Даниэла Стил - Прекрасная незнакомка

— Кто пустил вас сюда?

— Я не уверена… Похоже, что новая служанка. — Рафаэлла любезно улыбнулась ей, но женщина лишь злобно спросила у нее, так, что Рафаэлле почудилось, будто этот дом принадлежит этой крупной женщине.

— Кто вы?

— Рафаэлла Филипс. — Она слегка смутилась, а женщина тотчас же остановилась. Рафаэлле показалось, что она уже где-то видела ее раньше. Ее лицо, походка казались Рафаэлле знакомыми, но она не могла вспомнить, где они встречались. В будуар вошел ее отец. На нем был красный шелковый халат, волосы были хорошо уложены и напомажены. Однако на нем не было ничего, кроме слегка распахнутого халата. Было видно его мохнатую седую грудь и босые ноги.

— Ой! — Рафаэлла отпрянула, будто вошла в дверь, в которую никогда не должна была входить. Но теперь отступать было уже поздно. Она застала момент их тайного свидания, и это сразило ее совершенно. — О, Боже! — Теперь Рафаэлла стояла, как вкопанная, глядя на своего отца и на блондинку, которая была женой одного из самых влиятельных членов кабинета министров Франции.

— Пожалуйста, оставь нас вдвоем, Жоржетта. — Голос его был строгим, но лицо выражало волнение. Женщина покраснела и отвернулась. — Жоржетта… — Он сказал это мягким голосом, указывая взглядом на будуар. Женщина исчезла. Отец и дочь остались вдвоем. Он плотно запахнул халат. — Могу я спросить, что ты здесь делаешь в этой комнате, почему ты меня не предупредила?

Она долго глядела на него, прежде чем ответить. Неожиданно гнев, который она могла бы испытывать год назад, вдруг проявился в ней с такой силой, что она не могла с ним справиться. Медленным шагом она шла ему навстречу, глядя на него с таким выражением, которое он еще никогда не видел в ее глазах. Он инстинктивно оперся о спинку стула, стоявшего рядом с ним. При виде своей дочери в таком состоянии, у него внутри все похолодело.

— Что я здесь делаю, папочка? Я приехала к тебе в гости. Я думала, что приезжаю в Париж увидеться со своим отцом. Это что, удивительно? Возможно, я должна была позвонить и предупредить. Но я решила, почему бы мне не сделать тебе сюрприз. А почему я стою в этой комнате? Да потому, что обычно она считалась моей. Но вот что гораздо более любопытно: что ты делаешь в этой комнате, папа? Ты, проповедующий в своих бесконечных речах мораль святоши. Ты, который вышвырнул меня год назад из этого дома, назвав шлюхой. Ты, который назвал меня убийцей, потому что я, дескать, убила моего семидесятисемилетнего мужа, который уже девять лет до этого был почти мертвецом?… А если у господина Министра завтра случится сердечный приступ, ты что же, папочка, тоже будешь убийцей? Что, если он обнаружит у себя раковую опухоль и решит покончить с собой, чтобы облегчить страдания? Ты примешь вину и накажешь себя, как наказал меня? А что если афера с его женой сломает ему политическую карьеру? А что будет с ней, папа? Берешь ли ты в расчет ее интересы? Что ты от нее скрываешь? Какое ты имеешь право заниматься всем этим, когда моя мать сидит в Мадриде? По какому праву ты занимаешься тем, чем я не имела права заниматься с человеком, которого любила? Почему…? Как ты посмел!? — Она стояла перед ним, дрожа, и кричала ему в лицо. — Как ты посмел так со мной поступить год назад? Ты вышвырнул меня из дому и послал в Испанию, сказав, что не хочешь жить под одной крышей со шлюхой. Хорошо, теперь ты сам живешь со шлюхой под одной крышей, папочка! — В истерике она указала рукой на будуар, и прежде чем он успел ее остановить, она открыла дверь и увидела блондинку, которая сидела в кресле эпохи Людовика XVI и утирала слезы носовым платком. — Добрый день, мадам!

Она повернулась к отцу:

— И до свидания. И не проведу ни одной ночи в этом доме, ведь я шлюха… Это не я шлюха, папочка, и не эта госпожа, это ты… ты… — Она почти кричала. — То, что ты сказал мне в прошлом году, почти убило меня. Почти год я терзала себя по поводу того, что сделал Джон Генри. Тогда, когда любой убеждал меня, что я невиновна, в том что он сделал, потому что был слишком стар, болен и несчастен. Только ты обвинил меня и назвал шлюхой. Ты сказал, что я обесчестила тебя, что я могла вызвать скандал, который бы втоптал в грязь твое доброе имя. И что же ты, черт возьми! Как насчет нее? — Она едва заметно кивнула в сторону дамы в голубом пеньюаре. — Не думаешь ли ты, что это будет скандал скандалов? Как насчет твоих слуг? А что скажет господин Министр? Его избиратели? А что подумают твои клиенты в банке? Тебе это не все равно? Или же это только я могу навлечь на тебя позор? О, Боже! То, что я сделала, — это еще цветочки. И ты имеешь на это право, потому что тебе так захотелось! Кто я такая, чтобы говорить тебе, что делать, чего не делать, что правильно, а что нет? Но как ты посмел называть меня так? — На миг она остановилась, захлебываясь от желания разрыдаться, затем продолжила.

