Это зрелище почти так же тягостно, как виселица.

Но мучительно или нет, а Фрэнсису Боумонту придется вынести его.

У него достаточно денег, чтобы нанять дорожный экипаж, и если он отправится немедленно, то достигнет берега, прежде чем кто-нибудь поймет, что он сбежал.

Он уже прокладывал путь сквозь толпу, из осторожности показывая, что не спешит ни в малейшей степени, когда приблизились констебли, таща на самодельных носилках Корали.

– Надеюсь, что сука сдохла, – выкрикнула стоявшая рядом с ним шлюха.

– Да нет же, – крикнул кто-то. – Жалость-то какая. Герцогиня только сломала ей челюсть.

Эти новости, подтвержденные констеблем, принесли почти вселенское разочарование.

Тогда до Боумонта дошло, что у Гренвилл из «Аргуса» куда больше доброжелателей, чем врагов в этом околотке. Ведь те две проститутки, сами чуть живые, постарались помочь спасти подопечных Эйнсвуда. Он огляделся вокруг себя, увидел матерых проституток, всхлипывающих и проклинающих Корали Бриз.

Даже уличные мальчишки плакали.

У него заняло всего лишь минуту оценить обстановку, а еще минуту, как использовать ее. Он знал, как воспользоваться горем, как отравить умы, как взволновать простодушные сердца горечью и яростью. И посему позволил себе бросить ненароком несколько замечаний, пока пробирался сквозь толпу.

И в считанные минуты толпа моряков, шлюх, сутенеров, попрошаек и других портовых отбросов общества превратилась в смертоносное сборище.

Их рев затопил полицейские трещотки, угрозы и громкие крики, предупреждающие толпу о необходимости разойтись

В мгновение ока это сборище перевернуло повозку, в которой собирались увезти Корали Бриз в Шедуэллский магистрат, отшвырнуло прочь констеблей и напало на тюремщиков.

Чуть позже Корали Бриз, избитая до неузнаваемости и мертвая, лежала на булыжной мостовой. Мик истек кровью до смерти спустя короткое время.

К тому времени толпа растаяла… а Фрэнсис Боумонт уже преспокойно направлялся домой.


Несколько часов спустя Вир все так же сидел, как делал это уже много раз прежде – с дядей, Чарли, Робином – держа хладную руку.

Руку своей жены.

– Я никогда не прощу тебя, Гренвилл, – выговаривал он сдавленным голосом. – Тебе полагалось торчать дома и отдавать распоряжения. Так нет же, ты отправилась к черту на куличики, чтобы развлекаться самой. С тебя ни на минуту нельзя спускать глаз. Клянусь, я, должно быть, умер несколько месяцев назад и угодил прямо в ад – вот почему я не повесился, потому что это было бы уже излишне.

– Боженьки, ну и суматоху ты устраиваешь. – Гренвилл обратилась к нему с одной из своих скупых насмешливых улыбок. – Да она наградила меня самым простым порезом.

– Какой там «самый простой порез». Ежели бы не слои нижнего белья, да прочный корсет, и еще карманные часы дяди Сти в придачу, герцогиня Эйнсвуд не осталась бы в живых. Часы отклонили нож, который порезал скорее вскользь, чем смертельно.

Врач, который обработал рану и перевязал ее светлость, вместе с лордом Дейном оставил комнату секунду назад.

– Как только ты поправишься, – пообещал Вир. – Я тебя хорошенько отшлепаю.

– Ты не бьешь женщин.

– Для тебя сделаю исключение. – Он сердито воззрился на руку, которую держал. – У тебя рука холодная как лед.

– Это потому что ты перекрыл кровь.

Он ослабил смертельную хватку.

– Вот так-то лучше, – пробормотала она.

– Прости.

Он попытался уйти.

– Нет, не уходи, – попросила его жена. – У тебя такая большая теплая ладонь. Я люблю твои грешные руки, Эйнсвуд.

– Мы посмотрим, как ты их любишь, когда я перекину тебя через колено и отшлепаю так, как ты того заслуживаешь.

Лидия улыбнулась.

– Я прежде ничему не радовалась так, как твоему появлению тем вечером. Корали сражалась грязно, как, впрочем, и я. Трудно было сосредоточиться, потому что я смерть как беспокоилась за девочек. И совсем не была убеждена, что буду в состоянии им помочь, когда расправлюсь с ней. Гнев. Безумие. Когда они воистину одолевают человека, такие люди становятся не по-человечески сильными. Мне это хорошо известно. Я не хотела с ней связываться. Знала, что ничего хорошего не жди. Но у меня не было выбора. Я не могла дать ей уйти.

