Анна Тодд - После падения

– Шампанского? – предлагает Сьюзен, как только мы заходим.

Салон небольшой, декорирован в старомодном черно-белом стиле, совершенно очаровательно.

– Нет, спасибо, – улыбаюсь я.

Триш соглашается выпить, обещает, что не больше бокала. Отвечаю, что она может пить сколько хочет, но я даже на пассажирском сиденье чувствую себя неловко, что уж говорить про вождение? Смотрю на Триш и Сьюзен, как они смеются и шутят. Разница между Хардином и Триш очевидна: она такая веселая, живая… а Хардин такой… ну ладно, Хардин. Я знаю, они мало общаются, но в глубине души надеюсь, что эта поездка изменит все к лучшему. Ну, не так глобально, хотя бы не омрачит день свадьбы.

– Я на минутку, чувствуй себя как дома, – бросает мне Триш, убегает в примерочную и задергивает штору.

Сажусь на кушетку и не могу сдержать смех, когда слышу, как возмущается Триш: Сьюзен нечаянно прищемляет ей кожу замком. Может быть, они с Хардином похожи больше, чем я думаю.

– Прошу прощения.

Мои мысли прерывает женский голос. Я оборачиваюсь: передо мной – молодая голубоглазая женщина на последних месяцах беременности.

– Вы не видели Сьюзен?

– Она там, – показываю я на примерочную, где Триш примеряет свадебное платье.

– Спасибо, – улыбается она, вздыхая с облегчением. – Если она спросит, я была здесь уже в час.

Должно быть, сотрудница салона. Я замечаю бейдж, приколотый к рубашке с длинными рукавами.

Натали.

Смотрю на часы. Пять минут второго.

– Я не скажу, – заверяю я.

Отдергивается штора, и появляется Триш в свадебном платье. Оно очень красивое; в этом простом платье с рукавами-фонариками Триш прекрасна.

– Вау! – в голос восхищаемся мы с Натали.

Триш отходит назад и оглядывает себя в зеркало в полный рост; она растрогана и вытирает слезы.

– Это третья примерка, и каждый раз история повторяется, – улыбается Натали.

Ее глаза наполняются слезами, мои тоже. Она инстинктивно прижимает руку к животу.

– Она такая красивая. Майк – счастливчик.

Улыбаюсь Триш. Она все еще любуется собой в зеркале, и я ее не осуждаю.

– Вы знакомы с Триш? – спрашивает меня Натали.

– Да. – Я поворачиваюсь к ней. – Я… – Неплохо бы позже обсудить с Хардином, как мне вести себя во время знакомств с местными и кто есть кто. – Я встречаюсь с ее сыном.

Глаза Натали расширяются.

– Натали!

Голос Сьюзен резонирует в маленьком пространстве. Триш бледнеет, смотрит то на меня, то на Натали. Похоже, я чего-то не знаю. Я смотрю на Натали… темно-голубые глаза… каштановые волосы… светлая кожа…

Сьюзен… Сьюзен – мать Натали?!

О господи! Натали. Натали. Что-то всплывает в памяти. О ней коротко рассказывал Хардин. Какое-то время они встречались, а потом Хардин ее бросил.

– Ты – Натали, – говорю я.

Она кивает, не отрывая от меня глаз.

– Да, это я, – отвечает она. По выражению ее лица понятно, что она, судя по всему, не в курсе, как много я знаю о ней, и она не знает, что сказать. – А ты… Тесса, – продолжает она, и я вижу, она собралась с мыслями.

– Я… – Что делать? Хардин говорил, что она счастлива, она простила его и строит новую жизнь. Я глубоко ей сочувствую. – Прошу прощения, – говорю я.

– Я – за шампанским, Триш, идем.

Сьюзен хватает Триш за руку и тащит прочь. Триш оборачивается и смотрит через плечо на нас с Натали, пока она и ее платье не исчезают.

– Ты за что извиняешься?

В ярком свете глаза Натали сверкают. Мне трудно представить эту девушку… с моим Хардином. Она такая простая и красивая.

Я нервно смеюсь:

– Я не знаю. – Действительно, за что, спрашиваю я себя. – За то, как он поступил с тобой.

– Ты знаешь? – В ее голосе я слышу удивление; Натали продолжает смотреть на меня изучающим взглядом.

– Да, – смущенно отвечаю я, чувствуя, что нужно объясниться. – Хардин, он сейчас другой. Ему очень жаль, – говорю я.

Это не исправит прошлого, но ей необходимо это знать, Хардин не такой, как раньше.

