— Не надо меня романтизировать, а то потом ты начнешь стесняться своих слов, так же, как и письма…

— Никакой романтики, голые факты… Когда ты появилась у меня там… — Он все же не решился назвать свалку свалкой. — Василий тут же после вашего отъезда кратчайшим путем полетел сюда, на дачу… Пока вы нас там искали, добирались обратно, он успел вывезти отсюда всю коллекцию, деньги и ценности… Когда сюда явились с Петровки, здесь уже ничего не было… Ты предупредила меня, и именно это впоследствии спасло мне жизнь…

— Каким образом? — удивилась я.

— Они так ничего и не нашли… И не могли ничего от меня узнать, потому что я до сих пор не знаю, где Василий прятал все это…

— А если бы с ним что-то случилось?

— Я задавал ему этот вопрос. Он мне объяснил, что меня нашли бы и вернули все спрятанное… Он специально не говорил мне, где спрятал, чтобы я не мог расколоться под пытками, в бессознательном состоянии…

— Но ведь его тоже могли пытать, — сказала я.

— Его и пытали. Но в себе он был уверен. Он всегда считал, что хороший человек — это не обязательно сильный человек. Точно так же, как сильный человек может быть большим негодяем…

Убедившись, что наскоком они от нас ничего не добьются, ребята из ОБХСС рассудили так: кто-то же посылки им будет слать, а от посылок, на которые требуются немалые деньги, можно будет проследить до самой кубышки. Короче говоря, они не теряли надежды найти наши деньги и ценности. Но больше всего их интересовала наша коллекция…

— Почему?

— Если взять, к примеру, мою «гурду», заменить ее на обыкновенную полицейскую «селедку», а в протоколе (или в акте) изъятия, написать: «сабля с ножнами, XIX век», то так оно и будет… Любой из моих серебряных баташевских самоваров тоже можно было записать как самовар белого металла, прошлого века, каких в любом комиссионном целые полки. Не говоря уже о камнях, украшениях… Они прекрасно понимали, что если им удастся выйти на хранителя нашей коллекции, то он скорее всего не будет возникать и настаивать на немедленной экспертизе… Таким образом, все коллекционные, особенно ценные вещи можно заменить похожим ширпотребом… И разница в стоимости будет в сотни, если не в тысячи раз… Поэтому я им нужен был живой. И когда у меня в тюремной больнице произошло прободение язвы двенадцатиперстной кишки, начался перитонит, и я уже был одной ногой на том свете, то они вызвали ко мне хирурга, который в это время гулял на свадьбе…

Игорь замолчал, взял каминные щипцы, похожие на спаренные клюшки для гольфа, и поправил в камине березовое поленце, которое откатилось от костровища в дальний угол. Оно весело запылало. Он налил чаю в мою пиалу и продолжил свой рассказ:

— Из того, что было дальше, я, разумеется, ничего не по мню, так как сперва был без сознания, а потом под наркозом. Мне это рассказал сам хирург, с которым мы потом очень по дружились. Его зовут Дима, а фамилия Безруков… Смешно, правда? — он взглянул на меня.

Я покачала головой.

— Очень смешно… — сказала я. — У меня по всему телу мурашки от страха, хоть я и знаю, что все хорошо кончилось… У меня ведь тоже был перитонит…

— Он совершенно не соответствовал своей фамилии, — продолжал Игорь. — Руки у него были. И не простые, а гениальные. А в тот вечер ему, наверное, помогал бог пьяниц… Потом Безруков признался, что, приступая к операции, он бы не дал мне ни одного шанса на выживание. Просто он знал, что с него спросят, сделал ли он все, что было необходимо сделать в моем случае, и он сделал… По его словам, это было похоже на учебную операцию в патологоанатомическом театре. Он с полной безответственностью разрезал меня, удалил кусок дырявой кишки, промыл все мои внутренности и зашил, красуясь перед операционными сестрами своей ловкостью. Операцию он сделал в рекордно короткое время. И первое, что сделал, когда снял перчатки, — выпил больничную мензурку чистого спирта. Он даже забыл спросить, дышу ли я. Прямо из больницы он со спокойной душой снова отправился на свадьбу. Он знал, что теперь любой патологоанатом при вскрытии не сможет его ни в чем упрекнуть. Когда на другой день ему сказали, что у меня температура упала до тридцати восьми, а давление и пульс стабилизировались, он долго не мог понять, о ком идет речь… Так что ты самым реальным способом спасла мне жизнь…

— Если не считать того, что именно из-за меня к тебе прицепился Николай Николаевич и потом передал дело на Петровку.

