Дафна до истерики боялась темноты, и, поскольку у меня тоже были свои страхи, я никогда не дразнил ее за это. А она никогда не дразнила меня. Во всяком случае, когда речь шла действительно о важных вещах.

У Дафны аллергия на моллюсков. Любимый ее цвет – желтый. У нее начисто отсутствует музыкальный слух. Зато она хорошо танцует. Тем обидней ей было, что я не пригласил ее вчера вечером на танец.

Когда мне было шестнадцать, она прислала мне на Рождество новую сумку для фотокамеры. Хотя я никогда не рассказывал, что хочу избавиться от старой, этот подарок говорил о том, что она обращает внимание на мои увлечения, и он так меня тронул, что я сменил старую на новую. И до сих пор ею пользовался.

Я потянулся под одеялом, повернув голову туда, где лежала сумка. Интересно, долго она выбирала?

Наверное, Дафна была права. Я и сам не осознавал, сколько всего нас связывает. Наши отношения ограничивались редкими визитами и случайными телефонными звонками, и я никогда даже представить себе не мог, что они выльются в нечто большее.

А теперь Дафна в самолете, который уносил ее обратно во Францию, к Фредерику.

Я выбрался из постели, скинул мятую рубашку и брюки от костюма и направился в душ. Подставляя тело упругим струям воды, призванным смыть последние воспоминания о вчерашнем дне, я пытался избавиться и от мыслей.

В голове по-прежнему звучали ее колкие слова о том, что я моральный калека. Неужели мне и впрямь не дано понять, что такое любовь? Или я попробовал ее и отбросил прочь? Если так, зачем мне Отбор?


Советники сновали по дворцу с кипами бланков анкет для конкурса, улыбаясь с таким видом, словно знали что-то такое, чего не знал я. Время от времени кто-нибудь похлопывал меня по плечу или вполголоса говорил что-то ободряющее, как будто все чувствовали, что я внезапно засомневался в той единственной вещи в жизни, на которую всегда рассчитывал и надеялся.

– В сегодняшней партии есть интересные экземпляры, – заметил один.

– Да вы счастливчик, – высказался второй.

Количество анкет росло, но все, о чем я мог думать, были обидные слова Дафны.

Мне следовало изучать цифры финансового отчета, лежавшего передо мной, а вместо этого я рассматривал лицо отца. Неужели он действительно морально меня искалечил, начисто лишив основополагающих понятий о том, что значит находиться в романтических отношениях с кем-то? Я видел, как они с мамой ведут себя друг с другом. Может, между ними и нет страсти, но близость определенно существует. Выходит, этого недостаточно? Нужно стремиться к чему-то другому?

Я задумался, глядя прямо перед собой. Может быть, он считал, что, если я буду жаждать чего-то большего, Отбор окажется для меня невыносимым? Или что я разочаруюсь, если не найду чего-то такого, что перевернет мою жизнь. Пожалуй, не зря я никогда не говорил вслух о том, что именно на это и надеялся.

А может, он вовсе ни о чем таком не думал. Люди такие, какие они есть. Отец был человеком жестким – ни дать ни взять меч, закаленный необходимостью править страной, раздираемой постоянными войнами и набегами повстанцев. Мама же – как одеяло, мягкая и уютная. Она выросла в тяжелых условиях и оттого вечно пытается всех утешить и защитить.

Я отдавал себе отчет в том, что в глубине души куда больше похож на нее, чем на него. И меня это вполне устраивало, а вот отца – нет.

Так что, возможно, он ограничивал проявление чувств намеренно, чтобы придать мне твердости.

«У вас не хватит ума увидеть любовь, даже если она окажется у вас прямо перед носом».

– Максон, спустись на землю, – выдернул меня из задумчивости отцовский голос.

– Сир?

Вид у него был усталый.

– Сколько еще тебе повторять? Отбор – возможность сделать взвешенный и разумный выбор, а не предеваться грезам.

В комнату вошел советник и вручил отцу письмо, а я тем временем выровнял стопку бумаг, постучав торцом по столу.

– Да, сир.

Пока он пробегал глазами текст, я в последний раз посмотрел на него.

Возможно.

Нет.

Все-таки нет. Он хотел сделать из меня мужчину, а не машину.

Досадливо крякнув, он скомкал листок и швырнул его в мусорную корзину:

– Чертовы повстанцы!


