– Нет, пап. Я не думаю, что слишком хорош, чтобы рассказать тебе об Афганистане. Просто не хочу говорить про убийства за гребанным столом. – Не дожидаясь его ответа, поворачиваюсь к маме. – И мне очень хочется послушать про твои проекты.

Она бросает нервный взгляд на отца. Он пожимает плечами, широко разведя руки, и закатывает глаза. У него на пальце сверкает памятное кольцо в честь победы в Супер-Кубке – внушительное напоминание, что он – Победитель.

– Я просто… – мама путается в словах, свет в ее глазах меркнет. – Я просто хотела сказать, что предложила им открыть филиал тут, в Форт-Майерс.

– Здорово. – Я улыбаюсь ей. Маленькие попрошайки на первых парах не сильно нас доставали, потому что боялись, однако спустя какое-то время стали довольно алчными и настойчивыми. Хотя маме я этого не говорю. Она кажется такой радостной. – Детвора обожает подобные вещицы. Ручки, бумагу, мячи, всяких плюшевых зверей. Они с ума по ним сходят.

– Разрешите удалиться? – Райан сминает свою салфетку, бросает ее на тарелку. – У меня, эмм… – Он встречается со мной взглядом на долю секунды, после чего нервно отводит глаза. Свидание. У него свидание с Пэйдж. – Я должен встретиться с друзьями.

– Возможно, Трэвис тоже захочет пойти, – предлагает мама.

– В другой раз. – Представляя поездку в одной машине с моим братом и бывшей девушкой, я едва не смеюсь. – Я измотан.

Райан встает из-за стола, а мы втроем проводим остаток ужина в гнетущей тишине, полной невысказанных претензий. Единственный источник звука – звон столовых приборов о тарелки. Мне ненавистно, что года врозь оказалось недостаточно, чтобы отец перестал меня доставать. Ненавистно, что позволяю ему спровоцировать чувство, словно мне опять пятнадцать лет. В итоге я поднимаюсь к себе в комнату и запираю дверь.

Мы вернулись в Кэмп-Лежен пару недель назад. Мне предстояло пройти медицинское обследование, чтобы разобраться с любыми возможными физиологическими проблемами, способными возникнуть за время командировки – в основном это проблемы с кожей после купания в мутных каналах, акне из-за постоянно грязного лица, укусы насекомых; у нескольких ребят развился затяжной кашель после респираторных инфекций. Аттестация также обязана выявлять психологические нарушения, только это ерундовое дело. Мы всегда говорим, что все нормально. Иначе моргнуть не успеешь, как разрушишь свою карьеру, если признаешься, что с тобой не все в порядке. Поэтому я никому не рассказал о своих повторяющихся кошмарах. Лишь упомянул доктору о проблемах со сном. Он выписал мне какие-то таблетки.

Они стукаются друг о друга, когда я достаю оранжевый пузырек из своей сумки. Высыпаю три штуки на ладонь. Глотаю, не запивая, затем ложусь на пол и позволяю окружающему миру растаять.

2

Меня будит громкий хлопок, и я тянусь за автоматом. На пару секунд паника овладевает мной, потому что автомат исчез, но затем вспоминаю, что нахожусь во Флориде, а мое оружие осталось в армейском арсенале в Северной Каролине.

– Трэвис! Трэвис! – взволнованно зовет мама, стуча в дверь. Когда отпираю замок, она кидается меня обнимать, едва не придушив в процессе. – Ох, слава Богу. Ты проснулся.

Что-то влажное скатывается по моей обнаженной груди. Мама плачет.

– Мам, что случилось?

– Ты проспал шестнадцать часов. – Она шатко вздыхает. – Твоя дверь была замкнута. Я подумала… я испугалась, что у тебя передозировка.

Бывают моменты – тысячи моментов в течение каждого божьего дня – когда меня одолевает чувство вины за то, что я вернулся домой живым, а Чарли – нет, но суицидальных наклонностей я не имею. Тру глаза ладонями, избавляясь от последствий шестнадцатичасового сна. 

– Я просто сильно устал. – Неловко похлопываю ее по спине. – Мне давно не удавалось хорошенько выспаться. Я не хотел тебя напугать. 

Утерев слезы тыльной стороной ладони, мама разглядывает гнездо из одеял на полу.

– Что-то не так с твоей кроватью?

– Я довольно долго спал на твердом. – Иногда нам приходилось ночевать в ямах, вырытых в земле. Или в заброшенных бараках. Наша патрульная база располагалась в пустующей школе, стены которой были изрешечены снарядами, а на потолке поселились птицы. – Еще не привык к нормальной постели.

