— Я не это пытаюсь сказать, Антон.

— А что?

— То, что тогда в Немово я видела кого-то совершенно другого.

— На минуточку, Влада, ты вообще никого не видела. Только чертову… не знаю… ауру. И совсем не факт, что тебе все это тупо не причудилось после того безумства и бардака человеческого, свидетелями которому ты стала сразу перед этим.

Влада затормозила так резко, что я почти врезался мордой в лобовое стекло. Сзади тут же засигналили, но, не обращая на это внимания, она развернулась всем телом в мою сторону. И вот теперь она точно смотрела именно на меня. Холодно прищурившись, пристально, изучающе, прошивая насквозь потоком своей жутковатой энергии, словно мы опять были незнакомцами.

— То есть ты резко перестал верить тому, что я вижу? — горько усмехнулась она.

Черт, вот только я могу так обосраться и, обойдя одну неприятную тему, по самые здрасти вляпаться в другую, возможно, еще более неудачную. И не соврешь ведь, потому как такое чувство, что сейчас Влада этим своим взглядом мне мозги как рентгеном просвечивает. И это, надо сказать, взбесило окончательно. Потому что, знаете ли, мужики терпеть не могут, когда их насквозь видят. Все без исключения причем.

— А я разве когда-то вообще утверждал, что верю на все сто? — спросил упрямо, не избегая прямого визуального противостояния. — Я обещал стараться понимать, принимать во внимание, что, между прочим, и делаю, но не верить в то, что каждое слово — истина, Влада. И давай начистоту. Разве ты сама не испытываешь ни тени сомнений в том, что видишь, или тебе кажется, что видишь? Потому как не сомневаться вообще — это… — я прикусил язык, едва не ляпнув "ненормально", но Влада поняла абсолютно точно.

Она не вздрогнула, не разозлилась, всего лишь медленно опустила ресницы, пряча от меня эмоции, отражающиеся в глазах. А когда снова подняла их, то я прочитал четкое и однозначное послание. "Лишен доступа".

Влада вытащила ключи из зажигания и протянула мне.

— Приехали, — безразлично сказала она, и, оглядевшись, я понял, что мы и правда давно стоим на служебной парковке, естественно, привлекая внимание тем, что долго не выходим из салона.

— Вот уж правда приехали, — пробормотал себе под нос, вылезая наружу. Соберись, Антоха, соберись. Работу работать надо, а остальное подождет.

Первый допрос Славского прошел отвратительно. Хотя правильнее будет сказать, что он вообще как таковой не состоялся. Ублюдок просто игнорировал и меня, и все мои вопросы. Сидел со скучающим видом и демонстративно изучал фактуру стен и потолка, пока я спрашивал, пугал, обрисовывал его невеселое ближайшее будущее, снова спрашивал, озвучивал результаты экспертизы и давил всеми за годы работы освоенными методами.

Единственное, что я услышал от него за те два часа, пока не добралась до управления его мамаша с адвокатом и даже лечащим врачом, это:

— А ваша интересная подружка не будет со мной беседовать? А жаль, вот с ней я бы нашел, о чем поговорить.

Мой телефон беззвучно задергался, и, вытащив его, я увидел имя Влады на экране и тут же отклонил звонок. Черта с два я пойду на поводу у засранца и позволю ей войти.

Владу я оставил наблюдать за процессом допроса снаружи, через зеркальное окно, и сделал это, надо сказать, скорее из дурацкого упрямства, порожденного нежеланием снова замечать, с каким плотоядным любопытством пялится на нее этот мерзавец. Но мысль о том, как она видит, что я терплю однозначное фиаско, пытаясь прошибить это невозмутимо-презрительное выражение лица Славского и добиться от него хоть какой-то реакции, кроме тотального молчания, доводила до окончательного тихого бешенства. Телефон прозвонил еще дважды, но я и не подумал заглядывать в него. Последним пришло сообщение, а потом, наконец, тишина.

Естественно, адвокат, появившись, закрыл своей хорошо проплаченной грудью Славского, потребовав время на разговор со своим подзащитным, а так же немедленное обследование оного его лечащим врачом на предмет травм физических и психологических.

Я убрался из допросной, но Влады снаружи не нашел. Столкнулся в коридоре с экспертами, которые шли к задержанному для забора новых проб, но они ее не видели.