Бо́льшую часть утра я провел у себя в комнате, подальше от любопытных глаз. В одиночестве работалось гораздо продуктивней, а если даже я трудился и не очень продуктивно, по крайней мере, меня некому было за это критиковать. Впрочем, судя по приглашению, которое я получил, рассчитывать провести так весь день не стоило.

– Ты меня звал? – спросил я, входя в личный кабинет отца.

– А, вот и ты, – сказал отец. Глаза у него искрились от удовольствия. – Завтра мы начинаем. – Он потер руки.

– Да, – вздохнул я. – Еще раз пройдемся по сценарию «Вестей»?

– Нет, не надо. – Он положил руку мне на спину, увлекая за собой, и я поспешно распрямился. – Ничего сложного не будет. Вступительная часть, короткий разговор с Гаврилом, а потом объявление имен и показ фото девушек.

– Вроде бы все просто, – кивнул я.

Мы подошли к его рабочему столу, и он хлопнул ладонью по толстой стопке папок:

– Вот они.

Я опустил глаза. Покосился на папки. Сглотнул.

– Так. Примерно двадцать пять из них или около того обладают очевидными качествами, идеальными для новой принцессы. Хорошие семьи, связи с другими странами, которые могут оказаться очень полезными. Есть и ослепительные красавицы. – Он шутливо ткнул меня под ребра, что было совершенно ему несвойственно, и я отступил в сторону. Мне было совсем не до шуток. – К сожалению, не все провинции выдвинули достойных кандидаток. И чтобы это больше походило на случайный выбор, мы воспользовались этими кандидатками для придания большего разнообразия. Сюда затесалось даже несколько Пятерок. Впрочем, более низших каст нет. Должны же мы поддерживать хоть какую-то планку.

А я-то, наивный, полагал, что всем будет управлять рука судьбы… в то время как за Отбором снова стоял он.

Отец провел большим пальцем по обрезу папок.

– Не хочешь взглянуть? – поинтересовался он.

Я опять покосился на стопку. Имена, фотографии, перечень достижений. В досье указаны все существенные подробности. Тем не менее я твердо знал, что в анкетах не было ни слова о том, что могло их рассмешить или побуждало раскрывать самые мрачные свои секреты. Это подборка сухих фактов, а не живых людей. И, судя по всему, выбора у меня не было.

– Это ты их отобрал? – Я оторвал взгляд от папок и вскинул глаза на отца.

– Да.

– Всех до единой?

– Ну, в основном, – улыбнулся он. – Как я уже сказал, некоторые попали в список для отвода глаз, но я полагаю, что варианты тебе достались очень неплохие. Получше, чем мне.

– Для тебя кандидаток тоже подбирал твой отец?

– Некоторых – да. Впрочем, тогда все было по-другому. А почему ты спрашиваешь?

Мне вспомнилась одна отцовская фраза.

– Так вот что ты имел в виду, да? Когда сказал, что потратил на подготовку многие годы?

– Ну, нам необходимо было подгадать так, чтобы определенные девушки достигли нужного возраста, а в ряде провинций у нас был выбор из нескольких вариантов. Но поверь мне, они все тебе понравятся.

– Да?

Понравятся? Можно подумать, ему есть до этого какое-то дело. И можно подумать, для него это нечто большее, нежели еще один способ укрепить позиции короны, государства и свои личные.

Внезапно до меня дошел смысл его бесцеремонного комментария насчет того, что от Дафны в качестве моей спутницы жизни не было бы никакого толку. Ему плевать, что я сблизился с ней, поскольку она очаровательная и с ней весело. Все, что его интересовало, – это то, что она представляла Францию. Он вообще не видел в ней человека. А поскольку отец уже и так получил практически все, что ему было нужно от этой страны, Дафна его не интересовала. Я не сомневался в том, что если бы он мог извлечь из моего брака с ней какую-то выгоду, то первым бы плюнул на все свои драгоценные традиции.

– Ну, не кисни, – вздохнул он. – Я думал, ты обрадуешься. Неужели тебе даже не хочется на них взглянуть?

Я одернул пиджак:

– Ты сам сказал, что грезить тут не о чем. Я увижу их тогда же, когда и все остальные. А теперь, с твоего позволения, мне нужно закончить читать поправки к законопроекту, которые ты внес.

Вышел я, не дожидаясь его разрешения, поскольку был уверен, что привел достаточно веский довод, чтобы он позволил мне удалиться.

Я чувствовал себя загнанным в угол. Мне предлагалось найти среди десятков отобранных им лично девушек ту, которая мне понравится. И каким образом я должен это сделать?

