Какое-то время я играю с собаками, пока их радостное повизгивание не становится слишком громким, а мама не поджимает губы со словами:

— Они порвут тебе одежду!

Но я вижу, что она улыбается — еще бы, мы обе без ума от наших животных!

— Как там Лос-Анджелес? — Мама подставляет щеку для поцелуя.

— Лиам Нисон не приехал.

— Сочувствую. — Она внимательно вглядывается мне в лицо. — Что-то случилось?

— Нет, — отворачиваюсь я. — Но я ужасно утомилась. — Мать — последний человек, с кем я хотела бы обсуждать свое поражение.

Моя мать, Изабел Энн Гудвин Харрингтон, всегда гордилась тем, что умела вовремя разглядеть шансы, которые ей давала судьба. В молодости она была невероятно красива, и на Род-Айленде (откуда она родом) ее часто принимали за актрису Ли Ремик. Даже сейчас, в свои пятьдесят восемь, она все еще хороша собой и часто ловит восхищенные мужские взгляды. Когда она вышла замуж за отца, Уилбура Кеннета Харрингтона, казалось, что сбылись все ее самые заветные мечты. Незадолго до этого папа, происходивший из обеспеченной семьи, окончил Йельский колледж. Он был подающим надежды молодым архитектором. Вскоре он начал собственное дело, родители переехали в Каслфорд, где отец построил дом по своему проекту. Затем появились двое детей.

Все было чудесно до того несчастного случая, который забрал у меня отца, а у матери — любимого мужа. С тех пор мать снова начала работать школьной учительницей, а дом удалось сохранить только благодаря помощи папиных родителей.

Я предпочитаю не расстраивать мать. Она чудесная женщина, сильная духом и сохранившая чувство юмора и оптимизм даже после потери мужа. Практически в одиночку она вырастила двоих детей, работая и ведя хозяйство. Как ей удалось сохранить присутствие духа, ума не приложу! Для меня она просто образец для подражания — добрая, мягкая, искренняя и очень красивая, — образец, к которому мне никогда не приблизиться. Не то чтобы я совсем уж безнадежна, но все, кто знал моего отца, утверждают, что я пошла в него. Этакий тип мечтателя, у которого взлеты всегда чередуются с падениями.

Несколько лет назад врачи нашли у матери рак. Тогда я переехала из Лос-Анджелеса поближе к ее дому. С этим страшным диагнозом мама прожила четыре года и смогла победить свою болезнь. До сих пор удивляюсь, как она не потухла в ожидании последнего вердикта медиков. Но мама странным образом похорошела, словно и здесь, на грани жизни и смерти, постаралась использовать все свои шансы до конца. Она не раз говорила мне, что, когда ее организм боролся с раком, она нашла в себе невероятный источник энергии. Точно такой же источник дремлет, по ее утверждению, во мне и однажды будет разбужен. Не знаю, не знаю…

Так вот, что касается меня, то в свои тридцать лет я все еще не замужем — сплошное расстройство для матери. Возможно, у меня есть все шансы найти себя, но процесс поиска (и взросления) как-то затянулся. В любом случае матери не стоит знать о моих очередных сердечных неприятностях.

— Дорогая, зайди на минутку в гостиную. Нам надо поговорить, — слышу ее голос.

Что бы это могло значить? Гостиная испокон веков служит у нас местом формальных разговоров.

По проекту отца дом построили в стиле конца восемнадцатого века. Тут множество восточных деталей — ковров и пледов — наследие маминой родни, перевезенное из первого дома родителей. Гостиная же выглядит строгой и аристократичной — как хотел отец. В глубине зала высится внушительный камин, который папа выкладывал вместе со своим другом.

Входя в гостиную, я всегда в первую очередь смотрю на этот камин. Вот и сейчас замечаю, как в него через трубу падают хлопья снега. Не долетев до золы, снежинки превращаются в капли. Я старательно закрываю дымоход.

Мать сидит в кресле, руки на подлокотниках.

— Давно ты видела Морнинг? — спрашивает она. Речь идет о моей подружке по колледжу и соседке по общежитию. Морнинг — ужасно избалованная девушка, хотя по-своему и милая. Она — дочь известного телепродюсера. Кстати, Морнинг — ее настоящее имя[2].

— Нет, она на Амазонке, прыгает с парашютом на воду.

— Забавно, правда? — фыркает мама. — Однажды, когда я заполняла страховой бланк, я подумала, что, если занимаешься столь опасным видом спорта, страховые взносы возрастают в несколько раз.

— Я и не знала, что ты застрахована, — удивляюсь я.

