— И совсем не как змеи.

Я взглянула на Громова. Он тоже смотрел на меня и по-прежнему улыбался.

— Рад, что вас не задевают такие глупости.

— На правду не обижаются, — я пожала плечами.

— А вы это правдой считаете?

В этот момент мы как раз зашли в наш со Светочкой кабинет. Я опять пожала плечами, подошла к своему столу, села и взглянула на Громова. Он уже стоял рядом с дверью в свой кабинет и улыбался. Я не могла понять, как — то ли весело, то ли… нежно?

— А по-моему, вам больше подходит прозвище спящая красавица, — и, сказав это, Максим Петрович скрылся за дверью.

Почти тут же раздался оглушительный грохот и не менее оглушительный мат. Обернувшись, я увидела, что Светочка уронила свою чашку с чаем прямо на стопку важных бумаг.

— Полундра! — завопила я, хватая тряпки.

Один раз у нас уже такое было, и пока я бегала за тряпками, чай успел залиться даже туда, куда он заливаться совсем не должен был.

Светочка обошлась не только «полундрой», она вспомнила, кажется, весь словарь русского мата. И только вытерев тщательно весь стол и посчитав ущерб — всего две испорченных служебных записки, которые легко восстановить — она посмотрела на меня и возопила:

— Это вообще что сейчас такое было?!

— Э-э… Ты про что? Ты разлила чай вроде как…

— Я не про это! Я про «спящую красавицу»! Это что за… какого дьявола?!

Я удивлённо смотрела на Светочку. Разъярённая, руки в боки, глаза сверкают… Вот уж действительно — какого дьявола…

— Свет, ты меня извини, конечно. Но я решительно не понимаю, чего ты от меня сейчас хочешь. Тебе нового чаю налить?

Тут она словно сдулась. Вздохнула, хитро усмехнулась и сказала:

— Я совсем забыла… Ты, наверное, ничего не заметила?

— Не заметила когда? Когда ты чай разлила? Ты права, я не заметила, я на Громова смотрела.

Улыбка стала ещё шире и хитрее.

— Ага… Смотрела она… Спящая красавица ты наша…

Вот иногда я себя чувствую совершенно тупой. И это бывает только со Светой. В очередной раз пожав плечами, я направилась к кулеру — за новой порцией чая для себя и Светы.

В остальном этот день прошёл спокойно. Больше Светочка не вела себя странно, более того, когда я решила ещё раз спросить, что же это было за «какого дьявола», она спокойно сказала:

— Забудь. Пройдёт время — сама поймёшь. А если не поймёшь, значит, к лучшему.

И я решила не ломать себе голову. Проблем и так хватает, если ещё рассуждать о странном поведении Светы… так и с ума сойти недолго.


Антона этим вечером не было — и я почувствовала облегчение. После вчерашнего мне совсем не хотелось с ним общаться. Я не обижалась и не сердилась, просто… мне было очень тяжело.

Я долго сидела на том самом диване, где ночью Антон чуть не сделал из меня женщину, и вспоминала, думала…

Я не знаю, зачем — вдруг я просто встала, подошла к большому зеркалу на противоположной стене и медленно начала раздеваться, следя за своими движениями.

Волосы упали на обнажённые плечи. Я стояла перед зеркалом, абсолютно голая, и смотрела на себя… внимательно. Я уже три года не смотрела на себя настолько внимательно. Руками я медленно обвела контуры своего тела — боже мой, как я похудела! Но всё равно… немного пухлости осталось…

Грудь, талия, бёдра… чего во мне такого особенного нашёл Антон? Я повернулась боком и пошевелила бёдрами. Краем глаза заметила, что Алиса, до этого мирно спящая на диване, приподняла голову и уставилась на меня. В её глазах явно читалось: «Хозяйка, ты с ума сошла, что ли?»

Я усмехнулась. Я и сама не понимала, зачем стою тут, обнажённая. Возможно, хочу доказать сама себе, что я всё-таки женщина… По крайне мере в физическом плане… Но почему тогда я ничего не чувствовала вчера?

Я обняла себя за плечи, пытаясь возродить в памяти прикосновения Антона. Но вместо этого вдруг вспомнила… рукопожатие Громова.

Вздрогнув, я отвернулась от зеркала. Мне было стыдно признаться даже самой себе, что это короткое рукопожатие вызвало у меня больше эмоций, чем все вчерашние поцелуи Антона… как будто сотни маленьких иголочек пронзили мою ладонь изнутри… и было очень тепло…

Я тряхнула волосами, возвращаясь к реальности. Я всё сделала правильно. Любой нормальный мужчина должен быть с нормальной женщиной, а не с бездушной куклой, снежной королевой, Медузой Горгоной… спящей красавицей…

Рассмеявшись, я оделась и плюхнулась рядом с Алисой. Кошка посмотрела на меня своими умными зелёными глазами и мяукнула.

— Не волнуйся, — сказала я, погладив её за ухом. — Я не сошла с ума. По крайней мере пока…


Оставшиеся дни недели прошли спокойно. А в субботу Антон уехал. Мне было чуточку грустно от осознания того, что в следующий раз я увижу его только месяца через четыре.

Ни разу за прошедшие дни он не напоминал мне о случившемся на диване. И всё было идеально — разговоры, просмотр кино, прогулки…

И только перед отъездом Антон серьёзно посмотрел на меня, взял моё лицо в ладони и спросил:

— Пчёлка… ты помнишь своё обещание?

— Какое? — секунду я не могла понять, о чём он.

— Обещание… стать моей, когда я приеду в следующий раз.

Я улыбнулась, накрыла его руки своими и чмокнула в нос.

— Помню. Я всё помню, правда. Если ты никого не найдёшь и не влюбишься — ну, и я тоже — то всё исполнится.

Молча Антон обнял меня за талию и прижал к себе.

— Прости, если я обидел тебя.

— Ты не обижал меня, — я зарылась носом в рубашку Антона, вдыхая его запах: я знала, что теперь ещё долго его не почувствую… — Ты никогда не обижал меня. Ты мой самый лучший друг.

— Пчёлка… — Антон вдруг напрягся. — Ты чего там делаешь… своим носом?

— Нюхаю, — я рассмеялась.

— И чем пахнет?

— Тобой.

Тогда и он зарылся носом в мои космы, шепча:

— Надеюсь, ты будешь помнить мой запах, как я помню твой. Он преследует меня уже очень долго… где бы я ни был и с кем бы я ни был…

— Он идёт за тобой по тёмным улицам и пытается тебя убить? — дрожащим от смеха голосом спросила я.

Одной рукой Антон поднял моё лицо, заглянул в смеющиеся глаза и тоже улыбнулся.

— Наташ… ты невозможна! Только ты способна быть такой… умной и глупой одновременно!

— Это чего это я глупая-то? — я надула губки.

— Потом поймёшь, — он щёлкнул меня по носу, затем чмокнул в щёку и сказал:

— Ну… до встречи. Я буду тебе писать и звонить.

— Только попробуй этого не делать! — я погрозила ему пальцем. — Найду и убью!

В последний раз посмотрел на меня, подмигнул и пошёл к зоне регистрации на рейс.

И не успел он скрыться с моих глаз, как я уже начала скучать по нему. Я буду скучать, пока Антон не вернётся и не скажет своё: «Привет, пчёлка-труженица!»


После отъезда Антона квартира опустела, и я с нетерпением ждала понедельника, когда смогу наконец пойти на работу и избавиться от этой давящей тишины и от его запаха, который преследовал меня в каждом углу… даже Алиса чуточку пахла Антоном, что вообще было предательством с её стороны.

В воскресенье я позвонила Ане и проболтала с ней три часа, наслаждаясь звуком её голоса. Она рассказывала то, что было мне совсем не близко — тусовки, вечеринки, куча разных молодых людей, — но это было неважно. Главное, что она просто говорила, и её голос успокаивал. Так Аня действовала на меня с тех пор, как сказала своё волшебное: «Держись за меня». Вот я и держалась…

Понедельник — день тяжёлый, это знают все. Но у нас он начался с мега-аврала: перед выставкой в Болонье все редакции как будто с цепи сорвались и прислали мне столько новых проектов, что я готова была завыть. Хором вместе с производственным отделом, которым предстояло к завтрашнему дню всё это просчитать. Обычно заявки на совещания я принимала за неделю, но на этот раз пришлось сделать исключение из-за грозно надвигающейся выставки — совещание перенесли со следующего вторника на этот.

Громов опять попросил меня провести совещание, и я с головой погрузилась в несуществующие пока книжки, рассматривая, обдумывая, считая…

В шесть вечера Светочка убежала домой, а я всё оставалась на своём рабочем месте. Семь, восемь, девять… полдесятого из кабинета вышел Громов.

Сказать, что я удивилась — значит, ничего не сказать. За всё это время, что я сидела, скрючившись, над бумагами, я умудрилась забыть, что он не ушёл домой.

