На сей раз последовала ответная улыбка, он был вежлив, моложав; забавно сказать, но вспомнился ей брат, который в шестнадцать лет еженедельно в кого-нибудь да влюблялся.

— И опять вы исчезаете, — продолжая рассказ, он изобразил отчаяние. — Пока я повесил трубку, вы уже растворились в тамошнем воздухе. — Ей не хотелось объяснять, что прошла она через служебный вход, ее провели боковыми коридорами прямо к самолету. Но он был явно озадачен. — Я не замечал вас перед посадкой. — Потом понизил голос, спросил заговорщически: — Скажите правду, вы волшебница? — Выглядел он как дитя-переросток, и ей не удалось сдержать улыбку.

Ее глаза окинули его, теперь уже без раздражения и без боязни. Он слегка не в себе, слегка юн, с избытком романтик, и следует заключить, что не желает ей вреда. Он вежлив, вроде бы даже простоват. И потому она не без улыбки кивнула:

— Да.

— Ага, так я и думал. Дама-волшебница. Жуть! — Он откинулся в кресле, улыбаясь во весь рот. Улыбалась и она. Шла забавная игра. И ничем ей не угрожающая, ведь сидят они, как-никак, в самолете. С этим незнакомцем больше она уж не увидится. Стюардессы скорехонько проводят ее наружу, едва они прилетят в Нью-Йорк, и будет она вновь в безопасности, в надежных руках. А подзаняться этакой игрой с незнакомцем — милое дело. Теперь-то она припомнила его и тот вечер. Когда охватило ее чувство совершенного одиночества и заставило выбежать из дома, усесться на сбегающих по склону холма ступенях. Подняв глаза, она тогда заметила его и, прежде чем он мог бы настичь ее, удалилась под покров сада. Перебирая это в памяти, она заметила, что Алекс снова наклонился к ней. Шутливо спросил:

— А трудно быть волшебницей?

— Временами.

Ему послышался некоторый акцент, впрочем, уверенности в том не было. И тогда, убаюканный мирностью затеявшейся игры, решился он спросить:

— А волшебница вы американская?

— Нет. — Хоть и выйдя за Джона Генри, она ощущала свою принадлежность Франции и Испании. А сейчас не считала рискованным продолжать беседу с Алексом, который, похоже, взялся разглядывать набор колец на пальцах ее рук. Догадалась, что именно его интересует, и решила, что ему нелегко дастся выяснение желаемого.

Ей внезапно захотелось не рассказывать ему о себе, не быть миссис Джон Генри Филипс, хоть не надолго. Побыть бы чуточку просто Рафаэллой, совсем молоденькой девушкой.

— Вы мне, волшебница, не сказали, откуда же вы. — Он уже не разглядывал ее пальцы. Решил, что кто она ни будь, но состоятельна, и еще почувствовал облегчение, не обнаружив гладкой золотой полосы на соответствующем пальце. Стал строить догадки, что у нее, наверное, богатый отец, и этот старик устроил ей нелегкую жизнь, отчего, видимо и плакала она там, на ступенях, где он впервые ее увидал. Или же она развелась. Но, правду сказать, его это и не занимало. А занимали ее руки, ее глаза, ее губы, и та сила, что влекла его столь явственно. Он чуял это даже на расстоянии, и все в нем стремилось быть ближе к ней. Уж и так был он близко к ней, но понимал, что коснуться ее нельзя. Можно только продолжить начатую игру.

А Рафаэлла теперь не таила улыбки. В два счета они превращались чуть ли не в приятелей.

— Я из Франции.

— Да ну? Там и живете?

Она в ответ мотнула головой, став почему-то более сдержанной.

— Нет, живу я в Сан-Франциско.

— Так я и думал.

— Да? — она взглянула на него удивленно и весело. — Как вы догадались? — спросила с полнейшей простотой. Но в глазах читалось, что она себе на уме. Манера вести беседу подсказала ему, что не очень-то ей приходилось сталкиваться с широким грубым миром. — А похоже, что я из Сан-Франциско?

— Непохоже. Просто у меня догадка, что вы здесь живете. А с удовольствием?

Она неспешно кивнула, но бездонная печаль вернулась ее взгляду. Вести с ней беседу — все равно что вести корабль сквозь неспокойные воды, и нет уверенности, когда грозит тебе сесть на мель, а когда опасность отступает и можно мчать на всех парусах.

— Мне нравится Сан-Франциско. Хотя с некоторых пор я редко выбираюсь в город.

— Вот как? — Он побаивался спросить всерьез, отчего она редко выбирается именно с некоторых пор. — Что же тогда занимает ваше время? — Его голос своей мягкостью ласкал ее, и она повернула к нему глаза, расширенные пуще прежнего.

