Джоджо Мойес - После тебя

Сэм собирался прийти во вторник. В семь он отправил сообщение, что задержится. Еще одно – в четверть девятого, где писал, что не знает, когда появится. Весь день я была как на иголках, борясь с приступами уныния из-за отсутствия работы, с тревогами по поводу оплаты счетов и тяжелыми мыслями на тему, каково это – целый день сидеть взаперти в квартире с человеком, которому некуда идти и которого я, в свою очередь, не хотела оставлять в одиночестве. В половине десятого зазвонил домофон. Это был Сэм, все еще в униформе. Я впустила его в дом и вышла ему навстречу в коридор. Наконец Сэм появился на лестничной площадке и, понурившись, направился ко мне. Его лицо было землистым от усталости, от него исходила какая-то странная, тревожная энергия.

– А я уж думала, ты никогда не придешь. Что случилось? Ты в порядке?

– Меня вызывали на дисциплинарную комиссию.

– Что?!

– Другая бригада заметила нашу «скорую» возле твоего дома в тот день, когда мы встречались с Гарсайдом. И доложила начальству. И я не смог толком объяснить, почему мы отклонились от запланированного маршрута.

– Ну и чем все закончилось?

– Я наврал, будто кто-то там выбежал нам навстречу и попросил о помощи. А в результате оказалось, что все это розыгрыш. Слава богу, Донна меня прикрыла. Но они не слишком довольны.

– Надеюсь, все не так страшно, да?

– К тому же медсестра из регистратуры отделения экстренной медицинской помощи, как оказалось, спросила Лили, откуда та меня знает. И Лили ответила, что я однажды подвозил ее домой от ночного клуба.

Я в ужасе прижала руку ко рту:

– И что все это может значить?

– Пока меня поддерживает профсоюз. Но если они нароют какой-нибудь компромат, меня уволят. Или еще хуже. – У него на лбу залегла глубокая морщина, которой я раньше не замечала.

– Сэм, это все из-за нас. Прости.

– Откуда ей было знать, – покачал головой Сэм.

Я собиралась сделать шаг навстречу, обнять Сэма, уткнуться ему в грудь. Но что-то меня удержало: неожиданное, непрошеное воспоминание об Уилле, отворачивающемся в сторону, несчастном и замкнувшемся в своей скорлупе. Я замялась и на секунду позже, чем следовало, дотронулась до руки Сэма. Он опустил глаза, нахмурился, у меня вдруг возникло неприятное чувство, будто он прочел мои мысли.

– Но ты в любой момент можешь все бросить и заняться разведением цыплят. Достроить дом. – Я слышала, как неестественно звучит мой голос. – Ведь у тебя столько возможностей! У такого человека, как ты. Ты можешь заняться чем угодно.

Мы продолжали неловко топтаться в коридоре.

– Ладно, я, пожалуй, пойду. Ой! – Он протянул мне пакет. – Кто-то оставил у двери. Сомневаюсь, что в вестибюле твоего дома он пролежит слишком долго.

– Может, все же зайдешь? Ну пожалуйста. – Я взяла из рук Сэма пакет, чувствуя, что в очередной раз оказалась не на высоте. – Позволь угостить тебя своей ужасной стряпней. Ну давай же.

– Нет, я лучше пойду домой.

И, не дав мне открыть рот, он резко повернулся и пошел обратно по коридору.

Я следила из окна за тем, как он, ссутулившись, идет к мотоциклу, и на меня вдруг опустилась тень воспоминаний. Не подходи слишком близко. А потом я вспомнила слова Марка в заключение последнего занятия. Вы скорбите, и ваш встревоженный мозг просто реагирует на выброс кортизола[26]. Поэтому ваш страх подпустить к себе кого-то слишком близко вполне естествен. Иногда мне казалось, что у меня в голове, в каждом полушарии, поселилось по мультяшному советнику, которые постоянно спорят друг с другом.

Лили я нашла в гостиной перед телевизором.

– Это был Сэм со «скорой»? – спросила она.

– Угу.

Она снова повернулась к экрану телевизора, но тут ее внимание привлек пакет.

– А это что такое?

– Оставили внизу. Адресовано тебе.

Она подозрительно уставилась на пакет, словно ожидая очередного неприятного сюрприза. Затем разорвала обертку и извлекла альбом для фотографий в кожаном переплете, где на обложке значилось: «Для Лили (Трейнор)».

Лили медленно открыла альбом; на первой странице, под папиросной бумагой, была черно-белая фотография младенца. Внизу – сделанная от руки надпись:

Твой отец весил 9 фунтов 2 унции. Я негодовала, что он такой большой, поскольку мне обещали чудесного маленького ребеночка! Он был капризным младенцем и не давал мне ни минуты покоя. Но когда он улыбался… Ох! Старушки специально переходили через дорогу, чтобы ущипнуть его за щечку (он этого, естественно, терпеть не мог).