— Я никогда не прощу тебя, папа… никогда!

Он смотрел на нее, дрожа всем телом, которое за эти минуты постарело на сорок лет. На его лице видна была боль, так он переживал ее слова.

— Рафаэлла… Я был не прав… Я был не прав… Это случилось потом. Я клянусь. Это началось нынешним летом.

— Мне без разницы, когда это началось! — Огненным взором она смотрела то на него, то на его избранницу, плакавшую в кресле.

— Когда я это сделала, ты назвал меня убийцей. Теперь ты делаешь тоже самое, и все в порядке! Я собиралась провести остаток своей жизни в Санта Эухения, поедая свою душу. И ты знаешь, почему? Все из-за тех слов, которые ты мне сказал. Потому что я верила тебе. Потому что я чувствовала себя бесконечно виновной и я приняла на себя пожизненную печаль за все это. — Она вышла из будуара к двери основной комнаты. Он последовал за ней, спотыкаясь, и только на миг она остановилась и обернулась к нему с презрением в глазах.

— Рафаэлла… Прости меня…

— За что мне тебя прощать, отец? За то, что я тебя разоблачила? Ты не мог приехать ко мне, рассказать это? Ты не мог приехать и сказать, что ты уже не думаешь, что я убила мужа? Ты не мог мне сказать, что ты многое переосмыслил, и решил, что был не прав? Если бы я не застала тебя, когда бы ты ко мне приехал сказать все это? Когда?

— Не знаю… — Его голос охрип так, что он почти шептал. — Через некоторое время… Я бы…

— Что бы ты? — Она покачала головой. — Я не верю тебе. Ты никогда бы не сделал этого. И на все это время, пока ты бы развлекался со своей любовницей, я бы похоронила себя в Испании. Ты можешь жить спокойно, зная обо всем этом? Можешь? Если кто и разрушил чью-то жизнь, так это только ты. Ты почти уничтожил мою жизнь.

С этими словами она хлопнула дверью. Она спустилась по лестнице и заметила, что ее багаж все еще внизу. Трясущимися руками она взяла чемоданы, а дамскую сумочку накинула на плечо. Открыла дверь и направилась к ближайшей стоянке такси. Она знала, что стоянка должна быть сразу за углом. Рафаэлла была в таком состоянии, что могла бы дойти пешком до аэропорта, чтобы побыстрей улететь назад в Испанию. Когда она поймала такси, дрожь в ее теле еще не унялась. Она села в такси, приказала водителю ехать в Орли, а сама откинулась на подголовник и заплакала. По щекам ее потекли слезы.

Неожиданно она почувствовала гнев и ненависть к отцу. Что за ублюдок, каков лицемер! А как же ее мать? Как быть со всеми его обвинениями? Все, что он сказал?… Но, переживая все это на пути в аэропорт, она вдруг подумала, что у всех есть свои слабости, и у него, и у нее, и у матери, все же живые люди… Может быть, она действительно не убивала Джона Генри. Может быть он просто сам не хотел больше жить.

Сидя в самолете на пути в Мадрид, она глядела в ночное небо, обдумывая все это. И впервые в этом году она почувствовала освобождение от своего бремени вины и боли. Ей вдруг стало жаль своего отца и она внутри даже рассмеялась, вспомнив как нелепо он выглядел в этом красном халате рядом с этой крупной блондинкой в голубом пеньюаре, с пуховым воротником вокруг ее толстой шеи. Когда самолет приземлился в Мадриде, она уже смеялась про себя, и с улыбкой на лице вышла из самолета.

На следующее утро Рафаэлла спустилась к завтраку. Ее лицо было, как обычно худым и бледным, но в глазах был заметен какой-то другой, необычный блеск. Она выпила кофе и охотно рассказала матери, что обсудила с отцом все их совместные дела.

— Но в таком случае, почему ты не могла просто позвонить ему?

— Потому что думала, что все это займет гораздо больше времени.

— Но это же глупо! Почему ты не осталась в гостях у отца?

Рафаэлла тихо поставила свою чашку кофе:

— Потому что я хотела вернуться сюда как можно скорей, мама.

Алехандра почувствовала что-то подозрительное и внимательно посмотрела Рафаэлле в глаза.