— Я читаю. Запоем. — Тут она улыбнулась и поежилась, словно смутясь, слегка покраснев, отвела взгляд, вновь посмотрела на Алекса и спросила:

— А вы чем занимаетесь? — Сочла себя очень смелой, коль задает несколько личный вопрос сему незнакомцу.

— Я адвокат.

Она кивнула со спокойствием и улыбкой. Ответ ей понравился. Всегда ей юстиция казалась интригующей, и пожалуй, это как раз подходящая работа для такого человека. По ее догадке, они приблизительно одного возраста. В действительности же он был на шесть лет старше нее.

— И вам нравится такая профессия?

— Очень. А вы, что вы делаете, волшебница, помимо чтения книг?

Сперва ей захотелось было сказать, с оттенком иронии, что она нянька. Но это показалось ей незаслуженно жестоким по отношению к Джону Генри, поэтому последовала пауза, Рафаэлла лишь покачнула головой, сказав:

— Ничего. — Не таясь, посмотрела на Алекса. — Совершенно ничего.

Ему по-прежнему было любопытно, откуда она такая взялась, какую жизнь ведет, чем занята круглый день, отчего же плакала в тот вечер. Это все занимало его сильнее и сильнее.

— Вы часто путешествуете?

— Время от времени. Всего по нескольку дней. — Она опустила взгляд на свои пальцы, уставилась в золотой перстень с крупным бриллиантом на левой руке.

— А теперь собрались назад во Францию? — Он подразумевал Париж, в общем и целом верно. Однако она отрицающе повела головою.

— В Нью-Йорк. Я бываю в Париже однажды в год, в летнее время.

Он закивал с улыбкою.

— Красивый город. Я однажды прожил там полгода и влюбился в него.

— Да? — Рафаэлле это явно было приятно услышать. — Значит, вы говорите по-французски?

— Не ахти как. — Вновь вернулась широкая мальчишеская улыбка. — Уж точно не так отменно, как вы по-английски.

Тут она тихо засмеялась, вертя в руках книгу, купленную в аэровокзале, на которую указал теперь глазами Алекс:

— Вы много ее читали?

— Кого?

— Шарлотту Брэндон.

Рафаэлла кивнула утвердительно:

— Люблю ее. Прочла все книги, которые она написала. — И посмотрела на него, словно бы извиняясь. — Знаю, не очень-то серьезное это чтение, но изумительное, для того чтобы отвлечься. Откроешь любую ее книгу, и сразу погружаешься в мир, который она описывает. Наверно, такого рода литература представляется мужчине пустяковой, зато… — не сознаться же ему, что эти книги спасают ее, сберегая рассудок в эти последние семь лет, еще подумает он, будто с разумом у нее неладно. — Зато она очень увлекательная.

Алекс улыбнулся совсем доверительно:

— Знаю, знаю, я ее тоже читал.

— Да ну? — Рафаэлла глянула на него по крайней мере недоуменно. Книги Шарлотты Брэндон вроде бы не того пошиба, чтобы составить чтение для мужчины. Джон Генри наверняка не стал бы их читать. Равно как и ее отец. Те читают не беллетристику, а что-нибудь про экономику, про мировые войны. — И вам нравится?

— Очень. — Тут он решил немного продлить прежнюю игру. — Я их прочел все до единой.

— Правда? — ее огромные глаза еще больше расширились. Удивительно было ей, что адвокату такое интересно. Она с улыбкой протянула ему книгу.

— А эту успели прочесть? Она совсем новая. — А вдруг она сыскала наконец сотоварища.

Кинув взгляд на книгу, он утвердительно кивнул:

— По-моему, она самая удачная. Вам понравится. Она серьезнее некоторых предыдущих. Больше вызывает раздумий. Много и откровенно говорится там о смерти, это не просто милое повествование. Немало высказано весомого. — Он-то знал, что мать писала этот роман весь прошлый год, накануне весьма серьезной хирургической операции, и боялась, что будет он последней книгой. И постаралась вложить в нее нечто значительное. И это ей удалось. Алекс с большой серьезностью проговорил: — Автору она очень дорога.

Рафаэлла недоверчиво произнесла:

— Откуда вы знаете? Вы встречались с писательницей?

Настала короткая пауза, на лице его вновь заиграла улыбка, он наклонился к Рафаэлле и прошептал:

— Это моя маменька. — Та в ответ рассмеялась, словно серебряный колокольчик, приятнейший для слуха. — Честное слово, это так.

— Послушайте для адвоката вы очень уж несерьезный, право.

— Отчего же? — Он постарался принять обиженный вид. — Я серьезен. Шарлотта Брэндон — моя мать.

— А президент Соединенных Штатов — ваш отец.

— С чем вас и поздравляю. — Он протянул руку для пожатия, она вежливо отпустила свою ладонь в нее. Получилось крепкое рукопожатие. — Кстати, меня зовут Алекс Гейл.

— Вот видите! — снова засмеялась она. — Ваша фамилия не Брэндон.

— Это ее девичья фамилия. Мать зовут Шарлотта Брэндон Гейл.

— Вон оно как. — Рафаэлла все смеялась, не могла, глядя на него, не расхохотаться. — Вы всегда этакие байки рассказываете?

— Только совсем незнакомым людям. Кстати, волшебница, а вас как зовут?

Он сознавал некоторую свою напористость, однако отчаянно хотелось знать, кто же она такая. И преодолеть взаимную безымянность. Он желал услышать, как ее зовут, где она живет, где ее можно будет найти, чтобы в том случае, если опять она растворится в воздухе, удалось бы ее вновь отыскать.

Она чуть помешкала с ответом, потом улыбнулась и сказала:

— Рафаэлла.

Он в сомнении покачал головой, но продолжал улыбаться:

— Теперь это мне напоминает байку. Имя у вас не французское.

— Да, испанское. Я только наполовину француженка.

— А наполовину испанка? — Ее внешность подсказала ему, что это правда, иссиня-черные волосы и черные глаза и фарфорово-белая кожа, такова, по его понятиям, и должна быть испанка. Ему и в голову не пришло, что краски свои взяла она от отца-француза.

— Да, наполовину испанка.

— На какую половину? По уму или по душе? — Вопрос был основательный, и она поморщилась, запнулась в поисках ответа.

— Трудно сказать. Сама не очень понимаю. Наверно, душа французская, а ум испанский. Думаю я подобна испанке, не из особого предпочтения, скорее по привычке. Пожалуй, весь жизненный уклад отзывается в том, какова ты.

Алекс с подозрительным видом обернулся назад, потом, наклонясь к ней, прошептал:

— Я не вижу никакой дуэньи.

Она со смехом закатила глаза:

— Ой, здесь ее нет, но потом встретите!

— По-настоящему?

— Даже очень. Я если и бываю одна, то лишь в самолете.

— Это удивительно, даже интригует. — Захотелось спросить, сколько ей лет. Он предположил, что двадцать пять или двадцать шесть, и был бы удивлен, узнавши, что ей тридцать два года. — Вы не против постоянных надзирательниц?

— Иногда. Но без них, наверно, чувствовала бы себя вовсе непривычно. Я с этим выросла. Порой думаешь, что без опеки окажется страшновато.

— Почему? — Она еще более озадачила его. Уж до того отличалась от всех знакомых ему женщин.

— Тогда некому будет защитить тебя, — сказала она с полнейшей серьезностью.

— От чего защитить?

Прошло некоторое время, прежде чем она улыбнулась и вежливо заявила:

— От людей вроде вас.

Ему ничего не оставалось, как ответить улыбкой, и довольно долго они сидели рядом, каждый погрузясь в свои мысли и взаимные вопросы относительно жизни друг друга. По прошествии времени она повернулась к нему с большей заинтересованностью и оживлением во взгляде, чем можно было заметить ранее.

— А зачем вы мне насочиняли про Шарлотту Брэндон? — она никак не могла раскусить его, хоть он ей понравился, вроде бы искренен и добр и забавен и ярок, насколько она может судить.

Но вновь он с улыбкой отвечал:

— Поскольку это соответствует истине. Это моя мать, так-то, Рафаэлла. Скажите, а вас действительно так зовут?

Она сдержанно кивнула в ответ:

— Действительно так. — Но не открыла свою фамилию. Просто Рафаэлла. Ему это имя очень и очень приглянулась.

— В любом случае, она мне мать. — Он указал на ее портрет на задней стороне суперобложки, мирно поглядел на Рафаэллу, не выпускавшую книгу из рук. — На вас она произвела бы наилучшее впечатление. Она вправду замечательная.

— Я в этом не сомневаюсь. — Но ей явно так и не верилось в истинность сказанного Алексом, и тогда он лихо полез в свой пиджак, извлек тонкий черный бумажник, который год назад преподнесла ему Кэ ко дню рождения. На нем были помещены те же буквы, что и на черной сумочке Рафаэллы. «Гуччи». Он вынул из бумажника две фотографии с помятыми уголками и молча протянул ей через пустующее сиденье. Стоило ей глянуть на них, и глаза ее вновь расширились. Одно фото совпадало с помещенным на книге, а на втором была его мать, смеющаяся, и он, обнявший ее рукою, а с другого боку стояла его сестра вместе с Джорджем.