Кирк Дуглас - Последнее танго в Бруклине

– Как это может быть?

– А надувной он был, член-то его.

– В жизни такого не слыхал.

– А пора бы, ты уж не молоденький да юбочник к тому же, как выяснилось. Короче, директор тот был полный импотент, и ему поставили такую трубочку, которую можно накачивать воздухом. Только дама никак не могла сообразить, где клапан находится.

– Ну, и как она с этим справилась?

– У нее хватило ума позвонить мне. Приезжаю я, мы вместе его одеваем, только вот дела, член как торчал, так и торчит чуть не до потолка, прямо через ширинку направление указывает.

– И не опускается?

– Нет, я ведь тоже клапан этот проклятый никак не найду.

– Ни хрена себе.

– Да уж понятно. Пришлось его в «Сент-Джозеф» оттарабанить, а там сестра Кларита живо с этим разобралась.

– Монашка?

– Да вот представь себе. Поумнее нас оказалась.

Тут уж расхохотался Бен. Ничего, вечер получился славный, хоть и неважно начался.

В гримерной Мэдисон-сквер-гарден Дон Арнольд пытался затянуть корсет на раздавшемся от пива животе. Все как у Элвиса на вершине его карьеры, ему ведь тоже говорили: «Ты король, надо тебе и выглядеть по-королевски», – только без толку были такие советы, известно ведь, как все печально кончилось. Тысяч по двадцать фанатов на его концерты приходили, и каждый видел, как у него всюду свисает сало из-под затянутых ремней.

– Отлично, Дон, осталось еще хомут надеть, и полный порядок, – произнес Джо, комический актер, выступавший в начале программы, который подгримировывался у себя в углу.

Костюмеры и парикмахеры сдержались, ожидая, как отреагирует Дон, потом засмеялись.

– А что тут такого смешного, милый? – Доуни, то есть миссис Дон Арнольд, вплыла в уборную, клюнув мужа в щечку. Он провел толстой рукой по ее попке. – Ну, ну, милый, – успокоила она его, добавив громким шепотом: – Потом, непременно потом, не при всех же.

Странная это была пара: он, выходец из семьи бедняков, живших в штате, где еще помнили о рабовладении, все никак не свыкнется с мыслью, что стал суперзвездой, а она, девушка из высшего общества, имевшая среди дальних родственников Рокфеллеров и Асторов, с трудом пробивалась в мире кино, пуская в ход все: собственные острые локти, славу имени, которое ей дал муж.

– Привет, Сэм. – Агенту Дона была послана царственная улыбка, а на Джо она подчеркнуто не обратила ни малейшего внимания, тем более что он собрался уходить.

– Ну, тебе пора, сделай так, чтобы они из себя вышли, – напутствовала она Дона.

– А хочешь, я потом еще добавлю, раскалятся, как будто их из домны вынули, – отозвался в дверях комик. Повернулся к Доуни, махнул рукой: – Приятного вечера, миссис Арнольд.

Она, разглядывая собственную помаду в зеркале, словно его и не расслышала.

– Тебе что, два слова ему сказать трудно? – спросил Дон, повернувшись к Доуни так резко, что поехала вбок линия, тщательно нанесенная ему гримером на левое веко.

– Разве я что-то грубое ему говорю?

– Ты вообще ничего ему в жизни не говоришь, не нравится он тебе, что ли?

– Нет, не нравится.

– А вот мне нравится, и артист он хороший.

– Ну и хорошо, если так, – бесстрастно резюмировала Доуни. Пошла к ванной. – Слушай, родной, я что-то прямо заливаюсь потом. Можно я у тебя по-быстрому душ приму?

– На площадке пришлось сегодня вкалывать, а?

– Надо было доснять этот эпизод на Центральном вокзале… И так, говорят, затянули, неудобства создаем для пассажиров.

– Значит, продвигается твоя картина?

– Материал смотрели недавно, говорят, потрясающе.

– А бывает так, чтобы материал не потрясающий получался? – усмехнулся Сэм.

Доуни, игнорируя это замечание, скрылась в ванной, откуда вскоре послышался шум включенного душа.

Сэм усилил звук на внутреннем радио, разговоры в гримерной теперь были почти не слышны, все перекрывал голос Джо, транслируемый со сцены: «Значит, приезжает папа к нам в Нью-Йорк и подают ему здоровенный белый лимузин…»

Дон изумился:

– Неужели он этот анекдот рассказывает, как сто лет назад?

– Конечно, и, как сто лет назад, хохочут до слез, – ответил Сэм. – Кстати, в пятницу я пригласил на программу Милта Шульца с женой.

– А кто это?

– Важный человек в нашем агентстве, утрясает неприятности, если что-то такое произойдет с клиентами на Востоке.

