Элеонора Мандалян

Последний день творения

Экологическая фантасмагория

От его тяжелого дыхания небо заволокло густой смрадной пеленой. Оно, это дыхание, облетало Землю и возвращалось к нему бумерангом, удваивая тоску. Земля уже не стонала под ним, не сопротивлялась – она привыкла, смирилась и… тихо умирала, зная мудростью своих недр, что все в этом мире предопределено и расписано – по страницам, по строчкам, по буквам – от судеб отдельных людей до летописи поколений, от сгорающего в ее атмосфере метеорита до рождения и гибели галактик.

Нет, он не думал о Земле, потому что давно уже победил ее. Не заботился он и о людях, как не заботятся о клетках своего тела, пока тело не доставляет хлопот. Смешные люди! Они считали, что породили его, создали своей мыслью и трудом, что они управляют им, тогда как это он диктует им свои законы, навязывает свой образ жизни, свои вкусы и предпочтения… Смешные люди.

А нужны ли они ему вообще? Что они могут теперь добавить к его могуществу, к его величию? Ведь они – лишь подвластные его воле клеточки. Но тогда отчего заволакивают небо его тяжкие вздохи?

Все, что окружало его когда-то, давно перемолото, усвоено, подчинено или уничтожено. Он наступал неуклонно, век от века, отвоевывая себе среду обитания у ярко зеленеющих лугов, лесов и гор, вблизи от неторопливой, самой себе казавшейся вечной воды, птичьего гомона и звериного рева. Тело Земли золотыми нитями пронизывали капилляры, артерии, вены прозрачных глубинных вод. Она красовалась перед всем планетным сообществом густым убранством лесов, озерами, реками, морями, снежными шапками гор и бурлящей под ее защитой жизнью. Ее чистое дыхание было пронизано ароматом цветов.

Но он был властолюбив и беспощаден. Он взлелеивал в себе жажду мирового господства. И он его получил. Он так раздался вширь, что сомкнулся железобетонным панцирем над обессиленной, задавленной, опустошенной Землей и теперь торжествовал победу. У него больше не было врагов, не было соперников. Он достиг апогея. А достигнув, затосковал. Тоска ржавчиной разъедала его конструкции, подтачивала изнутри. Убегая от безысходности, он предавался воспоминаниям.

Как хорошо, как славно было бороться за власть, демонстрируя Земле свою силу и превосходство. О, как она сопротивлялась! В ее арсенале хватало методов не только защиты, но и нападения. Ведь он тогда был еще слаб и не мог постоять за себя. Он был разбросан по Земле мелкими жалкими очагами, которые даже не всегда сообщались между собой.

Она измывалась над ним, как могла – топила его наводнениями, насылала на него пожары, испепеляла жаром своих недр, разрушала все, чего он с таким трудом добивался. Стоило ей лишь лениво передернуть кожей, и его каменные оболочки превращались в бесформенные груды развалин. Она могла вдруг предательски лопнуть у его подножья, разверзнуть неожиданную пропасть, поглотить его и снова сомкнуться. Но ее смертельный противник возрождался вновь и вновь из пепла, из руин, накапливая в каменных мускулах крепнущие в единоборстве силы. Земля сметала его шальными ураганами и смерчами, она пряталась от него под толстой корой оледенений, морила вековыми морозами, истощала зноем, засухой, голодом. И все-таки он не просто выжил – он задушил, обескровил ее, наступил ей на горло.

Ему бы торжествовать столь долгожданную победу, а он все чаще испытывал тяжкие приступы ностальгии, потребность вернуться к тем временам, когда исход битвы еще не был предопределен. Не потому ли, что понял, наконец, страшную истину: одержанная с таким трудом победа стала одновременно началом его гибели, его поражения.

Снова и снова возвращаясь мыслями назад, в прошлое, он, подобно гигантскому змею, просматривал славные кольца своей эволюции. Все они тут – подле него и в нем. Он мог бы при желании преклонить голову на каждом извиве своего тела, правда, только в мечтах своих.

Один из них привлекал его больше остальных, возможно потому, что тогда он еще жил в гармонии с Землей, не помышляя о глобальном господсвте, не познал еще коварную, саморазрушающую сладость всевластия. Расслабившись и унесясь в прошлое, он увидел мощные каменные башни и неприступную стену, граненые купола монолитных, как сами скалы, церквей, мощеные улицы и дворцы. Увидел непроходимые, подступавшие со всех сторон девственные леса, сочно зеленеющие луга, услышал грозный рокот предвкушающего бурю океана.