Нужно успокоиться. Ведь он, в конце концов, выбрал маму, а она чудесный, замечательный, умный человек. Но похоже, отец, в отличие от меня, свой выбор сделал без постороннего вмешательства. К тому же теперь все было совершенно по-другому, как он сам утверждал.

Слова Дафны, отцовское давление и мои собственные растущие страхи превратили предстоящий Отбор в бесконечный кошмар.


Когда до встречи с будущим оставалось всего пять минут, я понял, что меня сейчас вырвет.

Предупредительная гримерша промокнула пот у меня на лбу.

– Сир, вам нехорошо? – забеспокоилась она.

– Я просто переживаю, что, несмотря на такую богатую палитру помад, все они не моего оттенка.

Так иногда говорила мама. «Это не мой оттенок». Понятия не имею, что это значило.

Девушка хихикнула, и мама с ее гримершей тоже.

– По-моему, меня уже можно выпускать. – Я разглядывал свое отражение в одном из больших зеркал, установленных в закутке студии. – Спасибо.

– И меня тоже, – сказала мама, и обе девушки поспешили прочь.

Я крутил в пальцах какой-то пузырек, пытаясь не думать об убегающих секундах.

– Максон, милый, может, тебе в самом деле нехорошо? – заволновалась мама, глядя не на меня, а на мое отражение.

Я обернулся к ней:

– Не знаю… Просто…

– Послушай, все волнуются, но по большому счету это всего лишь объявление имен и ничего более.

Я сделал медленный вдох и кивнул. Можно было относиться к происходящему и так. Объявление имен. И все. Просто список имен и ничего более.

Я снова глубоко вдохнул.

Какое счастье, что не ел с утра.

Я развернулся и двинулся к своему месту на сцене. Отец уже ждал.

– Возьми себя в руки, – покачал он головой. – Ты ужасно выглядишь.

– Как ты пережил все это? – спросил я.

– Я вел себя решительно, как подобает принцу. И ты тоже будешь вести себя так же. Или нужно напомнить, что приз в этом состязании – ты? – На его лице отразилась досада, как будто он ожидал, что это давным-давно должно было до меня дойти. – Это они состязаются за тебя, а не ты за них. Твоя жизнь никак не изменится, за исключением того обстоятельства, что некоторое время тебе придется иметь дело с кучкой ошалевших от собственного счастья девиц.

– А вдруг ни одна из них мне не понравится?

– Тогда выберешь наименее противную. Желательно ту, которая может быть чем-то нам полезна. Впрочем, на этот счет не волнуйся, я тебе помогу.

Если он собирался этими словами подбодрить меня, то у него ничего не вышло.

– Десять секунд, – объявил кто-то, и мама, которая как раз подошла к своему креслу, ободряюще подмигнула.

– Не забывай улыбаться, – напомнил отец и с уверенным видом повернулся в сторону камер.

Внезапно заиграл гимн, и все тут же заговорили. Я понимал, что должен следить за происходящим, но все мои силы уходили на то, чтобы сохранять спокойное и веселое выражение лица.

Из этого состояния меня вывел знакомый голос Гаврила.

– Добрый вечер, ваше величество, – произнес он, и сердце ушло в пятки, но я вовремя сообразил, что он обращается к отцу.

– Гаврил, всегда рад тебя видеть.

– Не терпится услышать объявление?

– О да. Я вчера присутствовал при выборе некоторых кандидатур. Все девушки очень милые.

Все это было произнесено так естественно, так гладко.

– Значит, вам уже известны имена финалисток?! – воскликнул Гаврил.

– Всего несколько.

И вновь меня поразила та легкость, с которой с его губ сорвалась эта ложь.

– А с вами его величество этой информацией, случайно, не поделился?

На сей раз Гаврил обращался уже ко мне. Булавка у него на лацкане сверкала в свете софитов.

Повернулся отец, взглядом напоминая о необходимости улыбаться. Я послушно растянул губы в улыбке и ответил:

– Нет. Я увижу финалисток вместе со всеми остальными.

Ох. Надо было сказать «девушек», а не «финалисток». Речь все-таки о наших гостьях, а не о выставочных животных. Я украдкой обтер вспотевшие ладони о брюки.

– Ваше величество, – подошел Гаврил к королеве, – что вы можете посоветовать нашим финалисткам?

Я покосился на маму. Сколько времени ушло у нее на то, чтобы научиться держаться с таким безукоризненным достоинством? Или это у нее врожденное? Она застенчиво склонила голову набок, и даже видавший виды Гаврил растаял.