И еще Саймон должен был переговорить с Уорлоком. Когда Гренвилл покинул Париж, он направился прямиком в Гавр, нашел контрабандиста, доставившего его в Дувр, а потом нанял экипаж, на котором и проделал оставшуюся часть пути до Сент-Джаста. У Саймона не было ни малейшей возможности встретиться с Уорлоком и перекинуться с ним парой слов в какой-нибудь попавшейся по дороге таверне.

Саймон не знал, что известно Уорлоку о его последних месяцах в Париже или насколько откровенно будет беседовать с ним шеф, даст ли он понять, что ему кое-что известно. Гренвилл не мог недооценивать Себастьяна. Уорлок, вероятно, знал, что его агент провел в тюрьме девяносто шесть дней, и наверняка захотел бы узнать, как ему удалось выйти на свободу. Если Саймон скажет, что бежал, Уорлок потребует объяснений, станет допытываться, как ему удалось совершить такой подвиг. Если же Саймон признается, что его выпустили на свободу, Уорлок тут же что-то заподозрит. Значит, Гренвиллу придется вести себя крайне осторожно с человеком, который втянул его в эту сеть интриг.

А еще Уорлок наверняка ожидал, что Саймон вернется во Францию и займет свое место в коммуне, чтобы передавать еще больше секретных сведений британцам, — точно так же, как Ляфлер жаждал заполучить информацию уже сейчас, до вторжения союзников во Фландрию.

Саймон взял бокал вина и внезапно почувствовал приступ гнева — нет, безумной ярости. Настолько сильной, что не мог себя контролировать. Как бы он хотел в этот момент разнести вдребезги всю мебель в комнате! Если Амелия вернется, если снова осмелится вмешиваться в его жизнь, ей достанется по первое число! В его обществе она не может чувствовать себя безопасно. Если не будет держаться от него подальше, Гренвилл докажет ей и себе, что он — эгоистичный ублюдок, и соблазнит ее в тот самый миг, когда она войдет в его дверь…

Никогда прежде он не чувствовал такого отчаяния. Он вдруг подумала, что в объятиях Амелии и мир, и война перестали бы существовать. В ее объятиях он купался бы в наслаждении, свете, смехе и любви…

Саймон швырнул бокал в стену. Тот разбился вдребезги.

Дрожа всем телом, Саймон сел, невидящим взором глядя на поднос с едой. Его характер все больше портился. Саймон несколько раз глубоко вдохнул, но образ Амелии стоял перед глазами, точно так же, как и образы его сыновей. И Гренвилл схватился за голову.

Ему придется вернуться в Лондон. Ему предстояло принять ужасное решение. Насколько безопасно будет оставить мальчиков в Корнуолле? Или стоит взять их с собой в город?

Саймон понимал, что они должны находиться рядом с ним; он будет жить в состоянии непрестанной паники, если оставит их в Корнуолле, каждый миг опасаясь за их безопасность. Если его уловки выплывут наружу, жизни детей окажутся под угрозой.

Саймон отставил поднос и откинулся на спинку кресла. Он должен вернуться в Лондон. Его ждет опасная деятельность. Очевидно, ему нужно нанять экономку, но это должен быть кто-то, наделенный живым умом, сильным характером и здравым смыслом. Это должен быть кто-то, кому он может доверять.

Синьор Барелли был слабохарактерным. Гувернантку, чье имя Саймон никак не мог вспомнить, наняла Элизабет. Каждый раз, когда он мельком бросал на нее взгляд, он видел ее слезы. Эта дама, несомненно, была самой настоящей истеричкой.

Элизабет управляла его домашним хозяйством и, что было гораздо важнее, следила за воспитанием мальчиков, причем справлялась с этими задачами хорошо. Старая экономка, которая умерла несколько месяцев назад, целиком подчинялась леди Гренвилл. Элизабет была не просто красивой графиней: она была домохозяйкой и матерью.

И в этот момент перед глазами Саймона вдруг предстала Амелия. Она стояла на пороге столовой с мальчиками, крепко держа их за руки.

Та самая Амелия, которая одиноко жила в поместье Грейстоун, заботясь о своей умалишенной матери и утверждая, что довольна своей участью.