И ему безумно захотелось развернуться в необъятном пространстве, именуемом Временем, развернуться вспять – хвостом в будущее, головой в прошлое, забыться и передохнуть – не на асфальте, а на мощеных, еще дышащих улицах, насладиться тем, что сам же потом варварски уничтожит, прожить еще раз, заново, прекрасные мгновения своего бытия.

На закате веков он возжелал вдруг покоя и умиротворения. И еще… как ни странно, любви, которой ни к кому никогда не испытывал, хотя несчетное количество раз подсматривал ее у тех, кого высокомерно величал клеточками своего тела. Но люди, деловито снующие в его лабиринтах, давно разучились любить. Глупые, они возомнили себя хозяевами Земли, став такими же алчными и ненасытными, как он сам.

…Зеленые дубравы его далекого прошлого дышали прохладой и свежестью, такой старомодной, такой сентиментально-идиллической, как серенады безнадежно влюбленного юноши, что бродил когда-то с лютней под окнами красавицы принцессы.

Принцесса и юноша! Вот он шанс вернуться к берегам своенравного, непокоренного еще океана, к влажному покою лесов, под сень легких, бесконечно меняющих очертания облаков.

Надежда, возродившаяся в нем, вспыхнула неоновыми рекламами, окнами витрин, гирляндами уличных фонарей так ярко, так неожиданно празднично, что люди, давно отвыкшие от праздника, застыли в недоумении, забыв на миг о своих делах и заботах. Всего лишь на миг. Но этого оказалось достаточно. Они подняли головы, заслоняясь ладонями от искусственного, успевшего снова померкнуть света, и увидели вдруг сияние звезд. Они так отвыкли смотреть на небо, что созвездия поначалу показались им все теми же гирляндами огней дальних кварталов. Но кто-то, ребенок ли, не успевший еще затеряться в лабиринтах Города, старик ли, смутно помнящий от предков сказки о некогда прекрасной природе, крикнул радостно и удивленно:

– Смотрите-ка! Да это же звезды!

Гул недоумения и восторга прокатился в толпе. А потом они расходились по домам, задумчивые и смятенные. И что-то забытое тревожно стучалось в их взбудораженные сердца.

* * *

Принцесса с детства любила звезды, потому что их любил ее Звездочет. Она была совсем еще юная, тоненькая и, как водится в сказках, очень красивая, с ниспадающими до пят оливковыми волосами, которые к торжествам и приемам укладывали в высокую затейливую прическу, украшенную лентами и живыми цветами. У всех девушек и женщин ее свиты волосы были темные. И она выделялась среди них, как божественный лучик, упавший с неба и поселившийся в ее хрупком теле, как лучезарная планета Земля, равной которой не было в целой Вселенной. Ее глаза были подобны чистому, прозрачному роднику или весеннему небу, не омраченному непогодой.

Оставаясь одна, она пела, чтобы хоть как-то отогнать мысли о Звездочете. Многочисленные няньки, гувернантки, наставники обучали ее придворному этикету, высокомерному лицемерию и жестокости. Бесчисленные женихи докучали ей своей настойчивостью и заранее отрепетированными комплиментами. Принцесса была сиротой, и никто, даже дядюшка-опекун, не осмеливался перечить ей. Она скучала среди пышных цветников дворцового парка и челяди, среди женихов, наставников, безмолвной стражи. Скучала днем. А ночью…

Когда Солнце проваливалось в мягкую седловину меж дальних гор, когда заканчивались вечерние трапезы, льстивые речи, светская болтовня и бренчание лютней, когда одна за другой гасли свечи в высоких, стрельчатых окнах дворца и все вокруг погружалось в сон, Принцесса неслышной поступью взбиралась по винтовой лестнице на самую высокую башню замка.

Лестница была узкая, крутая и темная, если свет Луны не освещал ее сквозь каменные прорези бойниц. Но она не зажигала свечу. Она знала наизусть каждую выбоинку на ступеньках, каждую площадку и поворот. Легкой призрачной тенью взлетала она вверх, к самому небу – туда, где Звездочет, наверное, даже родившийся вместе с телескопом, на вершине этой башни, не отрываясь смотрел сквозь длинную трубу на далекие планеты и звезды и что-то время от времени записывал в свою толстенную книгу из телячьей кожи, лежавшую рядом с ним на грубо сколоченной высокой подставке.

