Лоретта Чейз - Последний негодник

Наконец, Эйнсвуд, кажется, вспомнил о существовании Лидии. Он вперил в нее сердитый взгляд.

– Пропади оно пропадом, Гренвилл, мы что, должны устраивать эту чепуху сегодня ночью?

– Нет, мой дорогой, – ответила она.

Сверкающий зеленью взгляд вернулся к Джейнзу:

– Ты слышал, что она сказала. Ступай спать. У тебя завтра будет весь день, чтобы подхалимничать.

Еще сильнее поджав губы, Джейнз кивнул и удалился.

Лишь только за ним закрылась дверь, выражение лица Эйнсвуда немного смягчилось.

– Я могу помочь тебе раздеться, – хрипло произнес он.

– «Могу» не то же самое, что «хочу». – Она подошла к нему и поправила свисающую на лоб прядь каштановых волос. – Полагаю, сие удовольствие тебе наскучило. Ты уже раз его проделал.

Он отодвинулся назад, настороженно глядя на нее зелеными глазами:

– Гренвилл, уж не собираешься ли ты быть… – Он отвел взгляд, мысленно подбирая нужное слово. – Любезной, – произнес он и нахмурился. – Снисходительной. – Судя по насупленным бровям и это слово не удовлетворило его. – Хотел бы я знать, о чем вы говорили с леди Дейн. Дейн заявил, что это должно иметь отношение к науке, как мучить мужей.

– А о чем вы с Дейном говорили?

– О тебе. – Он попытался усмехнуться. – Я должен встретиться с адвокатами и вопреки своей натуре принять приданое.

– Леди Дейн рассказала мне. Я собиралась обсудить этот вопрос с тобой по дороге домой.

Вместо этого она проспала большую часть пути.

Усмешка исчезла:

– Боже, Гренвилл, мы собираемся что-то обсуждать? Так вот почему ты шутишь со мной? Если так, то напрасная трата времени. Насчет этого спорь с Дейном.

Она изучала его. Он сбросил сюртук, жилет и развязал шейный платок без помощи Дженйза. Что, видимо, означало, что эти предметы одежды валяются в данный момент на полу в гардеробной. Вместе с башмаками. Левая манжета была застегнута. На правой отсутствовала пуговица, и огромная дыра объясняла ей, почему. Она схватила его за запястье и показала дыру.

– Если тебе трудно расстегнуть, почему не позвал погромче на помощь? – спросила она. – Мы же находились рядом, в соседней комнате.

Эйнсвуд стряхнул ее руку:

– Не приставай со своей заботой. Я в ней не нуждаюсь.

Ее нрав вспыхнул. Она тут же обуздала его и отступила на шаг.

– Нет, и в жене ты тоже не нуждаешься, в чем я совершенно уверена. – Лидия отошла к окну. – Вот будет интересно – понаблюдать за тем, как ты станешь пытаться понять, что же со мной делать.

Эйнсвуд протопал обратно в гардеробную и хлопнул дверью.

Десять секунд спустя раздался обратный топот, и дверь с треском распахнулась.

– Мне и в голову не пришло! – заорал Эйнсвуд. – Теперь ты довольна? Я признаю. У меня мысли не на месте после этой брачной ночи. А сейчас ты намереваешься все перевернуть верх дном и – тут еще какие-то горничные собираются шнырять туда-сюда по моей комнате – и мне не светит ни минуты покоя!

– Все верно, – невозмутимо признала Лидия. – Я собираюсь перевернуть этот дом сверху до низу и вдоль и поперек, с подвала до чердака. Поскольку дом этот просто позор. Беспорядка я не выношу. И терпеть его не буду. – Она сложила руки на груди. – И что ты намерен сделать? Застрелить меня? Выкинуть в окно?

– Разумеется, ничего подобного! Проклятие, Гренвилл… – Он промчался к камину, хлопнул ладонью по каминной полке и уставился на огонь.

– Даже если бы я могла вытерпеть грязь и беспорядок, – упорствовала она, – это весьма плохо с моральной точки зрения. Это прекрасный дом. И стыдно, что он простаивает и приходит в упадок, а с ним и хорошая прислуга. Тут уж не жди от меня уступок, Эйнсвуд. Нравится тебе это или нет.

– К черту.

– Наверно мне лучше сразу развеять все твои иллюзии, – произнесла она. – Вряд ли я способна пойти вообще на любое соглашение. И совсем не уверена в наличии у себя такого таланта.

Эйнсвуд поднял голову и коротко взглянул на нее.

