— Извини, — пробормотал я, когда Влада медленно подняла на меня свои темные глаза.

— Антон, ты же знаешь, если после близости мое присутствие стало для тебя чрезмерным, достаточно прямо сказать об этом. Мне приятно находиться рядом с тобой, но я не бездомное животное, которое сначала подбирают из жалости и потом из-за нее же терпят, не указывая на дверь, — во взгляде, голосе, позе Влады сейчас не было ни обиды, ни злости, ни дергающей за нервы грусти. Вообще ничего. И именно это отсутствие любых эмоций ощущалось паршивей, чем любые женские слезы и упреки. Стопроцентно мой косяк, отбрехаться от которого нельзя даже перед собой. И слова, чудодейственным образом способные все исправить, как назло в голову не лезли.

— Я не терплю тебя. И уходить не нужно. — Очень содержательно и по делу, Антоха.

Влада, пристально посмотрев мне в глаза, еще раз кивнула и как будто чуть расслабилась.

— Ты сразу предупредил о том, какого рода отношения возможны между нами, и я приняла твои правила. Опасаться, что тайно разрабатываю план по захвату в плен твоей души и личного пространства, не стоит.

Теперь кивал уже я. Тоже молча, потому что было в этой определенности, озвучиваемой Владой, что-то… неестественное, что ли. То есть все верно: да, именно так, как говорил и хотел, но все равно как через одно место.

— Но ты должен понять, что разговор о Гудвине и твоих реакциях не закончен.

— Влада… — скривившись, начал я, но она четким и бесконечно властным движением выставила ладонь, затыкая меня.

— Я приняла, что ты главный во всех аспектах работы, потому что опытнее, Антон. Но это не значит, что я без малейших возражений стану подчиняться всем твоим решениям. Тем более таким, которые ты принимаешь, как мне видится, руководствуясь не своим опытом, а чем-то личным. — Я снова начал вскипать, но неотрывный взгляд Влады пока удерживал меня от новой вспышки. — У меня нет никакого права требовать и даже просить рассказать о личном. Но я считаю, что у меня есть право и даже обязанность использовать любую возможность для продвижения расследования. И твое согласие или возражения здесь не могут быть решающим фактором.

Получил, Антоха? А теперь глотай. Причем с удовольствием, потому что Влада-то права.

— Ладно, пусть так, — согласился я, сначала вдохнув, а потом медленно и шумно выдохнув. — Но и у меня есть право возражать хоть до посинения, если я сочту эти твои возможности полным бесполезным бредом для следствия или опасными для тебя. И если я снова сорвусь и скажу какую-то гадость, ты ее пропустишь мимо ушей и не начнешь опять искать второе дно, как мы в начале и договорились.

— Еще одно правило? — чуть улыбнулась Влада. — Если ты грубишь или пытаешься уколоть меня, обсуждая рабочие вопросы, то на отношения между нами это никак не транслируется?

— В точку. Когда мы спорим о работе, ты — коллега. А значит, свой парень, которого пара колкостей и переход на личности задевать не должны, — вот еще и сам не представляю, во что ввязываюсь.

— А это в обе стороны работает? — улыбка Влады стала отчетливей. Это и радует и пугает.

— Хочешь мне отомстить, коллега? — подмигнул я. — Вперед.

— Не сейчас.

— Ага, вот в этом все женщины. Выберешь момент поэффектнее?

— Несомненно. И когда мы на работе, не имеет значения, какого я пола.

Какого именно ты пола — игнорировать я уже не смогу никогда.

— Буду почаще оглядываться теперь, — я взял со стола кружку и, схватив Владу за руку, повел в комнату.

Усадив рядом на диване, умостил ее ладонь на своем колене. Так мы и провели остаток вечера: перед телевизором, просматривая всякую хрень и поочередно завладевая пультом. Влада поджала ноги и полностью прижалась ко мне, устроив голову на моем плече. Я же вдыхал запах ее волос, поглядывал на подрагивающие тени от длинных ресниц на бледной коже и откровенно наслаждался этим странным ощущением нормальности. Бездействием, дарящим поразительное спокойствие.

* * *

— Антон, ты красный. Какой же ты отвратительно красный, — Слова Влады, но кричит мне их мамин искаженный болью и гневом голос. — Только посмотри на себя. Красный-красный. Ненавижу.