Костюмер подал Дону его расшитую блестками куртку.

– Милая! – крикнул Дон в направлении ванной, где шум воды прекратился. – Увидимся сразу после концерта, хорошо?

– Минуточку, – высунулась Доуни в тонкой простыне, облепившей ее влажное тело. Обняла его за шею, шепнула: – Когда будешь петь «Весь горю от страсти», вспомни обо мне, пожалуйста.

Прижалась к нему всем телом и добавила, заигрывая:

– А за это потом будет все, как ты любишь.

– Обязательно, детка, обязательно, – растаял Дон. Она отпустила его.

– Дон, скажи им, чтобы уходили, мне хочется отдохнуть с полчасика.

– Все слышали? Выметайтесь, – сказал Дон, и к выходу за ним потянулись костюмер, гример, потом и агент.

Двери закрылись, Доуни потушила свет и прямо в простыне плюхнулась на кушетку.

По внутреннему радио был слышен голос Джо: «А теперь, леди и джентельмены, вот тот, кого вы с нетерпением ждали весь этот чудесный вечер, вот он, наш несравненный и единственный… – голос его напрягся, перекрывая рев зала, – Джо Арнольд!»

Доуни вздохнула. Из приоткрывшейся двери ванной в темную комнату проникал луч света. Она сбросила простыню, оставшись в чем мать родила, тело ее подрагивало в ритм первой песни Дона:

Мы с тобой сегодня будем вместе

И забудем вместе обо всем,

Я тебе скажу совсем без лести,

Что мечтаю быть с тобой вдвоем.

Она не сдержала улыбки, услышав, как тихо поворачивается дверная ручка. В проеме показался темный силуэт комика Джо. Он повернул за собой замок.

Ни слова не говоря, она поднесла к груди левую руку и принялась играть со своим соском, пока правая рука раздвигала ноги. Джо тяжело дышал, наблюдая за нею. Медленными движениями он расстегнул брюки.

Комната опять заполнилась голосом Дона:

Весь горю от страсти,

Весь в твоей я власти,

Обо всем забыли,

Счастливы с тобой.

Джо кинулся на нее…

– Что, сука, любишь, чтобы тебя драли, когда он поет?

– Да, миленький, да.

Все отдам за это,

С тобою до рассвета,

Нам с тобой сегодня

Некуда спешить.

– Еще, – шептала она под ним, – еще…

В зале толпа сходила с ума, все топали, свистели, орали, перебивая друг друга. А оркестр одну за другой исполнял мелодии хитов Дона, давая ему возможность перевести дух, а заодно и поправить грим. Костюмер подал ему на сцене бокал с водой (на самом деле там была водка со льдом). «Спасибо», – хрипло пробормотал он, направляясь за кулисы. Подскочила парикмахерша, Дон от нее отмахнулся. Но она что-то настойчиво ему говорила, дергала за рукав, потом нагнулась и быстро зашептала ему что-то в ухо.

Лицо Дона стало смертельно бледным. Бокал грохнулся об пол, Дон со всех ног помчался по коридору к своей гримерной.

– Дон, с ума ты сошел, что ли, – вопил, несясь сзади, агент, – послушай же, Дон!

Но Дона уже не было видно. Секунду спустя с оглушительным хлопком распахнулась выбитая дверь, и шум разнесся по всему помещению за сценой.

Доуни валялась на кушетке нагишом, задрав левую ногу, а Джо поспешно застегивал штаны.

– Гад вонючий! – Комик едва успел увернуться и бросился прочь, таща за собой брюки, запутавшиеся вокруг лодыжек. – Пингвин удирающий, да и только, убью, сволочь!

– Дон, я сейчас все объясню, да успокойся же, Дон! – Доуни вскочила с кушетки, кутаясь в подхваченную простыню.

– Я тебе объясню! – Кулаком с размаха он изо всей силы заехал ей в лицо. Из сломанного носа фонтаном хлынула кровь. Она пыталась увернуться, но он схватил ее за волосы и притянул к себе: – Значит, отдохнуть тебе захотелось, блядь! – И снова ударил ее по лицу.

– Прекрати! – Сэм влетел в уборную, как раз когда Дон замахнулся для третьего удара. Кинулся на него сзади, на секунду сбил ему дыхание, дав Доуни шанс улизнуть, запершись в ванной. – Да послушай же меня, Дон! А публика?

Сара извлекла на свет свежую колоду.

– Знаешь, Бен, покойный муж Бренды был замечательный человек.

«О Господи, – подумал Бен, – хочет подсунуть мне эту дуру, напирая на достоинства ее скончавшегося супруга». Однако он вежливо улыбнулся женщине средних лет, сидевшей напротив, которая пристально его рассматривала, прикрывшись картами.