В кабинете тоже было пусто. Сунувшись в телефон, чтобы набрать ее, я увидел сообщение, от которого у меня реально начал дергаться глаз.

"Звонил Гудвин и просил о срочной встрече. Как только разберусь, в чем дело, сразу же наберу тебя".

Просто, млять, какой-то апофеоз эпически паршивого дня. Да как она вообще посмела. Курица безмозглая, даром что экстрасенс. Удавлю, когда найду. Удавлю и сяду, хоть отдохну на нарах от всего.

Влада ответила, когда я уже готов был сбросить звонок и отправиться объявлять ее в розыск.

— Ты где, твою дивизию…

— Антон, я в приемном покое первой городской больницы, — перебила она меня дрожащим голосом, от которого мое сердце совершило отчаянный тошнотворный кульбит от внезапного, какого-то почти дикого испуга за нее. — Приезжай, пожалуйста, если сможешь. На Гудвина напали.

— Ты сама в порядке, Влада? — практически перебил я ее на полуслове, задавая лишь один вопрос из десятков, что крутились в голове, создавая какой-то хаос.

Каким местом ты думала, когда уходила? Отдаешь ли себе отчет, до какой степени перепугала? Можем ли мы сделать вид, что моего идиотского заявления просто не было, и этой ночью ты опять окажешься в моей постели? Хотя бы на сегодня? Потому что я неожиданно нуждаюсь в том, чтобы утопить в тебе себя настолько глубоко, насколько требуется для наступления полной тишины внутри. Временно притвориться, что всей поганой реальности вокруг нет и она не сможет до нас дотянуться, как бы ни старалась. Словно в детстве: мы в домике, и все дерьмо мира — мимо. И да, я в курсе, что это чистой воды эгоизм с моей стороны, но меня это нисколько не волнует, пока мы разгоряченные, обнаженные, и других людей, со всеми движущими ими причинами, не существует. Я что, совсем выдохся? Может, и так, но почему у меня такое чувство, что не я один такой, кто отчаянно нуждается в отрыве от действительности.

— Я — да. Но Гудвин… Антон, ему голову проломили, — всхлипнула Влада, заставляя меня в этот момент возненавидеть чертова крысеныша еще сильнее. — Врачи говорят, что он вряд ли выживет.

— Да… — "В гробу я его и видал, туда ему и дорога, прости Господи", — очень хотелось рыкнуть мне. — Нормально с ним все будет.

Такие легко не помирают. Выскочив из кабинета, я нос к носу столкнулся с шефом.

— Чудинов, в мой кабинет, — рявкнул он и ткнул в нужную сторону указующим перстом, обрывая мои возражения. — Немедленно.

Вздувшаяся на виске вена и красные пятна на лице, как и все его выражение, ясно давали мне понять, что начальство сейчас пребывало в том настроении, когда от общения в интимной обстановке я вполне мог заработать повреждения собственной тонкой душевной организации, несовместимые с ее нормальным функционированием какое-то время. Но, похоже, уклониться от рандеву не представлялось возможным.

— Шагай, — последовал короткий приказ, но я отметил еще кое-что кроме злости. Досаду и некую растерянность. Уже прямо интересно.

— Вообще-то в данный момент мне очень нужно быть в совершенно другом месте, — попытался я, ощущая себя долбаным арестантом, которого конвоируют к кабинету, сверля взглядом дыру в затылке.

— Будешь и в другом, — буркнул шеф и остановился около стола секретарши. — А сейчас давай, внутрь.

Недоумевая, толкнул дверь и сразу встретился глазами с незнакомцем, уютно расположившимся в начальственном кресле. Уже слегка седеющие коротко стриженые темные волосы, в штатском, лет сорок пять, очечки в тонкой золотой оправе, расслабленная поза, вот только взгляд темный, острый, цепкий, не просто пробиравший аж до самых почек, но и просветивший, казалось, на наличие камней в них. Похоже, после плотного общения с Владой мне уже не нужны подсказки, чтобы четко различать "не таких". Переопылился, блин.