– Недавно я столкнулась с ним на улице. Он был… не знаю… опустошенный, что ли… Я увидела его на улице, случайно… Так он изменился?

Ищу в ее голубых глазах осуждение, но его там нет.

– Да, он изменился, – говорю я, стараясь не смотреть на ее живот.

Она поднимает руку, и я вижу на безымянном пальце золотое обручальное кольцо. Я рада, что она вернулась к жизни и начала все сначала.

– Он совершил много ужасного, я понимаю, что многого не знаю, – сглатываю я, стараясь говорить уверенно. – Но для него было очень важно знать, что ты его простила. Это было действительно важно. Спасибо, что нашла в себе на это силы.

Честно говоря, не думаю, что Хардину так важно ее прощение, но то, что она его простила, сломало стену между ним и остальным миром и, я знаю, облегчило его страдания.

– Ты, должно быть, очень его любишь, – заключает она после долгой паузы.

– Да, очень.

Наши глаза встречаются. Я чувствую связь между нами: она, та, кого Хардин очень сильно обидел, и я, – это странно, но я это чувствую. Мне трудно представить, сколько боли и страдания он причинил, как она пришла в себя после такого унижения. Ее бросил не только Хардин, но тогда и семья отказалась от нее. Вначале я для него была, как она, игрушкой, пока он не влюбился. Вот в этом разница между мной и ею. Он любит меня, но не смог полюбить ее.

Думаю: если бы он был с ней сейчас, то не был бы со мной. Эта мысль меня убивает, и я эгоистично благодарю бога, что Хардин не относился к ней тогда так, как относится ко мне сейчас.

– Он хорошо с тобой обращается? – удивляет меня вопросом Натали.

– Да, в основном… – Я не сдерживаюсь и улыбаюсь; боже, какой ужасный ответ. – Он работает над этим, – уверенно заканчиваю я.

– Надеюсь, – поворачивается она с улыбкой.

– Что ты имеешь в виду?

– Я молилась, чтобы Хардин нашел убежище, отдушину, думаю, в конце концов это и случилось. – Она улыбается и снова трогает живот. – Все заслуживают второй шанс, даже самые заядлые грешники, как ты думаешь?

Преклоняюсь перед ней. Я не могу сказать, если бы Хардин поступил со мной так же, как с ней… что я бы так же думала о нем, как она сейчас… Я бы желала ему неминуемой смерти, а она… да… сочувствующая женщина, желающая ему добра.

– Да, я тоже так думаю, – соглашаюсь я, несмотря на то что до сих пор не могу понять, как она нашла в себе силы его простить.

– Я знаю, ты думаешь, я странная, – смеется она. – Но я просто встретила своего Элайджу. Дело не в Хардине, мы ждем нашего первенца.

По спине пробегают мурашки. Хардин был как огромный булыжник посредине ее жизненного пути, преградой к той жизни, которой она заслуживала. Не хочу, чтобы Хардин стал для меня таким же камнем преткновения, кем-то, кто вызывает болезненные воспоминания и необходимость простить. Я хочу, чтобы он был моим спасением, моим Элайджей.

– Малыш толкается, скорее бы уже родился, – смеется она.

Я, кажется, чувствую рукой, что малыш пинается, и радуюсь вместе с ней. Это так заразительно.

– Когда срок? – спрашиваю я, все еще чувствуя толчки под ладонью.

– Должен был два дня назад. Он упрямый, мальчик, я и пришла на работу подвигаться, в надежде, что он решит к нам присоединиться.

Она так нежно говорит о неродившемся младенце. Почувствую ли я когда-нибудь то же самое? Румянец на щеках и нежность в голосе? Будет ли малыш пинать меня в живот изнутри? Прогоняю жалость. Диагноз пока точно не известен. Без паники. Но внутренний голос насмешливо спрашивает: «А ты уверена, что Хардин захочет стать отцом твоих детей?»

– Все в порядке? – спрашивает меня Натали.

– Да, просто задумалась, – вру я и убираю руку с живота.

– Я рада, что встретила тебя, – говорит она.

На пороге появляются Триш и Сьюзен, в руках Сьюзен – букет цветов и фата. Смотрю на часы, половина второго. Судя по румянцу Триш и ее пустому бокалу, мы с Натали разговоривали долго.

– Дай пять. Может, поведешь машину? – смеется Триш.

Мне не нравится эта мысль, позвонить Хардину было бы лучше.

– Береги себя, и еще раз мои поздравления, – говорю я Натали, выходя из салона.

Платье Триш у меня в руках, она идет сзади.

– И ты, Тесса, – улыбается Натали.