– И наследство оставил большое, правда ведь, Бренда?

– Да, большое, – ответила Бренда, будучи явно не из разговорчивых.

– Квартира у Бренды прелестная, а район… – тут зазвонил телефон. – Ничего, автоответчик включен, – засуетилась она, но Милт уже снял трубку.

– Бен, – сладко чирикала Сара, – ты ведь проводишь Бренду, когда закончим играть?

– Нет, не смогу.

– Напрасно, тебе было бы любопытно взглянуть на ее гнездышко.

– Что? – вдруг заорал Милт, сжимая трубку. Все обернулись к нему.

– Чтоб никому никакой информации, Сэмми, – диктовал Милт. – Какая еще «скорая»? Вези ее прямо в «Сент-Джозеф» и на своей машине, понятно?

На другом конце провода кто-то, видимо, возражал Милту, уже начинавшему терять терпение.

– Ну и что такого, что нос сломан… не голову же ей оторвали… ладно, обойдется… нет, в приемное отделение. Там сбоку есть подъезд, на Сибриз, знаешь? Жду вас там.

– Что такое? – забеспокоилась Сара, когда Милт опустил трубку.

– Да этот чокнутый Дон Арнольд, ну, певец.

– Кошмарные люди эти актеры, – сообщила Сара Бренде.

– А что случилось? – поинтересовался Бен.

– Ну, понимаешь, – Милт уже натягивал пиджак, – пока он был на сцене, пел этот свой шлягер «Весь горю от страсти», она и правда от страсти сгорала у него в уборной, с комиком из той же программы.

– Какая гадость! – отозвалась Сара.

– А он ее накрыл за этим делом и все говно из нее повыколотил.

– Фу, как ты выражаешься, тут же леди, – кинулась извиняться перед Брендой хозяйка. – Не в Голливуде мы, запомни.

Милт быстро пошел к выходу.

– Черт, у нее же съемки на полном ходу. Как-то надо выкручиваться.

– Я с тобой поеду, – поднялся Бен.

– Нет, нет, – остановила его Сара твердым жестом. – Ты же сказал, что довезешь Бренду домой.

Бену послышалось, что Милт, захлопывая дверь, взвыл от восторга.

Обычно Эллен являлась на работу загодя – не любила торопиться, нервничать, каждую минуту посматривать на часы, а сегодня пришла и вовсе за час, намереваясь перехватить Рихарда между двумя операциями. Неделю они не виделись, и она успела соскучиться. Надеюсь, добыл он сердце того ребенка, не зря съездил. Если дело ему удавалось он всегда испытывал прилив жизнелюбия, а такой он ей и нужен, ведь Эллен придется сказать ему, что комната сдана и, главное, мужчине. Разумеется, к Бену смешно ревновать, он же ей в отцы годится, но ведь Рихард европеец, и кос о чем понятия у него старомодные.

Она вышла из лифта на том этаже, где располагались операционные, и вдали увидела двигающуюся по коридору ей навстречу знакомую фигуру – какая-то черного цвета палатка, увенчанная белым шаром, сверку колпак, под ним бледное, круглое, как луна, лицо.

Так монахиня Кларита, сестра милосердия, единственная, оставшаяся со времен, когда госпиталь относился к монастырю, и по сей день носит все подобающее сану да и обряды выполняет, и держится тех же понятий: исполнять обеты, чтить Отца своего, сохранять непорочность, довольствоваться самым малым, никогда не отступать от послушания – вещи, на которые сегодня мало кто всерьез обращает внимание.

Сестра Кларита замедлила шаг. Санитар, толкавший за ней каталку, тоже притормозил:

– Приветствую вас, милая.

У Эллен мелькала иногда мысль, что сестра Кларита считает ее заблудшей овцой, католичкой, не оправдавшей своего призвания, поэтому держится особенно настороженно при встречах с не..

– Что вам угодно сестра?

Монахиня жестом указала на пациента, занимавшего каталку, – у него лица совсем не было видно из-за бинтов.

– Видите, упала с лошади на полном скаку, какое несчастье! Совсем изуродованную привезли, бедняжечку. Хорошо, доктор Смозерс был на дежурстве – он ведь прямо волшебник.

– Вы тоже волшебница, сестра. Лучше вас никого быть не может.

– Вашими молитвами, милочка, да и моими тоже. Все в руках Божих, а я что, песчинка, – потупив взгляд, отвечала монашка.

Эллен присмотрелась к неподвижной фигуре на каталке.

– От наркоза еще не отошла, – объяснила сестра Кларита. – Но скоро он уже перестанет действовать. Мне сказали поместить ее в отдельную палату.