— Ну должна же я оставить что-то своим детям. Хотя бы страховку. Не хочу, чтобы после моей смерти вы в чем-то нуждались.

Я предпочитаю промолчать. Отец не был застрахован, а ведь в его случае полагались бы немалые выплаты. Мама осталась с двумя детьми практически без средств к существованию. Можно понять, почему она так обеспокоена страховкой. Хотя и я и Роб неплохо зарабатываем, а потому можем позаботиться о себе сами.

— У тебя же есть обязательная страховка от школы.

— Она слишком мала.

— Вполне достаточна, чтобы устроить тебе пышные похороны и пригласить весь поселок! — хмыкаю я. — Твоим детям не нужны от тебя жертвы, мама. — На самом деле я не могу представить себе, что ее когда-то не станет, тем более после того, как она справилась с раком.

Словно прочитав мои мысли, мать заявляет:

— Моя болезнь заставила меня пересмотреть взгляды на многие вещи. Мне нужна страховка — и точка.

— Но зачем, мама? Эти взносы — ты уверена, что они тебе по карману?

— Я не хочу это обсуждать. — Голос ее становится жестким. — И не об этом я хотела с тобой поговорить. — Пауза. — Речь пойдет о Дагласе.

Даглас Рентам был моим парнем. Первым парнем, если быть точной. Это с ним я потеряла девственность (отдала ее, подарила… воспользовалась случаем) в выпускном классе высшей школы. Мы долго встречались, а после разрыва не виделись около десяти лет, пока однажды Даг не вернулся в Коннектикут. Сейчас он занимает должность государственного обвинителя в суде Нью-Хейвена. Мы снова сошлись на два года, пока я не познакомилась со Спенсером.

Наверное, вам будет любопытно узнать, что за пять месяцев я провела гораздо больше дней и ночей со Спенсером, чем за несколько лет с Дагласом. И все же меня до сих пор охватывает трепет при упоминании о нем.

Трепет и чувство вины. Однажды Даг встретил другую женщину и увлекся ею. Но! Но он расстался со мной прежде, чем переспал с ней, и я до сих пор благодарна ему за столь ископаемое благородство. После мы снова сошлись. А когда я увлеклась другим (Спенсером), я поступила с Дагласом куда менее благородно.

Похож ли Спенсер на Дагласа? Разве что складом ума — оба весьма умны. Но в остальном… Спенсер таков, каким кажется: талантливый, яркий, эмоциональный. Однако при этом он никогда не свернет на скользкую дорожку — у него свои четкие представления о том, какой должна быть женщина, как далеко должна заводить страсть и как много можно позволить себе в обществе. Даглас был совсем не таким. С одной стороны, он был непробиваемо спокоен и в любой ситуации вел себя сдержанно. С другой стороны, это его спокойствие могло означать все, что угодно, — от равнодушия до намерения завтра же бросить работу и изменить образ жизни. Он предпочитал одиночество, а его единственной настоящей страстью был спорт. Ну и юриспруденция тоже.

— Его мать приехала на свадьбу Мэри Фелтон. Я встретила ее у парикмахера.

— Ну и как она? — оживленно спрашиваю я, хотя оживленности этой вовсе не чувствую.

— Выглядит отлично. Говорит, ее муж уходит на пенсию в будущем году.

«Ну да, ну да, — думаю я. — Светская болтовня. Когда же она дойдет до сути?»

— Неужели? — спрашиваю вслух.

— Она отвела меня в сторонку и сказала, что ее беспокоит сын. Что она была расстроена вашим разрывом. Ей кажется, вы были неплохой парой.

— О, его мамочка хочет в очередной раз устроить судьбу любимого сына! Можешь не рассказывать. В первый раз не удалось, значит, стоит попробовать во второй!

Все понятно! Несчастный парень! В свое время мать Дага уже сделала попытку женить сына на подходящей девице, которая оказалась двуличной сучкой и вскоре сбежала с биржевым маклером.

— Она просто хотела узнать, есть ли у вас двоих шанс на будущее.

— Совместное или раздельное? — зло ухмыляюсь я.

Мама пропускает мою реплику мимо ушей.

— Она спросила, по-прежнему ли ты встречаешься со своим парнем. Я ответила: «Кажется, да». Она хотела знать, насколько это серьезно. На этот вопрос я ответила, что не знаю.

Я жду продолжения.

— Она хотела получить номер твоего телефона.

Закатываю глаза.

— Зачем он ей? Мы не общались много лет!