– Я понесу, оно слишком тяжелое, – говорит Триш, пока мы идем по тротуару. – Я могу вести машину, выпила всего бокал.

– Все нормально, – говорю я; на самом деле я жутко боюсь вести машину при здешнем левостороннем движении.

– Не беспокойся, я поведу, – уверяет она и достает ключи из кармана куртки.

Хардин

Я облазил весь дом, дважды обошел весь этот чертов район и даже позвонил Лэндону. Я на взводе, а Тесса по-прежнему не отвечает на звонки. Да где же они, черт бы их побрал?

Смотрю на экран телефона: уже начало четвертого. Сколько можно торчать в этом проклятом спа?

Наконец доносится звук едущего по гравию автомобиля. Я киплю. Подхожу к окну и вижу, что это моя мама. Тесса выходит из машины первая и достает из багажника большой белый чехол. Что-то в ней изменилось.

– Я достала! – кричит она моей маме, пока я открываю входную дверь.

Я быстро спускаюсь по лестнице и беру у нее из рук это чертово платье.

Ее волосы… что она с ними сделала?

– Я ненадолго, пойду позову Майка! – кричит нам мама.

– Какого черта ты сделала с прической? – вырывается у меня.

Тесса хмурится, и по лицу я вижу, как моментально портится ее настроение.

Черт.

– Да я просто спросил… смотрится неплохо, – говорю я и снова поднимаю глаза на ее новую прическу.

И правда неплохо. Она всегда потрясающе выглядит.

– Я их покрасила… тебе не нравится?

Она идет вслед за мной в дом. Я кидаю чехол на диван.

– Аккуратнее! Это свадебное платье твоей матери! – кричит она, поднимая край чехла с пола.

Ее волосы блестят сильнее обычного, да и брови выглядят иначе. Женщины тратят слишком много времени на попытки впечатлить мужчин своей внешностью, а те едва могут заметить разницу.

– Я совсем не против твоей новой прически, просто удивился, – объясняю я свою реакцию.

Цвет волос не особенно изменился – просто стал немного темнее наверху, но в остальном все по-прежнему.

– Отлично, потому что это мои волосы и я буду делать с ними, что захочу.

Она скрещивает руки на груди, и с моих губ слетает смешок.

– Что? – сердито спрашивает она.

– Ничего. Твой феминистский стиль поведения кажется мне очень забавным, вот и все, – смеюсь я.

– Я очень рада, что тебе нравится, потому что это он и есть, – отвечает она.

– Хорошо.

Хватаю ее за рукав и притягиваю к себе, не глядя на вырез. Думаю, не самое лучшее время обращать на него внимание.

– Я серьезно, завязывай со своим неандертальским поведением, – говорит она.

Она меня обнимает – и недовольная гримаса на лице сменяется легкой улыбкой.

– Ладно, не кипятись. Что мама с тобой сделала?

Я прикасаюсь губами к ее лбу, чувствуя облегчение, потому что она не упомянула Сьюзен или Натали. Лучше уж пусть костерит меня за свою прическу, чем за мои прежние знакомства.

– Ничего. Ты невежливо отреагировал на мою новую прическу, и я решила, что следует предупредить тебя о происходящих переменах.

Она прикусывает щеку, чтобы скрыть улыбку. Она дразнит и испытывает меня, это просто обворожительно.

– Хорошо-хорошо, никакого больше неандертальства. – Я закатываю глаза, и она отталкивает меня, и я притягиваю ее обратно и бормочу: – Я серьезно, я тебя понял.

– Сегодня мне тебя не хватало, – выдыхает она, уткнувшись мне в грудь, и я вновь ее обнимаю.

– Правда? – переспрашиваю я, желая услышать это еще раз.

В конце концов, ей никто не напоминал о моем прошлом. Все в порядке. Выходные пройдут хорошо.

– Да, особенно во время массажа. У Эдуардо руки даже больше, чем у тебя, – хихикает Тесса.

Я закидываю ее на плечо и несу к лестнице. Смех переходит в визг. Я уверен в том, что она не была на массаже: она бы не стала, смеясь, рассказывать, что его делал другой мужчина.

Ну вот, я могу не вести себя как неандерталец. Не считая случаев, в которых мне действительно что-то угрожает. Впрочем, черт бы с этими исключениями: речь идет о Тессе, а это значит, что всегда находится нечто, что встает между нами.

Со скрипом открывается задняя дверь, и до нас доносится мамин голос. Ворчу, а Тесса пытается вывернуться и уговаривает опустить ее. Я выполняю ее просьбу лишь потому, что соскучился по ней, и потому, что мама будет возмущаться, если я буду так вести себя при ней и соседе.