Зведочет был молод. Книгу начал писать его дед, потом отец, и он лелеял мечту завершить столь многолетний труд прежде, чем окончится срок его быстротечного пребывания на Земле…. Да, Звездочет был молод, но за бородой и длинными волосами пытался скрыть этот недостаток. Ведь молодость – истинное наказание для настоящего ученого, особенно когда сама Принцесса проявляет такой живой интерес к астрологии. Стоило ей появиться, он пускался в пространные рассуждения о звездах, о планетах и об их влиянии на судьбы людей. А она, едва слушая его, любовалась звездным блеском его вдохновенных глаз и ни за что на свете не призналась бы даже себе, что влюблена не в звезды, а в Звездочета. Потому что принцессам не положено влюбляться в звездочетов.

Он был не только астрологом, но и магом, получившим в наследство от отца и деда тайны магических заклинаний, магический жезл и силу, позволявшую ему заглядывать за пределы дозволенного. Принцесса, разведав про это, однажды пожелала принять участие в магическом ритуале. Он долго отказывался, но она использовала свою власть над ним, и в одну из темных безлунных ночей Звездочет, облачившись в черный плащ на серебряной подкладке, вооружившись таинственным жезлом, приступил к ритуалу.

На каменных плитах своей обсерватории он начертил магический круг, два взаимопроникающих треугольника – символы черной и белой магии, и расположил в них какие-то каббалистические знаки. Затем ввел внутрь круга притихшую от волнения Принцессу, пробормотал заклинания и взмахнул жезлом…

Сначала Принцессе показалось, что ночь, окружавшая их, все та же, но без привычных звуков – не ухали филины в соседних лесах, не лаяли сторожевые псы, не перекликались дозорные, не плескались струи фонтанов внизу. Глухая тишина неприятно прилипла к ушам, будто кто-то зажал их ладонями. Потом исчезли зубцы башни, на которой они находились, телескоп, большая книга из телячьей кожи и пол. В ее теле возникла непривычная легкость. Принцессе показалось, что она парит над притихшим садом, над умолкнувшим лесом и океаном…

И вдруг все вокруг пришло в движение. Преобразился лес. То был уже не лес, а живое существо – гигант, подпиравший широкими плечами небесный свод, игравший мускулами, ушедший по щиколотку в землю. Его глаза тихо струились, как поверхность горного озера на ветру, отражая в себе звезды и что-то неведомое. А над головой кружились сказочные пестрые птицы.

Привлеченная гомоном птиц, Принцесса обернулась и увидела гиганта. Звездочет нашел в темноте ее руку. И в ту же секунду соприкосновение их рук дало мощный разряд, породивший чудовище. Принцесса испуганно отпрянула, но не выпустила руки Звездочета.

Змееподобное чудовище росло, увеличивалось в размерах, заслоняя собою звезды. Его перепончатые крылья зловеще шуршали над их головами. Оно впилось когтями в грудь озероглазого гиганта. Тот выбросил вперед огромные сильные руки, схватил нападавшего и швырнул его оземь. Содрогнулась земля. Хриплый гортанный стон огласил окрестности. Чудовище отпрянуло и растворилось в темноте. Разом все стихло, словно кто-то снова зажал уши Принцессы невидимыми ладонями.

Глубоко вздохнув, она и открыла глаза. Косой луч показавшегося из-за океана Солнца лежал поперек магического круга и распростертого внутри него Звездочета. Неловко подогнув под себя одну руку, другой он продолжал сжимать руку Принцессы. Она приподнялась, села на колени… Очнулся и Звездочет. Они смотрели друг на друга, не понимая, что с ними произошло.

– Я слышал страшный грохот, – растерянно проговорил Звездочет. – Даже башня пошатнулась, сбив нас обоих с ног.

– Ерунда. Нам все это привиделось, – не поверила ему Принцесса. И, приходя окончательно в себя, испугалась: Неужели она провела всю ночь в башне Звездочета? Что скажут фрейлины, не обнаружив ее в опочивальне? Какой позор!

– Принцесса!

– Принцесса!!

– Принцесса!!! – тревожно неслось уже отовсюду – из замка, из сада, с дозорных башен. И даже с дворцовых угодий.

– Прин-цес-са-а-а…

Она стремглав бросилась вниз по лестнице.

В большом тронном зале, несмотря на раннее утро, собрались все придворные. Стыдясь своих растрепанных волос, она раздраженно спросила:

– Кто осмелился тревожить меня раньше, чем я того пожелаю?

– Выслушайте нас… – храбро выступил вперед Главный зодчий. – Этой ночью случилось землетрясение. Разве Вы, Ваше высочество, не почувствовали? Многие дома Ваших подданных, живущих за дворцовой стеной, разрушены. Но самая большая беда… – Главный зодчий теребил бороду, не решаясь произнести страшные слова, – Треснули стены дворцового храма, свод рухнул на алтарь, похоронив под собой нашего Верховного жреца.