— Да это и не важно, потому что я ей его не дала, — удовлетворенно заявляет мама. — Но она может найти тебя через редакцию.

События последних дней мне кажутся странными. Словно они не случайны и укладываются в неведомую мне схему. Разрыв со Спенсером, звонок неизвестного, разговор с матерью бывшего… при таких темпах я смело могу прогуливать работу, если не хочу попасть под шквал телефонных звонков в редакции!

Мама выходит на кухню, потеснив дверью собак, лежащих на пороге. Все это время они лежат смирно, уныло свистя носами. Они всегда свистят носами, если в доме напряженная атмосфера.


Я снимаю коттедж (с одной спальной комнатой) в «Бреклтон-фарм» неподалеку от дома матери. Это каменное сооружение вполне уютно, к тому же стоит на отшибе. Рядом только лес, а еще дальше — бесконечные поля.

Снег продолжает валить, так что приходится ехать очень осторожно. Пару раз мой джип уже занесло на побелевшей дороге, и позади остались грязные разводы от колес, поэтому я сильно сбрасываю скорость.

Стоит коттеджу появиться вдали, как у меня сразу поднимается настроение. Это отличное место. И такое уединенное. Я очень люблю возвращаться сюда, потому что именно здесь мой дом.

Спенсер. Мысли о нем вторгаются в мой восторг, резко поубавив оптимизма. Сколько раз мы приезжали сюда вдвоем, сколько раз занимались здесь любовью…

Скотти громко гавкает мне в ухо, отвлекая от грустных мыслей. Благодарно треплю его загривок.

— Мы дома, малыш, — обращаюсь к нему, паркуя машину.

Распахиваю заднюю дверцу, и пес выпрыгивает из джипа, словно снаряд из пушки. Сейчас он начнет свой ритуальный танец — будет наматывать круги вокруг дома, зарывая нос во влажную, укрытую тонким слоем снега землю. Так он выясняет, не появлялся ли у дома незнакомец. А может быть, просто ищет следы ужасных монстров.

Я направляюсь к двери, бросаю сумку на ступени. Услужливо включается свет (я установила датчик движения), и я замечаю на пороге большую вазу со свежими цветами, обернутую в целлофан. Выключив сигнализацию, топаю ногами, сбивая с обуви снег, прохожу внутрь, зажигаю свет и вношу сумку. Только тогда возвращаюсь за вазой, по пути включив автоответчик.

Соседи сообщают, что в округе завелись койоты. На днях они растерзали их кошку. Ужас какой! Добрые самаритяне советуют приглядывать за Скотти.

Какая-то женщина напоминает мне, что я должна сдать кровь в больнице Святого Луки на этой неделе. Когда это я успела согласиться?

Звоню в офис «Геральд американ», чтобы прослушать свою голосовую почту. Но там одна ерунда. Безумный Пит Сабатино доводит до моего сведения, что он заменил в моей статье Джорджа Буша на Джорджа В. — «Великого правителя мира». Вот болван!

Пора проверить электронную почту. Но и здесь ничего путного. Несколько посланий от офис-менеджера с канала новостей, все до одного нелепые. Вы любите, когда в ваш ящик валятся напоминания: «Служащие компании должны мыть за собой кофейные чашки», «Служащие компании должны вносить все текущие изменения на сайт канала еще до пятницы» — ну и так далее? На этот раз мне напоминают, что на будущей неделе у меня запланирован эфир. Кстати, если вы не поняли причины моего возмущения, поясню — это напоминание сваливается ко мне в ящик каждый день в течение недели. Так и хочется ответить, что я не смогу присутствовать, так как отправляюсь в Бермудский треугольник в составе команды Кусто.

Впускаю в заднюю дверь Скотти. Он влетает в кухню и весело отряхивается, расшвыривая вокруг комья липкого снега. Я снимаю целлофан с цветов и достаю крохотный квадратик бумаги.

Ты незабываема.

Джонатан Смолл.

О Боже! Тот кусок дерьма! Со стоном закатываю глаза — жаль, что он меня не видит сейчас. Где этот коротышка раздобыл мой адрес?

Теперь почта. Просматриваю конверты и открытки. И тут сплошная фигня! Счета. Банковское предложение воспользоваться новейшей системой защиты кредиток — одиннадцатое с начала года. Новости финансового рынка на имя Слея Харринга, ха! Открытка от друга из Вьетнама. И одно настоящее письмо от приятельницы, живущей в Вашингтоне. Я распечатываю конверт, и из него выпадает газетное фото Дага Рентама — глаза сияют, темные волосы взлохмачены, на лице лучезарная улыбка.