– Ты вышла за меня замуж. Это ли не соглашение? Со всеми твоими проклятыми чертовыми принципами.

– Это было не соглашение, а полное ниспровержение моих принципов, – поправила Лидия. – Я могу вернуть себе душевное равновесие единственным образом – привести все строго в порядок, как тому следует быть.

Он снова воззрился на нее: во взгляде царило осуждение.

– Ты же сказала, что хочешь сделать меня счастливым.

Она было открыла рот, чтобы возразить, но тут же захлопнула его.

Вместо того она стала мерить ногами комнату. Спальня имела достойные размеры, потому минуты текли. Он не говорил ничего. Просто стоял, выпрямившись, у камина, следил за женой и все.

У нее возникли кое-какие соображения, в чем был камень преткновения, и поскольку у нее имелась привычка прямо смотреть в лицо трудностям, то ее невольным ответным действием стало противостоять мужу.

Беда в том, что в характере Эйнсвуда не значилось свойство прямо противостоять своим трудностям, иначе бы у него с самого начала не возникло бы теперешних затруднений.

Придется Лидии тщательно подбирать слова.

Она еще раз прошагала по комнате из конца в конец. Потом подошла к окну и выглянула в сад. Начал накрапывать дождик. Она скорее услышала его, чем увидела. Залитый лунным и звездным светом мир за окном мог с таким же успехом представлять собой какую-нибудь бездну.

– Бес меня попутал, – нарушил молчание сердитый голос. – Ты не виновата, что я не учел последствия. Ты предоставляла мне все возможности.

Она отвернулась от окна. Эйнсвуд стоял недалеко от камина, позади стула, спинку которого сжимал рукой. Сам герцог уставился на свои руки, на хмуром красивом лице словно застыла маска смерти.

– Дейн предупреждал меня, что я должен буду изменить свой быт, чтобы приспособить его к жене, – продолжил он. – На что он мне, к дьяволу? Будто я придаю, черт возьми, какое-то значение этой проклятой громадине.

Со всей очевидностью, ему было наплевать. Он просто желал, чтобы этот дом не существовал вовсе, предположила она. Если захотеть, то и дальше лучше всего притворяться, что наследства просто нет, что ничего не изменилось, и сам Вир не стал герцогом Эйнсвудом. Он закрыл глаза на этот унаследованный им дом и на слуг, а вместе с этим отринул все обязанности, связанные с титулом герцога.

«То не моя вина» – так с горечью заметил он не так уж и давно, когда Лидия напомнила ему о титуле, который он носит.

– Мудрейшее замечание, – сказала она вслух, направляясь к кровати. – Раз уж ты не придаешь тому значения, черт возьми, то не имеет смысла тебе рвать и метать из-за того, что я сама займусь домом. Если ты решишь, что преобразования действуют тебе на нервы – а я признаю, что суеты и явной неразберихи будет порядком возможно еще недели две – то не лучше ли тебе страдать своими припадками где-нибудь в другом месте? Вне дома.

– Вне…

– Я не хочу, чтобы ты срывался на слугах. Как можно ожидать, что они с воодушевлением примутся за работу – не говоря уже об их хозяйке – если ты топчешься рядом, рычишь и ругаешься на всех?

– Ты вышвыриваешь меня из моего собственного дома?

Она встретила его грозный взгляд. И предпочла этот яростный суровый взгляд с негодованием отмести.

– Ты и так редко бываешь дома. И тебе все едино, что с ним станет. Я бы подумала, что ты счастливо проводишь время где угодно, только не здесь.

– Проклятье, Гренвилл, мы только вчера поженились, и… и ты уже выгоняешь меня?

Эйнсвуд оставил кресло, подскочил к Лидии и сграбастал за плечи.

– Я женился на тебе, черт возьми. Я твой муж, а не какой-то любовник, которого ты можешь выкинуть после одного кувыркания в постели.

И обрушил рот на ее губы.

Их накрыло молниеносное свирепое и опустошительное любовное неистовство, страстная жажда, какую Лидия никогда и не стремилась утаить.

Она отведывала на вкус гнев и силу, но более всего грех, дьявольское осознание всего этого, то, как Эйнсвуд творил слова любви, вторгаясь в ее рот своим языком

Муж отпустил ее раньше, чем она была к тому готова. Не устояв на ногах, Лидия схватилась за его рубашку.

– Милостивый Боже, Эйнсвуд.

Несколько невыразительных слогов, вот и все, что она смогла выдавить.

– «Вир», – прорычал он. – Ты говорила мое имя, когда мы приносили клятвы. Скажи его, Лидия.

– Вир. – Она потянулась, обхватила его лицо ладонями и притянула к себе. – Сделай так снова.

– Ты не выгонишь меня, – повторил Вир. Одним щелчком он освободил верхнюю пуговицу на ее лифе. С искусной уверенностью пианиста, исполняющего на концерте арпеджио, расстегнул остальные.

Она опустила руки, беспомощно свесив их по бокам.

– Ты все неправильно понял, – говорила она.

– Я расставлю все по местам.

Он расстегивал крючки и развязывал ленточки с тем же безжалостным искусством.

Еще мгновение, и ее черное одеяние кучей свалилось на пол. Вир отшвырнул его ногой.

И уставился на ее белье.

– Я никогда не утверждала, что не хочу тебя, – попыталась объяснить Лидия.

– Ты хочешь меня недостаточно сильно. – Он помедлил, прошелся пальцами по кружевам и шелковым ленточкам. Его угрюмое выражение чуть смягчилось. – Прелесть какая.

– Подарок от леди Дейн.

Он наклонил голову и провел языком по замысловатой, легкой, как паутинка, кружевной кромке корсажа.

Лидия задержала дыхание, вцепившись пальцами в каштановую шевелюру и пытаясь остановить мужа.

– Что ты вытворяешь?

Она расслышала в своем голосе неуверенность и тревогу. Лидии это не понравилось, но она ничего не могла с этим поделать. Вир был повесой. И поднаторел в греховных действиях, в которых она была совсем неискушенной и каковые еще едва могла вообразить.

Он повернул голову и укусил жену за предплечье.

Она отпрянула.

– Ты надела такие восхитительные новые штучки только для меня, – заметил он. – Как мило.

Верно, «штучки» были восхитительны. И без сомнения, ужасно дорогие. Впрочем, было неучтиво отказаться от подарка леди Дейн, даже если та зашла слишком далеко и снабдила Лидию таким ворохом непристойного белья, что можно было бы нарядить дюжину шлюх.

– Значит ли это, что ты больше не сердишься? – осторожно спросила она.

Он поднял голову и посмотрел ей в глаза. Она увидела мерцающий зеленью потемневший взгляд.

– Я сердился? Совершенно не помню.

И тут же расцвел той потрясающей улыбкой, от которой плавились кости, и тело превращалось в желе. Этот смертоносный ленивый изгиб губ принадлежал распутнику, о чем Вир прекрасно был осведомлен. Неудивительно, что он презирал женщин. Ему довольно было улыбнуться им таким вот образом, и они снопами падали к его ногам.

В душе она тоже пала ниц, в то время как на деле притянула его к себе за голову и впилась губами в этот порочный рот.

Вир просто позволил жене творить, что хочется. Не двигаясь, не отвечая. Руки его покоились у нее на талии, там, где устроились секундой раньше.

Лидия провела языком по его губам точно также поддразнивая, как он проделал это с кружевом ее корсажа.

Виру пришлось крепче ухватиться за ее талию.

Она прикусила его нижнюю губу, как он кусал ее руку.

В ответ он тоже укусил, и тут же присоединился к жене.

Долгий, глубокий и на этот раз свирепый, поцелуй был подобен падению в пропасть.

И пока Лидия падала, то же самое проделал ее корсаж, соскользнув так легко, что она едва почувствовала, когда это произошло. Большие ладони мужа прошлись по ней подобно стремительному потоку, и ленточки с пуговками сдавались на милость, а крючки теряли предназначенные им петли.

Белье каскадом низверглось к ее ногам, образуя шелестящую горку. Вир преклонил колени и бережно отодвинул шелка и кружева. Потом положил ладонь жены себе на плечо, снял с Лидии башмаки и поставил их рядом в стороне.

Он протянул Лидии руки, и она приняла их и опустилась на колени на ковер рядом с ним.

– Самый прелестный корсет, который я когда-либо видел, – прошептал он. – Слишком красив, чтобы снимать его грубо и поспешно. Повернись-ка, Лидия.

Корсет и впрямь был очарователен, расшитый виноградными вьющимися лозами и крошечными листьями. Стоя за ее спиной, Вир провел пальцами по переднему краю корсета, где кружевная сорочка, как вуалью, прикрывала грудь. И стал ласкать грудь и живот поверх одеяния, целуя затылок и плечи.

Лидия уже ослабела от сильного желания. Все, что она могла делать – поглаживать изумительно порочные руки Вира и тонуть в ощущениях.