Я барахтаюсь и извиваюсь в вязкой пелене, захлебываясь ее отвратительной густотой, лишенный хоть какой-то опоры, бесконечно падающий. Подношу руки к лицу и вижу это. Они и правда кроваво-красные, как и все мое тело. Вызывающий тошноту цвет начинает словно сочиться из каждой моей поры и стремительно захватывает все вокруг. А я все борюсь, пытаясь вынырнуть, хотя понятия не имею, где верх, где низ и есть ли вообще где-то спасение от этого ненавистного красного.

— Нет, я не такой, — хочу кричать, но выходит только бульканье. — Не та-а-ако-о-ой.

— Антон. Антон, проснись, — Голос. Голос Влады легко раздвигает кровавое марево кругом, открывая мне узкий, но отчетливый путь к бегству из него.

Это было похоже на то, как кто-то резко протер полностью заляпанное грязью лобовое стекло, и вместо тупика у тебя появилось окошко, в которое видно горизонт. Боясь, что это ненадолго, я рванул вперед что есть мочи. Бамс.

— Су-у-у-у-ука-а-а, — прошипел я, схватившись за лоб, и мне вторил стон Влады. — Ты в порядке?

— Жива, — ответила она, почти неразличимая в полумраке, и начала смеяться. — В следующий раз, когда буду будить тебя от кошмара, надену предварительно каску.

Меня трясло, кожа мокрая и липкая, во рту как сто кошек нагадило, и горло драло нещадно, сердце тарабанило об ребра, но неожиданно от этого мягкого смеха в темноте и ее "в следующий раз" внутри попустило так резко, что я имел все шансы стать долбаным бескостным желе. Прежде чем обратился в бесформенную противоречивую массу из облегчения, чувства вины и самосожаления, протянул здоровую руку и скользнул пальцами под мягкий хлопок, добравшись до кожи Влады, которая сейчас казалась благословенно прохладной. Она вздрогнула и совсем немного подалась навстречу моему прикосновению, но для меня это было так нужное однозначное согласие. Без расспросов, без выяснений, без сочувствия и дурацких попыток помочь. Просто "да" на то, что мне необходимо сейчас же. Потянул Владу на себя, и она послушно оседлала мои бедра. У меня еще не стоял, но я уже жутко нуждался. Влада обхватила мои небритые больше суток щеки и потерла большими пальцами по щетине, издавшей характерное шуршание. И пару минут наше набирающее обороты дыхание и этот звук — единственное, что было слышно в темноте спальни. Но вдруг с улицы донесся отчаянный визг чьей-то потревоженной автомобильной сигнализации, и мы оба вздрогнули и, будто стремясь компенсировать это незаконное проникновение, столкнули наши рты. Я почти грубо давил на затылок Влады, стремясь сделать вторжение своего языка максимально полным и не дать ей отступить. В ответ получил равноценное требование, когда Влада вцеплилась в мои волосы, удерживая меня так, как ей удобнее было атаковать мой рот. Член стремительно потяжелел и налился между нами, и мне даже хотелось, чтобы это происходило медленнее, настолько охренительно был приятен сам процесс нарастающего возбуждения. Но тут, откуда ни возьмись, новая волна тревоги, будто хищный зверь исподтишка прыгнула мне на спину, вцепилась в плечи, пытаясь оттащить от Влады.

"Не ведись на него, сестренка. Он слабак и ничего тебе не даст. Только сделает все хуже" — звучал в голове насмешливый тенорок Гудвина.

И в самом деле, что я сейчас творил? Как трусливое ничтожество прятался от кошмаров во Владе? Эгоистично употреблял ее как лекарство, не планируя никогда ничего отдать в ответ? Значит, прав долбаный крысеныш, и я слабак и просто лицемер, отказывающийся видеть очевидное? Влада могла сколько угодно говорить, что она принимает между нами все как есть, но все равно ей нужно от меня большее. Причем столько, сколько никому другому. И дело не в том, что она намеренно лгала, а в том, что и правда не ждала этого большего, запретила себе на него рассчитывать и мечтать. И будь я нормальным порядочным мужиком, не позволил бы вообще ничему между нами начаться и сейчас остановился, не использовал бы Владу, как чертов костыль, который отброшу, как только опять смогу ходить ровно. На моем месте должен быть кто-то другой, тот, кто станет отдавать, а не брать, кто сам подставит плечо, а не будет нуждаться в опоре, да еще и не признавать этого. Но что же я делал? Впивался пальцами в ее задницу, прижимая еще теснее, и требовательно терся и толкался стояком, понуждая ее двигаться на мне, жадно впитывал тепло и чувство опоры и равновесия, брать которые от Влады и права-то не имел, но брал, не в силах нахапаться, и хотел еще. Влада отстранилась и сдернула свою футболку через голову, но руки совсем не опустила, а закинула за голову, выгибаясь и предлагая мне свою грудь как подношение. И я и не подумал проявить хоть каплю совести и отказаться. Целовал, облизывал, сжимал губами, всасывая отвердевшие соски и нежную кожу, мял сначала мягко, но потом, скорее, нахально, вжимая пальцы до белых следов и кайфуя от этого едва уловимого звука, который издавала моя тихая Влада, давая знать мне о степени своего удовольствия. Губы горели, язык онемел, и я сейчас забыл, какая на вкус кожа других женщин, как она пахнет, как будто единственное, что я пробовал и обонял всегда — это Влада. Желание быть в ней невыносимо просто уже. Оно скрутило нуждающейся болью пах, вскарабкалось по позвоночнику и запустило острые когти в разум, который уже одно средоточие вожделения. Оторвался от груди и шеи Влады и протолкнул руку между нами, чтобы ощутить ее влагу и готовность еще и пальцами, хотя ткань нашего белья давно промокла насквозь.