— Э-э… Максим Петрович, — пробормотала я.

— Наталья Владимировна? — Громов был удивлён не менее. Взглянув на часы, поднял брови. — Зачем вы тут так долго торчите?

Ну вот. Опять это «зачем»!

— Дел много.

— Дел… — сняв свою куртку с вешалки, Громов внимательно посмотрел на меня. — Дел… И всё равно я не понимаю, зачем такой молодой и привлекательной девушке торчать на работе допоздна, пусть у неё там даже куча дел…

— Две кучи, — конкретизировала я. — Нет, даже три.

— Хоть десять, — Максим Петрович покачал головой. — Всё равно. Пошли бы лучше, встретились с кем-нибудь… или просто домой, отдохнуть. Вы так себя угробите!

— Хоть бы и так, — пробормотала я, вновь зарываясь в бумаги с головой, — кому я нужна…

— Ну мне, например.

Я подняла голову и с удивлением воззрилась на Громова. Улыбнувшись, он протянул мне руку и сказал:

— Пойдёмте, я отвезу вас домой. Нечего тут ночевать.

Я взялась за его руку и поднялась из-за стола. Теперь я стояла так близко к Громову, что могла рассмотреть его глаза — они были вовсе не голубые, и не серые, а серо-жёлтые — необычный жёлтый ободок вокруг зрачка словно наделял его взгляд каким-то удивительным тёплым светом.

Максим Петрович подал мне куртку и шарф, помог одеться и мы вышли из кабинета.

— Постарайтесь больше не засиживаться на работе так долго, — сказал Громов, закрывая кабинет. — Это вредно. Можно лишиться личной жизни.

Я хотела добавить: «Мне нечего лишаться», но почему-то промолчала.


Я так устала в тот день, что уснула ещё в машине Громова. Точнее, это была прежняя машина Михаила Юрьевича, даже шофёр не поменялся…

А на следующий день случилось такое, о чём в нашем издательстве ещё долго будут слагать легенды.

Совещание было перенесено на час дня из-за того, что производственный отдел не успевал просчитать все проекты. Я же пол-утра бегала по редакциям, записывая на бумажке пожелания и замечания по новинкам. Вернулась в свой кабинет я только полпервого, взмыленная, как лошадь Пржевальского…

— Принесли просчёты, — с порога сказала Светочка, помахав стопкой бумаг.

— А я уж думала, они не успеют…

— Да ладно тебе, просчитать проще, чем во всём этом разобраться.

Оставшиеся полчаса до совещания я просматривала бумаги. Просчёты производственного отдела показались мне какими-то странными, но я никак не могла понять, что же в них не так.

В час дня мы с Громовым поднялись в конференц-зал, нагруженные огромным количеством бумаг. Увидев Королёва, сидящего во главе стола, я обречённо вздохнула — теперь совещание будет длиться до ночи. Но я ошиблась.

В конференц-зале уже находились Марина Ивановна со своими двумя упырями (оба парня ничего не понимали ни в маркетинге, ни в книгоиздании, но зато с удовольствием заглядывали в вырез всем присутствующим молодым женщинам), технический и коммерческий директоры, главный дизайнер, начальник отдела продвижения и рекламы — короче говоря, обычная компания. Если не считать Королёва и маркетологов, меня она полностью устраивала.

— Добрый день, — поздоровалась я, усаживаясь. Громов сел рядом и разложил перед нами все папки с бумагами. — Сегодня на повестке дня очень много новинок. Предлагаю начать с редакции детской литературы…

Подняв глаза, я поймала взгляд Крутовой. Она смотрела на меня, довольно ухмыляясь, а в глазах её светилось торжество идиотизма. Это показалось мне странным. Но рассуждать было некогда — и я продолжила вести совещание.

Два с половиной часа мы разбирались со всеми проектами. Что-то было утверждено, что-то отклонено, что-то отправлено на доработку. Ещё в середине совещания я наконец поняла, что не так с просчётами производственного отдела — себестоимость печати где-то была слишком низкой, где-то слишком высокой — короче говоря, лишённой всякой логики. Дорогие проекты стоили дешёво, дешёвые — дорого. Кроме меня, это заметили ещё Громов и Иван Фёдорович — несколько раз они недоверчиво брали из моих рук просчёты и изучали цифры. Я даже стала подозревать, что Светлана Сергеевна Мушакова — начальник производственного отдела — что-то напутала или поручила это дело какой-нибудь дилетантке…