— Ты имеешь в виду того полковника, с которым приезжала?

— Да.

— Почему из-за тебя?

— В свое время я отказалась выйти за него замуж… С тех пор он очень ревниво относился ко всем моим поклонникам…

— Вот оно в чем дело! — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — А мы-то с Василием чуть головы не сломали, пытаясь понять, как на нас вышла госбезопасность… Ну, теперь все ясно…

— Так что, можно сказать, что я тебя чуть не погубила, а ты говоришь — спасла.

— Спасла, спасла, — замахал на меня руками Игорь. — Мы потом узнали, что ОБХСС начал нас разрабатывать на много раньше. И делал это настолько тонко, что мы ни о чем не подозревали. Но у оперативников с Петровки не хватало информации для полной картины. А вмешательство госбезопасности невольно ускорило процесс. Так что, если б не ты со своим полковником, они тихонечко подошли бы к нам и взяли тепленькими со всем барахлишком… и не с чего мне было бы начинать все сначала…

— Это Василий тебя спас, — сказала я. — А почему он у тебя все еще в шоферах да охранниках ходит?

— Он никогда у меня не был ни шофером, ни охранником…

— А кем же он был?

— Другом и компаньоном.

— Но он же постоянно тебя возил и охранял.

— А я за него вел всю документацию, считал.

— Извини, — сказала я и почему-то с облегчением вздохнула. Мне было приятно, что Василий не просто шофер.

— Он к тебе тоже очень хорошо относится, — улыбнулся Игорь. — Если б не он, то я бы и десятой доли не смог сделать из того, что сделано… А если б не ты, то, может, и вовсе не начинал… Так что сама видишь, что я не преувеличивал, когда писал, что все, чего я добился, я сделал во имя твое…

Он замолчал и испытующе взглянул на меня.

Я понимала, что промолчать в ответ на такие слова просто невозможно.

— У меня все было по-другому… — сказала я.

— Я знаю! — горячо перебил меня он. — Я не жду никакого ответа… Может быть, позже, когда… Ведь я только из — за того хлопочу, чтобы иметь возможность делать тебе что-то приятное… Кроме этого, мне ничего не нужно… — Он осекся, покраснел. — То есть я не в том смысле… Просто мне стало мало того, что ты есть на свете… Мне нужно, чтобы ты была в моей жизни. В качестве друга, просто старой знакомой, в любом качестве… Это твой выбор.

— Очень много всего произошло за эти двадцать восемь лет… — Я покачала головой. — Я устала от событий…

— Нет, — засмеялся он. — На усталую ты совсем не похожа… Разве усталые люди затевают ремонт?

10

Василий повез меня в офис только под утро. Игорь, разумеется, предлагал мне остаться и предоставлял в мое распоряжение роскошную спальню с примыкающей к ней ванной, шелковую пижаму и купальный халат, купленный специально для меня, но мне захотелось побыть одной, пусть не дома, но у себя…

Мне хотелось осмыслить все, что свалилось на меня буквально в последний день. Ведь пресловутое письмо до тех пор, пока был не найден его автор, было как бы недействительным, как незакрытый бюллетень. А с этого момента вступало в силу. Мне предлагалось полностью переменить судьбу…

«Хотя почему полностью, — думала я в полудреме, уютно устроившись на заднем сиденье „линкольна“, — что изменится в моей жизни, прими я предложение Игоря? Работать я не перестану. Внучку воспитывать не перестану. Писать эти воспоминания тоже не перестану, и ему с этим придется смириться. Представляю, каково ему будет читать некоторые эпизоды… Ведь, как я ни скрывайся за чужой фамилией, он все равно узнает себя и меня… Но идея сделать свой опыт достоянием моих подружек по несчастью перевешивает все сомнения на этот счет…

Что же еще изменится в моей жизни? Питаться я лучше не стану. Как и прежде, я буду постоянно ограничивать себя во всем и постоянно нарушать собственные запреты и страдать от этого… Только соблазнов появится больше, что не хорошо… А впрочем, с чего это я взяла? Я и сейчас могу питаться одними лобстерами и черной икрой, но люблю-то я жареную картошку, эклеры с заварным кремом, пористый шоколад „Слава“ и бывший „Гвардейский“.

