халат уже успели подкупить бедняжек. Еще недавно, в мирное время, они грезили о таком мужчине, тешили себя надеждой, что Бог подарит им именно такого мужа.

— Ну! Я жду! — призывая пленниц быть посмелее, весело воскликнул наместник — и неожиданно нагнулся, протянул руку к ближайшей девице, ласково погладил ее по высокой груди.

Громкие визги заставили вояку вновь распрямиться в седле. Молодой засмеялся. Ему была по душе эта забава. К тому же ему требовалось время, чтобы оценить красавиц, сделать выбор. А это было непросто. Внешне каждая девушка была чем-то особенна. Одна имела прелестное личико, другая привлекала внимание движениями, каким-то трепетом напуганного мышонка...

Как это и должно было случиться, чем дольше Швейбан высматривал, тем сильнее «распалялся». В сущности, выбор не имел для него большого значения, красавца вполне удовлетворила бы любая из молодиц. Его истомленный молодой организм требовал разрядки, успокоения. Ему хотелось поскорее забыть бой колокола, дикий вой осажденных и яркие огни свечей. Поэтому, недолго думая, он схватил самую высокую и грудастую, поднял ее и посадил впереди себя — от неожиданности девка не успела даже рта раскрыть...