— Почему?

— Я еду домой.

— В Санта Эухению? — Алехандра обеспокоенно посмотрела на нее. — Ради Бога, только не это. Останься хоть бы до Рождества в Мадриде, и мы поедем туда все вместе. Я так не хочу, чтобы ты туда сейчас ехала. Там слишком мрачно сейчас.

— Я это знаю, но я не туда собираюсь ехать. Я имею в виду Сан-Франциско.

— Что? — Алехандру будто током ударило. — Вы это обсуждали с отцом? Что он сказал?

— Ничего. — Рафаэлла почти смеялась про себя, вспомнив, как он выглядел в своем красном халате. — Это мое решение. — То, что она узнала о своем отце, освободило ее окончательно. — Я хочу уехать домой.

— Не будь смешной, Рафаэлла, вот твой дом. — Широким взмахом руки она обвела огромные залы дома, принадлежавшего их семье уже сто пятьдесят лет.

— Частично да, но и там у меня тоже есть свой дом. Я хочу туда уехать.

— Что ты там будешь делать? — Ее мать выглядела совершенно несчастной. Сначала она пряталась в Санта Эухении, словно раненая лань, а теперь решила упорхнуть. Но ей пришлось признать некоторую логику в ее поведении. Это был маленький проблеск, мерцание, напоминание о той Рафаэлле, которой она была когда-то. Она по-прежнему была молчалива и странна, замкнута в себе, и даже сейчас она не говорила о том, что собиралась делать. Алехандра забеспокоилась: неужели опять отец что-то такое ей сказал, из-за чего она едет в Америку? Было ли это снова чем-то очень неприятным? Вообще-то, еще не успел миновать год со времени гибели ее мужа.

— Почему бы тебе не дождаться весны?

Рафаэлла отрицательно покачала головой.

— Нет, я уезжаю.

— Когда?

— Завтра. — Она решила это в тот же момент, когда говорила. Потом поставила чашку кофе и посмотрела матери в глаза. — Я не знаю, сколько там пробуду, когда вернусь. Единственное, что я могу сказать, так это то, что когда я отошла от всего что со мной случилось, я пришла в ужас. Я должна вернуться.

Мать знала, что это было правдой. Но она боялась потерять ее. Она не хотела, чтобы Рафаэлла оставалась в Штатах. Она была испанкой.

— Почему бы тебе не попросить отца заняться всеми твоими делами? — Так поступала Алехандра сама.

— Нет, — Рафаэлла твердо посмотрела на нее. — Я больше не ребенок.

— Ты не хочешь поехать с одной из своих кузин?

Рафаэлла уклончиво ответила:

— Нет, мама. Со мной все будет в порядке.

Она еще раз попыталась убедить Рафаэллу, но это было бесполезно, а Антуан же получил ее послание слишком поздно. На следующий день трясущимися руками он набрал код Испании. Он боялся, что Рафаэлла рассказала матери обо всем и тем самым уничтожила их совместную жизнь. Но узнал только, что Рафаэлла улетела утром в Калифорнию. Было слишком поздно ее останавливать, но Алехандра попросила его позвонить ей и уговорить вернуться.

— Я не думаю, что она послушается, Алехандра.

— Тебя она послушается, Антуан. — Услышав эти слова он вспомнил сцену, происшедшую два дня назад в Париже. Он был благодарен Рафаэлле за то, что она не рассказала об этом своей матери. Теперь ему только и оставалось, что покачать головой.

— Нет, она меня не послушает, Алехандра. Теперь уже нет.

Прозрачным декабрьским днем, в три часа дня самолет приземлился в Сан-Франциско. Светило солнце, воздух был теплым, дул свежий ветерок. Рафаэлла вздохнула полной грудью, удивляясь, что столько времени могла обходиться без этого живительного воздуха. Ей было радостно просто от осознания того, что она здесь, и сама взяв в руки свои чемоданы, поскольку ее никто не встречал, она почувствовала себя свободной, независимой и сильной. На этот раз ее не поджидал роскошный лимузин, и она выходила из самолета, как все, по общему трапу. Ее никто не сопровождал до таможни, она прошла ее вместе с другими пассажирами, и ей это даже понравилось. Она устала быть все время под опекой, под наблюдением. Пришло время, когда она сможет о себе позаботиться. Она предупредила, что приезжает, хотя в доме Джона Генри осталось всего несколько человек. Большинство из прежних служащих были уволены ее отцом; кто-то получил пенсию, кому-то пришлось удовольствоваться небольшой суммой, оставленной для них Джоном Генри. Но так или иначе, все они сожалели о том, что на их глазах закончилась целая эра. Никто не сомневался, что Рафаэлла никогда не вернется в этом дом, и тем больше было изумление оставшихся слуг, когда они получили известие о ее прибытии.