– Я знаю.

– Я позаботилась послать мальчишку из «Колокола и Бутылки» за помощью, – продолжила она. – Но не могла рисковать, ожидая, когда она явится. Как это было…

– Лиззи и Эм умерли бы, если бы ты стала ждать, – прервал он Лидию. – Она ведь отправилась убивать их. – И он рассказал о крысе, которую девочки бросили в Корали.

– Однако этой уловкой они выиграли несколько минут, – продолжил он. – Им повезло, что в это время появилась ты. Ты спасла им жизни, Гренвилл. Ты и твоя армия оборванцев.

Он наклонился и поцеловал ее руку.

– Не смеши, – возразила Лидия. – Нам никогда бы не добиться успеха без подкрепления. Даже если бы я скрутила Корали – а я скажу тебе прямо: битва была нелегкой – мне все еще предстояло бороться с Миком. К тому времени, как подоспела его очередь, он мог бы уже причинить твоим подопечным значительный вред.

– Я знаю. Том угодил страшилищу камнем в голову. А этот скот даже не почувствовал. Хотя для Сьюзен он хлопот не представлял. – Вир нахмурился. – Боже, я же, черт возьми, ничего не делал. Позволил собаке заняться Миком. А сам смотрел, как ты сражаешься со сводней, словно это были призовые бои.

– А что, черт тебя подери, ты еще должен был сделать? – возмутилась она, приподнявшись с подушки. – Никто, будь у него хоть крупица здравого смысла, не будет вмешиваться в таком положении. Ты в точности поступал так, как следовало. Ты и представления не имеешь, как звук твоего голоса взбодрил и поддержал меня. Я все сильнее уставала и падала духом, и даже немного тревожилась, признаюсь. Но ты сказал мне прекратить играть и покончить с ней, и твоя речь подействовала на меня, как глоток бодрящего крепкого бренди. Во всяком случае, я не могла вынести, если проиграю у тебя на виду. Слишком уж унизительно после таких слов. – Она сплела свои пальцы с его. – Знаешь, ты не можешь сделать всего. Иногда ты должен удовлетвориться лишь тем, что поддерживаешь дух. Не надо делать из меня неженку и сдувать пылинки. Мне не нужно, чтобы все мои битвы выигрывали за меня. Мне требуется лишь, чтобы в меня верили.

– Верить в тебя, – повторил Вир, качая головой. – Это все, что тебе нужно?

– Для меня это много значит, – призналась Лидия. – То есть твоя вера. Учитывая, сколь презираешь ты мой пол, я должна рассматривать твое уважение к моему уму и способностям, как самое драгоценное благо.

– Самое драгоценное? – он высвободил руку. Затем встал и подошел к окну. И уставился на сад за окном. Потом вернулся к постели. Встал в ногах, обхватив рукой столбик кровати. – А как насчет любви, Гренвилл? Как ты думаешь, со временем ты могла бы стать столь же благосклонно снисходительной, чтобы вытерпеть мою любовь? Или любовь – удел простых смертных? Возможно, богоподобные Баллистеры нуждаются в ней не более, чем Олимпийские боги нуждаются в каррикле, чтобы доставить их в Дельфи или в суденышке, чтобы приплыть на нем к Трое.

Она долго и пристально вглядывалась в него, потом вздохнула.

– Эйнсвуд, позволь мне кое-что объяснить тебе, – начала Лидия. – Если ты желаешь заявить о любви к своей жене, общепринято просто сказать «Я люблю тебя». Не принято бросать вызов и устрашать, и приступать к этому в своей обычной воинственной манере. Считается, что это момент нежности, а ты портишь его тем, что заставляешь меня пожелать кинуть в тебя ведерко с углем.

Он сузил глаза и выставил подбородок.

– Я люблю тебя, – угрюмо заявил он.

Она прижала ладонь к груди и закрыла глаза.

– Мной овладело… овладело нечто. Кажется, я сейчас грохнусь в обморок.

Вир вернулся на свое место у кровати, схватил ее за руки и крепко сжал.

– Я люблю тебя, Гренвилл, – начал он более нежно. – Я начал влюбляться в тебя, когда ты бросила меня на задницу на Винегар-Ярде. Но я не понимал этого, не хотел понимать вплоть до нашей брачной ночи. А потом я не мог осмелиться признаться тебе, потому что ты не была влюблена в меня. Совершеннейшая глупость. Тебя сегодня могли убить, а я не осмеливался даже на это маленькое неудобство: сказать тебе, как ты мне дорога.