Амелия закончила вытирать пыль с фортепиано, которое вдовствующая графиня Бедфордская купила для ее сестры. Выпрямившись, она окинула взором инструмент, который теперь блестел. Поскольку парадный зал не мог похвастать богатой обстановкой — два темно-красных кресла стояли перед большим каменным камином, — они расположили вокруг фортепиано шесть стульев с обивкой из камчатной ткани алого цвета. Прежде чем сбежать с Бедфордом, Джулианна играла часами, без перерыва, и соседи часто приходили ее послушать. Граф Д’Аршан, эмигрант, приносил с собой скрипку и подыгрывал Джулианне. Амелия с ностальгией вспоминала времена, когда этот зал наполнялся музыкой и голосами, теплотой и смехом.

В этот самый момент Амелия вдруг почувствовала себя такой одинокой… Долгие месяцы в доме было невероятно тихо.

Она вовсе не собиралась сейчас вспоминать, как оказалась в обществе Гренвилла — или в его объятиях.

Амелия еще раз протерла поверхность фортепиано. Мама спала наверху. Гарретта дома не было — он отправился обходить земельные владения с пастушьими собаками. Лукас уехал в Лондон несколько дней назад, а где находился сейчас Джек, Амелия не имела понятия. Хотелось надеяться, что брат был в открытом море, по привычке удирая от кораблей военного флота его величества.

Мама, к сожалению, не могла составить ей хорошую компанию. Точно так же, как и немногословный шотландец. Поэтому создавалось ощущение, будто дом был совершенно пуст.

Амелия сожалела, что сейчас в Корнуолле не было Надин Д’Аршан. За зиму старшая дочь графа Д’Аршана стала Амелии лучшей подругой, но теперь Надин вернулась со своей семьей в город. Француженке не нравилась сельская местность. К тому же Амелия подозревала, что Надин каким-то образом задействована в разведывательной деятельности. Она была фанатичной противницей якобинцев и всегда находилась в курсе последних революционных событий.

Несмотря на посторонние размышления, Амелия не могла отогнать от себя образ Гренвилла, который неотступно маячил перед ней. Точно так же, как облик его прелестной новорожденной дочурки. Как же легко было поддаться этим мыслям! В сущности, только об этих двоих и могла сейчас думать Амелия!

Нахмурившись, она принялась смахивать пыль с ближайшего подоконника, забыв, что уже делала это. Амелия не знала, как сблизить отца и дочь, но была решительно настроена сделать это. Гренвилл совершил множество ошибок, это факт, думала она, но он был хорошим, любящим отцом. Каждый раз, когда Амелия видела Гренвилла с сыновьями, его отцовские качества производили на нее глубокое впечатление. Как долго он будет поворачиваться спиной к собственной дочери? Амелия провела ночь без сна, раздумывая, как можно привести Гренвилла в чувство.

Что же касалось нелепых домыслов миссис Мердок, то Амелия не собиралась принимать их во внимание. Подобные сплетни, безусловно, были просто отвратительны, и она не поверила им ни на мгновение! Разумеется, это ребенок Гренвилла!

Амелия тщательно убрала весь дом. И теперь сомневалась, что где-нибудь обнаружится хоть пылинка или частичка грязи. Кухонные помещения сияли такой чистотой, словно их никогда не использовали. Чемоданы мамы были упакованы. На то, чтобы собрать в дорогу вещи самой Амелии, потребовалось бы меньше часа — у нее, как у непритязательной женщины, было мало вещей.

— Амелия.

Она замерла, услышав голос Гренвилла. И, не веря своим ушам, обернулась.

Но Амелии не почудилось. Граф Сент-Джастский, облаченный в медно-красный бархатный сюртук, бежевые бриджи и светлые чулки, собственной персоной стоял на пороге парадного зала. Он не надел парик, но волосы под двууголкой были убраны назад. При взгляде на Амелию брови Гренвилла удивленно приподнялись. На ней было надето самое старое домашнее платье и передник, а в руке она держала веничек из перьев для смахивания пыли.

Амелия вспыхнула:

— Вы что, просто вошли в дом?

— Я стучал три раза. И даже громко звал вас от двери. Но никто не ответил, — пояснил граф и сощурился. — Почему вы занимаетесь уборкой?

— У меня нет штата горничных, которые сделали бы это за меня, — язвительно отозвалась Амелия. Но ее сердце неистово застучало. С какой стати Гренвиллу вздумалось являться с визитом?

— Это просто неприемлемо, — категорично заявил Гренвилл, глядя мимо нее в парадный зал. — В доме ничего не изменилось, как я погляжу, кроме того, что вы распустили слуг.