Она садится на кровать.

– Хочешь более жесткий матрас или… Что у тебя с ногами?

– Это, эмм… – Я смотрю вниз на бледнеющие красные рубцы, окружающие мои лодыжки и поднимающиеся на голени. – Это блошиные укусы.

– Блошиные укусы? – Мама выглядит шокированно. 

– Да, ну, со временем все сильно пачкается, – объясняю я. – У местных дворы окружены саманными стенами, они там домашний скот содержат. Иногда нам приходилось спать в таких. 

Мама Чарли прислала ему ошейник от блох однажды. Он надел его на лодыжку, но это не сработало. Мы стали называть его Фидо после этого, только Чарли просто гавкал в ответ и орал: "Дьявольский пес! Ура!", чем всегда нас смешил.

– Ты спал с… – Она прикладывает ладонь ко рту. – Я не могу… Я даже не знаю, что сказать. – Ее глаза вновь наполняются слезами.   

В Афганистане было хреново. Летом мы потели как черти под палящим солнцем. Зимой боролись с гипотермией. Я еще ни разу в таком холоде не жил, даже в Грин-Бэй. Ядовитые змеи. Скорпионы. Мухи. Блохи. Песчаные бури. Осознание, что каждый раз во время патруля нас могут обстрелять. Я, конечно, по всему этому не скучаю, но уже никогда не смогу до конца почувствовать себя тут, как дома.  

– В целом было не так уж плохо.

***

– Сегодня в Особняке вечеринка. – Райан заглядывает ко мне в комнату после очередного неловкого семейного ужина, сопровождавшегося нелепыми светскими разговорами и невысказанными претензиями. Я разбираю свою сумку. Полки в шкафу, как оказалось, пусты – очевидно, мама не все сохранила в неизменном виде. Раньше она постоянно твердила мне одеваться лучше, стыдилась, потому что я покупал вещи в Армии Спасения. Мама, наверно, целый день потратила, выкидывая мои поношенные футболки и дырявые джинсы. Неважно. Все равно они бы больше не подошли.       

– Заинтересован? – спрашивает Райан.

Особняк – это обветшалый арендуемый дом, расположенный на побережье, который используют отчасти в качестве общежития, отчасти в качестве концертной площадки. Мой друг, Эдди Рамос, живет там после выпуска из школы, но мы тусили в этом месте начиная с девятого класса. Не уверен, что готов встретиться со своими старыми друзьями, однако мне не хочется провести вечер за просмотром военно-криминальных сериалов в компании родителей. Не только потому, что в подобного рода сериалах всегда погибает морпех, но и потому, что не вынесу еще одну минуту неуютного молчания. Понятия не имею, что происходит с моими родителями. Я всегда считал их отношения прочными. 

– Да, конечно.

Он поднимает руку; с его пальца свешиваются ключи.

– Хочешь сесть за руль?

Я выхватываю их.

– Встретимся у машины.

Уже на улице, опускаюсь на водительское сиденье красного Фольксваген Коррадо, который когда-то принадлежал мне, провожу пальцами по рулю. Едва уловимый запах травки, смешанный с запахом еды из Макдональдса, возрождает воспоминания обо всех часах, проведенных с этой машиной – как ее ремонтировал, как бесцельно катался по Форт-Майерс с друзьями, как занимался сексом с Пэйдж на заднем сиденье. Я нашел ее через интернет, когда мне было пятнадцать, и купил на собственные деньги. Сам отреставрировал. Меня немного раздражает то, что Райан счел правомочным присвоить машину себе после моего отъезда, только я ничего не сказал по этому поводу. Я ей не пользовался. Сейчас… она больше не ощущается как моя.       

Райан садится на пассажирское сиденье; аромат одеколона заполняет салон. Откашлявшись, открываю окно.

– Черт, Рай, ты искупался в этом дерьме?

– Пэйдж нравится, – отвечает он. – Она подарила мне его на день рождения.

Мои брови приподнимаются.

– Она подарила?

Райан кивает. Когда он самоуверенно мне улыбается, замечаю у него скол на одном из передних зубов, оставшийся после падения в скейт-парке. Этот разговор настольно неуместен, что я не знаю даже, с чего начать. Пэйдж ненавидела, если от меня пахло чем-то, кроме меня самого. 

Если бы Кенни "Кевлар" Честнат находился сейчас здесь, он бы выдвинул теорию своим вальяжным говором, характерным для жителей Теннесси – будто девчонок от природы тянет на аромат крутизны. Кенни – худющий, маленький паренек с ярко-рыжими волосами и постоянно выпирающей из-за жевательного табака нижней губой. Мы прозвали его Кевлар, потому что он единственный в нашем отряде был способен переварить свиные ребрышки из ИРП, поэтому мы пришли к выводу, что у него желудок выстлан покрытием Кевлар. Кенни разговаривает очень быстро, словно слова исчезнут, если он не произнесет их все сразу. Он часто разглагольствует о девушках, хотя опыта у него ноль, а умения очаровывать еще меньше. Чарли никогда ему этого не спускал с рук.

– Чую брехню, Кеннет, – сказал он однажды после того, как Кевлар заявил, будто переспал с чирлидершей из Университета Теннесси. – Ты просто маленький рыжий заср…

– Заткнись на хрен. – Кевлар обижается, когда мы издеваемся над его волосами или акцентируем то, что он самый мелкий в нашем взводе. – Соло тоже рыжий.

Мои волосы ближе к каштановым, чем рыжим, однако Кенни считает, что, причислив меня к своему несчастью, он будет выглядеть более авторитетно.    

Я посмеялся и положил руку ему на плечо.

– Цвет волос не имеет значения, если ты так же неотразим, как я.

Это воспоминание приносит одновременно радость и боль. Я зажмуриваюсь, глубоко вдыхаю.

– Ты в порядке, братишка? – Райан возвращает меня в настоящее. – Вся эта ситуация с Пэйдж не…

– Странная? – Смотрю на него: волосы растрепаны, на шее висит кулон-ракушка, который, как ему кажется, делает его похожим на серфера, а на лице – самое искреннее выражение, какое я только видел. Она действительно ему нравится. – Абсолютно, но… – Я перекрещиваю воздух, как делают священники в церкви, после чего завожу мотор. – Даю тебе свое благословение.     

Мы все еще едем по нашей улице, когда я замечаю, как "гуляет" рычаг при переключении передач.

– Давно коробка передач в таком состоянии?

– Каком? – уточняет Райан.

– Изношенном.

– По-моему, все в порядке.

Я отпускаю рычаг, машина дергается перед разгоном.

– В порядке? Ты работаешь в хреновом центре этой марки.

– Я не механик.

– Тебе не обязательно быть механиком, чтобы понять, когда барахлит коробка передач. – Наверно, я злюсь сильнее, чем должен. Мне известно, как заменить изношенные детали, только дело в принципе. Машина была в хорошем состоянии до моего отъезда. Классический Райан. А моя машина – это солдатик Джо.

Он не извиняется. Он вообще ничего не говорит. Просто смотрит на меня, весь из себя оскорбленное достоинство, словно злодей тут я, затем отворачивается к окну.

Пока движемся к пляжу, я замечаю изменения в ландшафте города. Новые фирмы, которых не было в прошлом году. Старые, которых больше нет. Такое ощущение, будто огромный отрезок времени просто… испарился. Песни по радио звучат другие. Лица знаменитостей на обложках журналов, которые видел в аэропорту, мне незнакомы. Вышел даже новый сезон гребанного Американского идола.

Мы останавливаемся возле Особняка. Полагаю, я ожидал, что он тоже изменится. Только вот белый коттедж с покосившимися крылечными ступеньками никогда не меняется. На перилах испокон веков стоит пивная банка. Даже в тех редких случаях, когда кто-то решает навести порядок в доме, банку никто не трогает. Она стала предметом искусства. 

– Трэв, чувак, ты где пропадал? – Первым меня встречает Купер Миддлтон, пьяный, с тяжелыми веками и дымовым нимбом от косяка вокруг русоволосой головы. Он сидит в том же продавленном кресле, в котором я его видел в прошлый раз. Может, он так и просидел тут все это время. С Купером подобная вероятность не исключена. Мы окончили школу вместе, но, насколько мне известно, он не нашел себе работу – разумеется, если не считать продажу травы.   

– В Афганистане.

Купер несколько секунд смотрит в пространство с едва уловимой улыбкой на лице, и я понимаю, что он сейчас не здесь.

– О, да… классно.

В гостиной столпотворение, вся комиссионная мебель составлена вдоль стен, чтобы освободить место для танцующих. Группа, состоящая из жителей Особняка, репетирует в столовой. Пока я иду по дому, ко мне все подходят, жмут руку, приветствуют. Вместо радушного приема я чувствую, будто меня окружают, как в аэропорту. Нервничаю. Паникую, потому что нахожусь посреди толпы без своего автомата.