– Ты мне уже сказал, – заверила она, – сотнями способов. Мне не нужны эти три волшебных слова, хотя, признаюсь, я и рада услышать их.

– Рада, – повторил Вир. – Ну, полагаю, это уже лучше. Ты рада владеть моим сердцем. – Он отпустил ее ладони. – Возможно, когда ты почувствуешь себя здоровее, ты сможешь найти в себе силы выразить больший восторг. В любом случае, как только ты полностью оправишься, я начну завоевывать тебя. Возможно, лет эдак через десять или двадцать, ты сможешь в достаточной мере смягчиться и вернешь мне в ответ мои чувства.

– Со всей определенностью я не стану этого делать, – произнесла Лидия, когда он отступил и стал раздеваться.

Он замер, уставившись на нее.

– С какой такой дьявольской стати мне их возвращать? – продолжила она. – Я собираюсь хранить их. В своем сердце. – Она показала, где. – Где храню свои собственные. Где они начертаны словами: «Я люблю тебя», запятая, со всеми твоими именами и титулами.

Он почувствовал, как улыбка растягивает ему рот, и странную боль в сердце, которое жена украла у него.

– Должно быть, ты слеп, – продолжила она, – не увидеть эту давным-давно начертанную надпись.

Улыбка превратилась в плутоватую ухмылку.

– Ну, дай мне раздеться, любимая, – произнес Вир. – Тогда я приду к тебе в постель и поближе рассмотрю.


По своему обыкновению великое волнение в лондонском обществе вызывало излияние негодования и некоего рода панику в ожидании получения известий об иностранном вторжении.

Беспорядки же на Ратклифф, попавшие во все утренние газеты, едва заметили. Поскольку произошло более катастрофическое событие.

Миранда, героиня «Розы Фив», как и предсказывал Берти Трент, все-таки наточила ложку о камни в темнице. Однако же, как с огромным потрясением в четверг утром открыл Берти, когда, наконец, добрался до чтения вчерашнего выпуска «Аргуса», Миранда ею вовсе не вырыла туннель. Вместо этого она воткнула свое самодельное оружие в Диабло и упорхнула.

В заключительном абзаце главы лихой злодей этой истории «уставился в дверной проем, через который исчезла девушка, пока тень Смерти не затуманила его зрение. И даже после этого он не отводил глаз от двери, слушая, как драгоценная влага капает из его мощной груди на холодные камни. И в этом звуке ему слышалось, как его жизнь медленно вытекает из него капля за каплей… потерянная, тщетная, бесполезная».

Весь Лондон сокрушался.

Сие вымышленное событие очутилось на первых полосах нескольких утренних газет. Только самые степенные издания, наподобие «Таймс», предпочли отнестись к нему равнодушно, просто упомянув в неприметном уголке газеты о «беспорядках, случившихся перед конторой издательства «Аргус» в среду, в разгар дня».

Беспорядки учинились большим скоплением возмущенных читателей. Некоторые даже угрожали поджечь здание. Другие предлагали порвать редактора на кусочки.

Перед полуднем в четверг в Эйнсвуд-Хаузе появился Макгоуэн и принес весть, что на Странд повесили чучело С.Е. Сент-Беллаира.

Сам Макгоуэн пребывал в восторге.

Он объявил герцогиню Эйнсвуд гениальной.

Эйнсвуд принес Лидию в гостиную и устроил на диване. Вокруг нее собрался кружок. Следовательно, заявление Макгоуэна отчетливо слышали Эмили, Элизабет, Джейнз и Тамсин, и в равной мере и слуги, столпившиеся в дверях. Не обратив внимания на хмурый вид Лидии, редактор стал рассыпаться в хвалебных речах и, как следствие, не оставил ни единого человека в неведении, кем на самом деле является господин С.Е. Сент-Беллаир.

Забывшись в волнении, до него постепенно стало доходить, какой промах он совершил. И в тот момент, когда он окончательно прозрел, он пришлепнул ладонью рот. И поверх ладони с зардевшегося лица его встревоженный взгляд встретился с взглядом Лидии.

Та безнадежно махнула рукой.

– Неважно. Этот свет уже знает остальные мои секреты. Одной тайной больше, одной меньше. – Она помотала головой. – Повесили чучело. Боже, как же серьезно эти люди воспринимают свои романтические бредни. Что ж. – Она обвела взглядом зрителей, чьи выражения лиц выстроились в ряд от недоверчивых до испуганных… либо до ничего не выражающей вежливости. – Может быть, это и сентиментальные помои, но помои знаменитые, как оказывается, и они моих рук дело.

– О, но какое же разочарование, – посетовала Эмили. – Диабло был моим любимчиком.