— Впусти, — потребовал я, надавливая и потирая и заставляя Владу дрожать, и мой голос походил на ломкое хриплое карканье, словно я был готов дух испустить от плотского голода, длившегося вечность. Да я себя именно так, черт возьми, и чувствовал. То ли при смерти, то ли мучительно оживающим.

Влада соскользнула с меня, и я скрипуче заныл. Ныл, как, млять, натуральная девчонка от потери ее тепла и от нетерпения, потому что она избавлялась от последнего клочка одежды слишком долго. Неуклюже стащил свои боксеры одной трясущейся рукой и обхватил основание члена и сжал, поджариваясь от жестокого предвкушения. Влада перекинула ногу и на несколько секунд притормозила, опустив голову и глядя на то, как смотрелся я между ее ног. Но я не мог ждать, я, сука, умирал.

— Впусти, — прохрипел я, умоляя и вымогая, и подкинул бедра, как норовистая скотина. — Впусти.

И наконец получил, что хотел, когда Влада опустилась на меня, все так же неотрывно наблюдая, как я исчезал в ней, медленно, но неостановимо. Но первый же влажный шлепок тела об тело будто подал высокое напряжение в ее позвоночник. Влада резко выпрямилась, уставившись своими глазами — темными провалами — прямо в меня. Не просто в лицо, глаза в глаза, а вглубь, погружаясь и исчезая где-то там во мне, как я в ней.

Зазвонил мой сотовый, и лицо Влады исказилось, но я только сильнее впился в ее ягодицу и, напрягая бедра и поясницу, толкал себя глубже и сильнее, не желая терять ни капли ее концентрации на мне. Влада двигалась молча, но неистово, исступленно, сдвинув брови и стиснув зубы, словно эта наша яростная чувственная гонка была скорее болью, чем наслаждением. И я ощущал себя так же дико: кайф от каждого вторжения в ее тело, от ритмичных влажных сочных звуков, от спаренного свистящего дыхания, даже от пошлого громкого скрипа моей кровати на грани какого-то мучения. Примитивная музыка, сносившая мне крышу. Я был готов кончить, едва мы начали, но завис в ожидании последнего импульса, вцепившись сознанием в необходимость сначала увидеть освобождение Влады. Долбаный телефон звонил снова и снова, и я, не в силах сдержаться, начал материть вслух звонящего на чем свет стоит, и, будто услышав меня, ублюдок наконец унялся но мой рот уже не мог захлопнуться, и я сорвался на беспорядочные приказы:

— Давай, Влада, — захлебывался словами я. — Давай, сейчас, или прикончишь меня.

И-и-и-и вот он этот протяжный негромкий стон, который словно замкнул цепь электричества между нами, создав из наших оргазмов единый поток искрящейся энергии, что кружил и кружил, прошивая обоих от макушки до пяток, мстя наслаждением за то, что был пойман в ловушку наших намертво сцепленных тел.

Влада повалилась чуть набок, боясь задеть мою больную ключицу, и тут гребаный телефон опять начал орать на тумбочке.

— Да твою же ж мать, — прорычал я, хватая его трясущейся рукой.

Уставился в экран, но в глазах не было резкости, и поэтому просто ткнул в зеленую трубку, выглядевшую сейчас просто цветным пятном.

— Чудо. Ну наконец-то. Что, отвлек от чего-то важного… или влажного? — жизнерадостно заржал Санек. Жизнерадостно. И это в долбаные три или сколько там сейчас ночи.

— Крюков, ты там совсем еб… перегрелся?