Одеваться я тоже лучше не стану, по, надеюсь, понятным причинам…

Драгоценностей нормальной женщине слишком много не надо. А того, что у меня уже есть, хватит и мне и Анечке за глаза.

Поездить по миру я и сейчас имею материальную возможность, но не имею времени. Так ведь с переменой участи времени у меня не прибавится, потому что ко всему перечисленному прибавятся еще и Игорь, и этот дом, и еще какие-то дома в России, в Испании, на Лазурном берегу, о которых он говорил.

Конечно, подметать комнаты и мыть окна мне там не придется, но хозяйка есть хозяйка. И мне легко себе представить, как можно быть недовольной своими горничными, поварами и садовниками и всерьез из-за этого расстраиваться. Так зачем же мне искать лишние поводы для расстройства?

Статус замужней дамы, за который извечно борется большинство женщин, меня как-то не волнует и никогда не волновал.

Любовников мне хватает и, надеюсь, так будет и впредь…

Кавалеры для официальных выходов тоже есть. Что же еще остается? Да, пресловутое чувство защищенности. Как говорят женщины, возможность опереться на крепкое мужское плечо…

Как это ни странно, но это чувство не покидало меня во время всего моего замужества. И чем тяжелее болел Родион, тем сильнее и увереннее в себе и в своем будущем я была. И сейчас я не чувствую себя беззащитной.

А прими я предложение Игоря, все будет с точностью до на оборот, потому что стреляют… И притом в самых успешных, самых предприимчивых, самых богатых, самых заметных.

Невозможно заработать большие деньги, не перейдя кому-то дорогу, не обогнав кого-то. И совершенно не имеет значения, честно ты это сделал или нечестно… А от терпеливого профессионала не спасет никакой Василий… Значит, я каждый день буду вздрагивать от любого телефонного звонка, ожидая страшных вестей…

Но ведь когда любишь, то разделяешь судьбу любимого, укорила я саму себя. Вспомни, как ты пыталась переплыть бушующее море на утлом рыбацком челне… Вспомни, как ты не задумываясь поехала за Полярный круг.

Так то когда любишь, возразила я сама себе.

А разве ты не готова была полюбить Игоря? Разве твоя душа не раскрывалась ему навстречу, как подсолнух навстречу солнцу? Он ведь и сейчас поразил твое воображение настолько, что ты почти готова полюбить его заново. Неужели в тебе еще осталась потребность любви?

Вот это вопрос!

Но он, по крайней мере, отвечает на все предыдущие. Без любви мне все, что предлагает Игорь, не нужно!»

11

Машина остановилась у дверей моего офиса. Василий вышел, неторопливо обошел машину спереди и открыл мою дверцу. Я вышла. Он мягко захлопнул дверцу и кивнул мне, прощаясь. Видно было, что он чего-то ждет. Может, того, что я протяну ему руку… Раньше этого никогда не было, потому что он, открыв дверцу и пропустив меня вперед, быстро ретировался, кивая на ходу.

Я протянула ему руку, крепко, как могла, пожала его твердую широкую ладонь, потом шагнула к нему и, обняв левой рукой за шею, поцеловала в щеку:

— Спасибо вам за Игоря, — сказала я.

— Не за что, — ответил он.

Я разложила и застелила наш офисный диван, помылась, легла на прохладные, скользкие от крахмала простыни и как пай-девочка закрыла глаза. Но сна, как говорится, не было ни в одном глазу. Было такое впечатление, что я легла не после бессонной ночи, а наоборот — хорошо выспавшись, только что проснулась на рассвете.

Мне было от чего возбудиться. Раньше я думала, что воспоминания — это самая твердая валюта в мире. Что, как говорили древние, «даже Боги не в силах сделать бывшее не бывшим», а это значит, что отнять или девальвировать честно нажитые воспоминания никто не может. Что от времени воспоминания становятся только лучше, настаиваясь на годах, как хороший коньяк. Но, вероятно, это справедливо только для хороших воспоминаний. А плохие воспоминания можно изменить…

Сегодня одной обидой в моей жизни стало меньше. Есть от чего поворочаться в постели…

12

Чтобы хоть как-то успокоиться, я встала, достала из секретера плитку шоколада «Слава», отломила добрую половину и снова легла.