Я села рядом с Лили. Она перелистнула две страницы, и я снова увидела Уилла. В ярко-синей форме ученика частной школы и бейсболке, он сердито смотрел в объектив камеры. Надпись внизу гласила:

Уилл так ненавидел свою школьную бейсболку, что спрятал ее в собачьей корзинке. Вторую утопил в пруду. На третий раз отцу пришлось пригрозить лишить его карманных денег, но Уилл все компенсировал, торгуя открытками с фотографиями футболистов. Даже в школе его не смогли заставить носить форменную бейсболку. Насколько я помню, Уилла до тринадцати лет каждую неделю оставляли за это после уроков.

Лили провела пальцем по лицу на фото:

– В детстве я была похожа на него.

– Ну, он как-никак твой папа.

Она слабо улыбнулась и перевернула страницу.

– Посмотри! Посмотри, какое фото!

На следующем снимке он широко улыбался в объектив. Такая же фотография с горнолыжного курорта стояла у него в спальне, когда мы познакомились. Я бросила взгляд на его красивое лицо, и меня захлестнуло привычной волной печали. Но тут Лили неожиданно расхохоталась:

– Посмотри! Нет, ты только посмотри на эти!

На одной – Уилл, с заляпанным грязью лицом, после игры в регби, на другой – одетый в костюм дьявола, прыгает со стога сена. Пранкер. Улыбающийся и очень человечный. Я вспомнила текст, напечатанный на листе бумаги, который Марк вручил мне, когда я пропустила встречу, посвященную идеализации: Очень важно не делать из усопших святых. Невозможно идти вперед, находясь в тени святого.

Как жаль, что ты не видела своего папу до несчастного случая! Он был ужасно амбициозным и профессиональным, да, но я хорошо помню и те моменты, когда он со смехом падал со стула, или танцевал с собакой, или возвращался домой весь в синяках после очередного дурацкого приключения. Однажды он ткнул сестре прямо в лицо бисквит с шерри и взбитыми сливками (фото справа) только потому, что она утверждала, будто он не посмеет, и мне хотелось на него рассердиться, поскольку я убила на готовку уйму времени, но на Уилла невозможно было долго сердиться.

Да, действительно невозможно. Лили посмотрела все фотографии, снабженные комментариями миссис Трейнор. И этот новый Уилл не был похож на ту торжественную фотографию в газетном некрологе, рассказывающем грустную историю судебных слушаний. Нет, перед нами был мужчина, а его образ – трехмерным и очень живым. Но всякий раз, как я бросала взгляд на очередную фотографию, у меня в горле вставал комок, который я с трудом сглатывала.

Неожиданно из альбома выскользнула открытка. Я подняла ее с пола. Короткое послание из двух строчек.

– Она хочет приехать с тобой повидаться. – (Лили не отрывала глаз от альбома.) – Ну, что скажешь, Лили? Ты готова?

Лили, казалось, меня не слышала.

– Я так не думаю, – наконец проронила она. – То есть это, конечно, очень мило, но…

Настроение сразу испортилось. Она закрыла альбом, аккуратно отложила его в сторону и снова повернулась к телевизору. А несколько минут спустя, ни слова не говоря, притулилась ко мне и положила голову мне на плечо.

Вечером, когда Лили пошла спать, я отправила Натану имейл.

Прости. Но я не могу принять предложение. Это длинная история. У меня сейчас живет дочь Уилла, и очень много чего происходит, и я не могу подхватиться и вот так ее бросить. Попробую все коротенько объяснить…

Письмо я закончила словами:

Спасибо, что думаешь обо мне.

Потом я отправила имейл мистеру Гупнику, в котором, поблагодарив его за предложение, сообщила, что в связи с изменившимися обстоятельствами, к сожалению, не могу принять его предложение. Мне хотелось написать больше, но внутренности словно кто-то связал узлом, выкачав остатки сил из кончиков пальцев.

Я подождала ответа примерно час или около того, но тщетно. Когда я вернулась в пустую гостиную выключить свет, альбома там уже не было.

– Ну-ну… Кого я вижу? Неужели работницу года?

Я положила пластиковый пакет с униформой и париком на барную стойку. Время завтрака, все столики в «Шемроке и кловере» были заняты. Какой-то упитанный бизнесмен лет сорока, чья поникшая голова и зажатый в пухлых ладонях стакан явно говорили о том, что он начал закладывать за воротник уже с утра, поднял на меня пустые глаза. Вера сердито подметала пол в дальнем конце бара, отодвигая столы и ноги сидевших посетителей с таким сосредоточенным видом, будто гонялась за мышью.

На мне была синяя рубашка наподобие мужской, поскольку я решила, что мужской стиль одежды придаст мне уверенности, и я машинально отметила, что рубашка Ричарда точно такого же оттенка.

– Ричард, мне бы хотелось поговорить с вами насчет того, что произошло на прошлой неделе.

Аэропорт оказался наполовину заполнен пассажирами, уезжающими на Банковские каникулы[27], то есть было меньше, чем обычно, деловых костюмов и море плачущих малышей. Новый баннер за кассой обещал «Отличный старт для вашего путешествия! Кофе, круассан и алкогольный напиток!». Ричард расхаживал по бару. Сосредоточенно сдвинув брови, он ставил на поднос чашки со свежим кофе и выкладывал завернутые в пластик батончики гранолы.