Десять лет назад в Грейстоуне была горничная, убиравшая дом. Но Амелия не собиралась касаться прошлого, поэтому строго заметила:

— Предпочитаю не обсуждать вопрос, прибегаю ли я к чьей-либо помощи в содержании моего дома.

Гренвилл угрюмо посмотрел на нее:

— Можно войти? Я не хотел поставить вас в неловкое положение.

— Именно это вы и сделали, — сквозь зубы бросила она.

Граф медленно расплылся в улыбке.

— Возможно, вас так волнует не тема разговора, а само мое присутствие?

Амелия прикусила губу. Он был прав. Неприятной ей представлялась даже сама мысль о том, что ее застали в домашних обносках, словно простую прислугу.

— Если бы я знала, что вы собираетесь заехать, обязательно приготовила бы чай, — колко заметила она.

Гренвилл снова улыбнулся, и эта улыбка осветила его глаза.

— С удовольствием выпил бы с вами чаю.

Амелия встревожилась еще сильнее, ведь у нее не было ничего, что можно было предложить гостю к чаю.

Но Саймон тут же добавил:

— Но, поскольку вам в этом случае придется разжечь огонь и вскипятить воду, заварить чай, поставить все на поднос и лишить меня в конечном счете своей компании на некоторое время, я вынужден отклонить ваше предложение.

У Амелии как будто камень с души упал. Гренвилл все понял, подумала она. Саймон всегда был добрым и чутким.

Он посмотрел ей в глаза, все еще улыбаясь.

Десять лет назад он тоже был добр. Когда Саймон приезжал с визитом или они вместе отправлялись по магазинам, он преподносил Амелии несметное количество подарков.

Когда она волновалась о здоровье мамы, Саймон внимательно ее выслушивал. Когда жаловалась на Джулианну, имевшую обыкновение уклоняться от выполнения домашних обязанностей, давал мудрые советы. Когда Амелия злилась на Лукаса, настроенного резко против их отношений, Саймон оставался спокойным и благоразумным. И все же больше всего она была благодарна Гренвиллу за то, что он всегда притворялся, будто не замечает разделявшей их пропасти — внушительной разницы в благосостоянии и общественном положении.

— Я не против того, чтобы угостить вас чаем, — медленно произнесла она. В голове застряла мысль: интересно, что он здесь делает?

— Я выпил чаю перед тем, как уехать из дому. Тем не менее я с удовольствием посижу с вами.

Амелия покачала головой, еще раз испытав неимоверное облегчение.

— Пожалуйста. Входите.

Гренвилл коротко улыбнулся ей и вошел в парадный зал.

— Лукас дома? — спросил он.

— Лукас уехал в город сразу же после похорон.

Это известие, похоже, пришлось Гренвиллу по душе. Он положил руку на фортепиано.

— Раньше его здесь не было.

— Вдовствующая графиня купила его для Джулианны.

— Очень мило с ее стороны.

Сколько же они будут вот так ходить вокруг да около, общаясь друг с другом подчеркнуто, даже чересчур вежливо? И Амелия очень осторожно спросила:

— Так, значит, это просто светский визит соседа?

— Увы, нет. — Гренвилл повернулся к ней, и на его лице мелькнула досада. — Я бы хотел принести вам свои извинения во второй раз.

Амелия нервно вздрогнула:

— За ваше вчерашнее поведение?

— Да. Я снова вел себя по-хамски. Но в свое оправдание могу сказать, что чувствовал я себя довольно скверно.

Она не смогла сдержать улыбку.

— А вы не думаете, что я тоже должна принести вам свои извинения?

Теперь и он улыбнулся.

— Я их не приму.

— Почему? — забеспокоилась Амелия.

— Потому что кто-то должен был поставить меня на место. Вы были правы. Я вел себя как законченный эгоист, думал только о себе.

Амелия не верила своим ушам.

— Вы так на меня смотрите… — мягко заметил Гренвилл.

Его голос был таким милым, что сердце Амелии гулко стукнуло. Страстное желание, смутно бурлившее с момента его прихода, стремительно нахлынуло на нее. «Я все еще люблю его», — подумала она и тут же замерла в праведном ужасе. Потрясенная этой предательской мыслью, Амелия отвернулась. Она не могла любить Гренвилла. Это было невозможно.

— Амелия? Я чем-то вас расстроил?

Его голос по-прежнему звучал нежно и мило. Повернувшись, она заставила себя улыбнуться:

— Конечно нет. Как поживают дети?

Амелия заметила, как напряглось лицо Гренвилла, однако он ответил спокойным тоном: