И эта кровь теперь навечно холоднее льда.

Я перекрестился и вышел из склепа. Оказавшись снаружи, я судорожно вдохнул всей грудью прохладный ночной воздух и сорвал с лица маску, словно она жгла мне кожу. Запах склепа – затхлый, душный запах смерти, – казалось, въелся в складки моего плаща, и его я тоже стянул, хотя этикет и требовал от меня оставаться в плаще до конца церемонии. Я уже протянул было руку, чтобы, по привычке, отдать его Бальтазару, но вспомнил, что сам отправил своего слугу в Мантую, с Ромео. Хотел бы я знать, рассказал ли кто-нибудь Ромео о побоище и о гибели Вероники. А еще я невольно задумался о том, насколько эти известия взволновали Ромео, который не мог, казалось, думать ни о чем, кроме своей любви к Джульетте.

Герцог похлопал меня по спине.

– Что ж, твоя сестра похоронена с подобающими почестями, – сказал он. – Она умерла невинной, и Бог примет ее душу и проведет ее в рай.

И он быстро отошел туда, где стояли мой дядя и другие знатные, богатые горожане. Капулетти среди них, разумеется, не было.

А вот синьор Орделаффи был.

Я направился к нему. Он выглядел сейчас старше, чем я его помнил, и каким-то усталым. При виде меня он натянул на лицо улыбку и приветствовал меня дружеским кивком.

– Бенволио, – произнес он. – Примите мои соболезнования по поводу смерти вашей сестры.

– А вы – мои, по поводу смерти вашего сына, – ответил я. Глаза его забегали, но он кивнул. – Прошу простить что я отсутствовал на его погребении, но я не знал, когда были назначены похороны. Обязательно приду на его могилу.

– У вас своего горя хватает – с изгнанием Ромео и безвременной кончиной сестры, – возразил он, и это звучало вроде бы правильно, но было в его интонации что-то фальшивое и неискреннее. Он не хотел видеть друзей Меркуцио, не хотел вспоминать о том, как мы любили его. – Он теперь в руках Господа.

– Я понимаю, что сейчас не слишком подходящий момент, синьор, но… я оставил у Меркуцио кое-какие вещи, которые теперь хотел бы забрать, – сказал я. – Могу я прийти и поискать их?

– Что, сегодня? – спросил он и нахмурился. – Что ж, я полагаю, нет никаких причин откладывать. Я уже, правда, раздал кое-какие его вещи нищим, а кое-что отнес в храм. Если то, что вы ищете, было среди этих вещей – тогда вам придется обратиться к епископу.

Я поблагодарил его, подошел к дяде и сообщил ему, что пойду с синьором Орделаффи в его дом, а оттуда его люди проводят меня домой. Он нетерпеливо кивнул и продолжил негромкий, но весьма горячий спор с престарелым женихом Вероники о возвращении ее приданого. Пять тысяч флоринов задатка. Моего дядю сейчас совершенно не волновало, что я буду делать.

Дворец Орделаффи уступал размерами дворцу Монтекки, но при этом был скорее похож на крепость: окна, которые выходили на улицу, находились выше и закрывались прочными ставнями, которые служили скорее для защиты, чем для красоты – не так уж давно благородные кланы Вероны истребляли друг друга при помощи луков, стрел и кипящего масла. Теперь мы стали гуманнее, но осторожности не утратили.

Внутри дворец сильно изменился по сравнению с тем, каким я его помнил. Я бывал здесь редко – и всегда вместе с Меркуцио. Последний раз это было, должно быть, года два тому назад. Поэтому я с удивлением воззрился на голые стены, на которых раньше висели дорогие гобелены, защищавшие покои от ночного холода. Портреты по-прежнему висели на стенах, но позолоченные рамы, я заметил, исчезли, равно как и дорогие канделябры и тарелки.

Дворец казался меньше и беднее, чем раньше. Я проследовал за синьором Орделаффи вниз по лестнице, через коридор, в мужскую половину дома. Покои Меркуцио были заперты, и синьор кликнул слугу, чтобы тот открыл комнаты ключом на моих глазах.

Здесь тоже все изменилось. Вся обстановка исчезла – вероятно, отдали бедным, а еще вероятнее – продали, чтобы расплатиться с вдовой. Жалкая кучка личных вещей Меркуцио лежала на видавшем виды ковре. Я бросил мимолетный взгляд в сторону тайной двери, за которой Меркуцио хранил вещи, украденные мной во время моих ночных приключений, – она была по-прежнему закрыта.

Синьор Орделаффи закрыл за собой дверь, и мы остались с ним наедине. Я медленно повернулся к нему и увидел, как потемнело его осунувшееся лицо.

– Вы знали обо всем, – сказал он. – Обо всех его… похождениях. И вы покрывали его, Бенволио, так что и ваша вина есть в том, как сложилась его судьба. Вы виноваты, и этот его дружок, Принц Теней! – Голос Орделаффи теперь был полон отвращения. – Мой сын якшался с ворами и к тому же имел… богопротивные связи с этим отступником. Не пытайтесь убедить меня, что вы ничего не знали об этом. Я нашел золото, которое он прятал в дорожном сундуке: мой сын якшался с преступниками и сам был преступником!

Это золото было не мое – оно принадлежало Меркуцио. Я ничего не сказал в ответ, предпочтя выждать время. Глаза синьора Орделаффи были красными и опухшими, но какие чувства были тому виной – горе или гнев, – я затруднялся определить.

– Вы ведь хорошо его знали, – продолжал он. – Почему он так мучил меня? Я его побил, как и должен был поступить, чтобы наставить его на путь истинный, но он стал только еще упрямее и скрытнее, чем раньше. Почему он не мог быть… быть… не мог быть… – Его руки как будто искали и никак не могли найти подходящее слово.

Я нашел это слово вместо него.

– Быть таким сыном, каким бы вы хотели его видеть?

– Да.

– Потому что он был таким, каким создал его Господь, – ответил я. – Все ваши побои и наказания не могли переделать его и заставить его перестать быть самим собой. Он любил вас, синьор, но вы разбили ему сердце. То, чем он стал после… он не был таким, каким бы вы хотели его видеть, но он уже не был и самим собой. И это его превращение принесло много горя. – Я был зол, но спокоен и рассудителен: Орделаффи сейчас не был похож на того ревущего гиганта, которого я видел во время казни. – Добавлю только одно, о чем не могу умолчать: ваш сын не был вором.

– Он был другом и сообщником вора – трусливого негодяя, который сбил моего сына с правильного пути!

Я сделал шаг ему навстречу, не сводя с него взгляда, и несмотря на всю свою жестокость, вспыльчивость и решимость, на этот раз он все же отступил.

– Осторожнее, – предупредил я его очень тихо. – Вы говорите плохо о своем сыне – и это может плохо кончиться для вас.

Орделаффи-старший сглотнул, оглянулся и распахнул дверь у себя за спиной.

– Возьмите себе все, что понравится, – сказал он. – Мне все равно. Что раз попало в навозную кучу, провоняет дерьмом навсегда.

Грохот хлопнувшей двери разнесся по пустой комнате эхом. Я глубоко вздохнул – и почувствовал запах страха: это был его страх, не мой. Я вдруг подумал, что он выглядит загнанным – все эти дни его преследовал призрак сына, которого он так и не смог полюбить.

Вещи на полу были разбросаны в беспорядке. Там были сломанные деревянные игрушки, которые остались у Меркуцио еще с детства, – их я отложил в отдельную кучку, чтобы починить и раздать детям. Лютня с тремя порванными струнами и гнутой декой. Погнутый кубок, который я очень хорошо помнил в его руке. Я сложил все это и другие вещи, которые не имели ровным счетом никакой материальной ценности, в старый ковер и завязал его в узел – я не хотел оставлять ничего его разъяренному отцу.

Тайная ниша была заперта, но я был экспертом в таких делах, и мне не понадобилось много времени, чтобы открыть ее. Поначалу мне показалось, что там пусто, но потом, пошарив рукой в темной пустоте, я нащупал книгу – вернее, тонкую тетрадь, исписанную почерком Меркуцио.

Я присел на подоконник окна, через которое столько раз забирался к нему в комнату, придвинул свечу и стал читать.

Он писал обо мне и Ромео, описывал наши приключения, когда мы были еще мальчишками. И о Принце Теней он тоже писал, но даже здесь, в дневнике, не предназначенном для чужих глаз, он ни разу не назвал меня по имени и никоим образом не поставил меня под угрозу, только признавался, что прячет и продает то, что украл я. Я подумал, читал ли это его отец, но я сильно сомневался в этом: у него кишка была тонка для таких откровений. Одно дело предполагать – а другое знать.

Еще Меркуцио писал о своем друге. Эти записи были пронизаны нежностью и страстью, и в то же время они были полны печали, потому что мой друг всегда знал, что им не найти счастья в любви, что их ждут только разочарование и страдания. И все же он жертвовал всем ради этой горькой любви, до самого конца.

В день смерти Томассо он сделал только одну запись твердым и резким почерком:

«Сегодня он умер. С ним умерло все хорошее, что было во мне».

С этого дня записи в дневнике становились лаконичнее и больше в них не было заметно счастья или радости: наоборот, к тому времени, как свеча догорела, а мои глаза заслезились от напряжения, я узнал совсем другого, неизвестного мне Меркуцио… он больше не был мальчиком, нет, это был мужчина, готовый на все и щетинившийся, словно еж, у которого вместо иголок стальные кинжалы. Любовь уступила место черной и яростной ненависти, и его не волновало, насколько она разрушительна.

«Я верю. И ненавижу Монтекки почти так же сильно… знать, что они видели его смерть, видели мое унижение, – это очень тяжело. Я слушаю о том, что вина лежит на Капулетти, – и мне приходит на ум, что если бы я не дружил так тесно с Монтекки, то ничего этого бы не произошло».

От прочитанного у меня перехватило дыхание, подкосились ноги, и на какое-то мгновение мне захотелось отбросить прочь этот дневник и не читать его больше. Меркуцио ударил меня наотмашь, даже из могилы, – и я знал, что заслужил это.

Остальное я прочитал быстро, задыхаясь от боли и раскаяния, и нашел страницы, на которых он описывал, как ходил к ведьме. На одном листе он записал какие-то стихи, но я не смог разобрать их туманный, безумный смысл. А в конце странными чернилами были написаны простые слова:

ПРОКЛЯТИЕ НА ДОМ КАПУЛЕТТИ.

ПРОКЛЯТИЕ НА ДОМ ТОГО, КТО ВЫДАЛ НАС.

Значит, это и была вторая часть проклятия, о которой говорила ведьма… проклятие, написанное его собственной рукой… и я вдруг понял, что чернила, которыми написаны эти слова, имеют странный и знакомый запах.

Кровь.

Я отшатнулся, чувствуя в этих стройных и четких строчках, написанных его рукой, угрозу. Значит, вот где таилась погибель, которую он наслал не только на Капулетти, но и на Монтекки. «Проклятие на оба ваши дома»… Он хотел проклясть Розалину и всех ее родственников, но вместо этого проклятие рикошетом попало в Веронику и всех Монтекки.

И Ромео.

Я закрыл дневник, задул свечу, взвалил на плечи узел с небогатым скарбом, оставшимся от Меркуцио, и унес все это домой, где бросил дневник в огонь, наблюдая, как его проклятие превращается в пепел. Не целиком – на данный момент отменено было две трети.

В той печальной коллекции, которую я собрал, не хватало одной очень важной вещи – третьей части проклятия… четок, которые он снял с тела Томассо.

«Я раздал его вещи нищим и кое-что отнес в храм» – так сказал его отец.

Значит, четки попали в храм.

Писарь епископа Пьетро был молодым и очень старательным: вскрыв замок на двери кабинета в личной резиденции епископа, я нашел весьма подробные записи о том, что было передано сюда из дома Орделаффи. Этот список наглядно демонстрировал степень раскаяния отца Меркуцио: в нем фигурировали дорогие гобелены, отсутствие которых я заметил, и горы тканей и серебра. Также в нем были перечислены бесценные книги Меркуцио, которые тот много лет собирал, а еще «драгоценности и реликвии юноши, ныне почившего в Бозе».

Но ничего не было сказано о том, где эти вещи хранятся.

Сегодня вечером я снова был Принцем Теней, одетым в серое и черное и с маской на лице, чтобы меня не узнали.

Епископ спал наверху, в мягкой постели, вторую половину которой занимала женщина, несмотря на все религиозные предписания и законы Церкви. Его слуги устроились не столь удобно, и у них не было такой приятной компании, но тоже все спали, поэтому я мог делать свою работу спокойно.

Я взломал замок на железной двери, ведущей в глубокое подземелье, и как будто попал в сказочную пещеру с сокровищами: золото, серебро, драгоценные камни и украшения всех видов… это был рай для вора, но сегодня я не взял ничего, хотя, конечно, сокровища подземелья приносили мало пользы голодающим беднякам. В другой раз я могу вернуться и поучить этого богатого святошу любви к Господу и состраданию к малым сим.

Я искал, пока не нашел сундук с вензелем Орделаффи, открыл крышку и увидел все то, что отец Меркуцио счел возможным отдать Церкви во искупление собственных грехов, – все личные вещи Меркуцио.

Смотреть на это было невыносимо грустно. Его серебряный гребень был тут, и бритва, слишком ценная, чтобы пользоваться ею ежедневно… несколько перстней. Его книги… абсолютно все, что имело хоть какую-то материальную ценность.