– Можете не трудиться. Униформа чистая?

Он потянулся за моим пакетом и вытащил зеленое платье. Придирчиво изучил платье в люминесцентном свете, скорчив такую гримасу, будто его заранее натаскали на поиск мерзких пятен. Странно, что он еще не обнюхал его.

– Естественно, чистая.

– Форма должна быть в таком виде, чтобы ее мог надеть новый работник.

– Она побывала в стирке не далее как вчера, – огрызнулась я.

Внезапно я обнаружила, что в зале звучит обновленная версия кельтских народных мелодий. Меньше арфы, больший акцент на флейту.

– Хорошо. Нам надо подписать кое-какие бумаги. Пойду принесу их из кабинета. Подпишите прямо здесь. Ну и на этом, пожалуй, все.

– А нельзя ли закончить с делами в более… укромном месте?

Ричард Персиваль даже не удосужился на меня посмотреть.

– Боюсь, это невозможно. Я очень занят. У меня еще масса дел и только один помощник на сегодняшний день. – Он энергично протиснулся мимо меня, громко считая вслух оставшиеся пакетики с жареными креветками, висевшими над чистыми стаканами. – Шесть… семь… Вера, не могла бы ты обслужить вон того джентльмена?

– Да, но я вот о чем хотела с вами поговорить. Я хотела узнать, а нельзя ли…

– Восемь… девять… Парик.

– Что?

– Где парик?

– Ой, я и забыла. Вот. – Я залезла в сумку и извлекла парик.

Накануне, прежде чем положить парик в специальный мешок, я тщательно его расчесала. И теперь он лежал, похожий на сбитое машиной палевое животное, в ожидании следующей жертвы, у которой, как и у меня, будет мучительно зудеть от него голова.

– Вы его выстирали?

– Стирать парик?!

– Да. Ведь это очень негигиенично – надевать после кого-то нестираный парик.

– Ваш парик сделан из более дешевого синтетического волокна, чем волосы уцененной Барби. И я справедливо решила, что в стиральной машине он просто-напросто разъедется.

– Если парик в недостаточно хорошем состоянии, мне придется взыскать с вас деньги на приобретение нового.

Я вытаращила на него глаза:

– Вы что, собираетесь взять с меня деньги за парик?!

Он потряс им в воздухе, затем сунул обратно в мешок:

– Двадцать восемь фунтов сорок пенсов. Естественно, я дам вам чек.

– Боже мой! Вы реально собираетесь взять с меня деньги за парик, – рассмеялась я.

Я стояла посреди многолюдного аэропорта, где взлетали и садились самолеты, и думала о том, во что превратила мою жизнь работа на этого человека. Затем я вытащила из кармана кошелек:

– Отлично. Двадцать восемь фунтов сорок пенсов, говорите? Я вам вот что скажу: я округлю сумму до тридцати, включу административные расходы.

– Вам не обязательно…

Я отсчитала тридцать банкнот и шлепнула их перед ним на барную стойку:

– Знаете что, Ричард? Я люблю работать. Если бы вы умели видеть дальше своего носа и не зацикливаться на своих треклятых целях, то непременно заметили бы, что я именно из тех, кто старается все делать на совесть. Я работала, не жалея сил. Носила вашу жуткую униформу, хотя из-за нее у меня наэлектризовывались волосы и надо мной смеялись детишки на улице. Я выполняла все ваши поручения, включая уборку мужского туалета, что явно не предусмотрено моим контрактом и что, согласно трудовому законодательству, подразумевает, по крайней мере, предоставление костюма химической защиты. Я трудилась сверхурочно, пока вы искали бармена и отпугивали всех соискателей, входивших в эту дверь, и я распродала ваш залежавшийся жареный арахис, хотя от него воняло так, будто кто-то испортил воздух. Но я не автомат. Я живой человек, и у меня есть своя жизнь, и я имею временные обязательства, а потому иногда не могу быть таким уж идеальным работником. Я пришла к вам сегодня попроситься обратно на работу, если честно, умолять вас, чтобы меня взяли обратно, поскольку у меня по-прежнему имеются некоторые обязательства и мне нужна работа. Не просто нужна, а нужна позарез. Но сейчас я поняла, что от вас мне ничего не надо. Уж лучше трудиться задарма, чем провести хотя бы еще один день в этом разъедающем душу убогом баре с его кельтской свирелью. Ричард, большое вам человеческое спасибо. Благодаря вам я впервые за долгое время приняла правильное решение. – Я положила кошелек в сумку, туда же запихнула парик и собралась было уходить. Но, поняв, что еще не все сказала, снова повернулась к нему. – И можете засунуть эту вашу работу себе в то самое место, куда вам следует засунуть и ваш поганый арахис. Ой, и что вы делаете с волосами? Зачем столько геля и такая прилизанная макушка? Просто кошмарный ужас какой-то! Вы похожи на Экшн-Мена[28].