— Капитан Чудинов. — Легко поднялся мне навстречу захватчик чужого кабинета, улыбаясь так лучезарно, что можно было бы и купиться, если бы не волосы дыбом на собственном затылке и это манера утверждать, а не спрашивать, присущая бывшим и действующим работникам спецслужб.

— Могу узнать, с кем доставлен на беседу? — сухо поинтересовался я, не возвращая улыбку, потому что уже почти догадался, кто передо мной.

— Доставлен, — усмехнулся он, но веселье и близко не затронуло его глаз. — Леонид Гарденин. Куратор проекта "Ворожея".

Ага, а то я не догадался, господин куратор. В каком же ты звании, интересно?

— Ну, я вроде как согласия на участие в этом проекте не давал, бумаг никаких не подписывал, так что не понимаю, чем могу быть вам полезен, — указал я, демонстративно безразлично посмотрев в сторону двери.

— Вы так считаете, капитан? Думаете, вам случайно не повезло стать напарником госпожи Арифеевой, просто потому что начальник счел нужным так наказать вас за легкомысленное отношение к дисциплине? — изобразил Гарденин почти искреннее любопытство.

Вообще-то уже какое-то время ни невезением, ни наказанием совместное времяпрепровождение с Владой я больше не считал, хотя и полного понимания, чем же это является для меня, тоже пока не достиг. А мотивы шефа — это его личные трудности, но распространяться ни о чем из этого не собирался.

— Судя по многозначительному выражению вашего лица, господин Гарденин, это не так.

— Присядьте, капитан. — Само собой не радушное предложение, а лишь слегка завуалированный приказ, подкрепленный неким невидимым, но абсолютно реальным давлением, вынуждающим подчиниться. — Ваш начальник, возможно, и считает, что решение он принял самостоятельно, но вы же понимаете, что я не мог доверить такую особенную милую девочку, как Влада, кому попало.

В желудке образовалась невесомость от внезапного прилива чистой злобы из-за откровенного собственничества, с которым он сказал это. Не такого, какое исходит от мужчины, претендующего на женщину, а того, что есть владение кем-то будто вещью. Ну и мразь же.

— Не торопитесь с выводами, капитан, — хищно оскалился мой собеседник, будто точно считав мысли.

— С выводами о чем?

— Обо мне и моей якобы негативной роли в судьбе нашей милой Влады. — У меня аж желчь вскипела, когда он уже второй раз назвал ее "милой", словно у него было на это право, и как будто это было правдой. — Именно благодаря мне она сейчас гуляет с вами на свежем воздухе, играя в детектива, а не ведет существование живого растения. Моими хлопотами и с моего позволения Влада получила свой глоток свободной и, вашими стараниями, капитан, довольно насыщенной жизни. И впредь я собираюсь принимать в ее судьбе непосредственное участие.

Как-то особенно остро зачесались язык и кулаки от того, как много захотелось подробно донести до этого козла. И на краткое мгновение посетило желание, черт возьми, хотя бы высказать этому мудаку и в его лице всем ему подобным экспериментаторам на людях, какие же они в моих глазах твари. Но потом пришла мысль: "А смысл? Таких пламенными речами не затронешь, они и сами идейные. Считают, что творят своеобразное благо для мира в целом, используя подручный расходный материал". И только после этого мой разум достаточно просветлел от накрывшей вспышки злости, чтобы различить все, что пряталось за тяжелым сверлящим взглядом Гарденина. Провокация. Плюнь в лицо оппоненту и посмотри, как он раскроется, приходя в ярость. И понимание этого странным образом успокоило.

— А вы к судьбам всех своих подопечных проявляете столь пристальное внимание, или только госпоже Арифеевой так свезло? — спросил, не особо скрывая насмешку.

— Считаете, что я потратил бы свое время на приезд сюда только ради того, чтобы ответить на ваши вопросы? — Гарденин не изменился в лице, голос его оставался все таким же ровным.

— Нет, предполагаю, вы тут, чтобы задавать свои, или же явились обозначить позицию, возможно, указать на некие границы. — Ага, например, мне на то, что чужое трогать руками не хорошо. Вот только… пошел ты.

— Люблю, когда кто-то обладает достаточным количество интеллекта, капитан, что не приходится вдаваться в долгие объяснения, — откинулся на спинку мягкого кресла Гарденин, не прерывая визуального прессинга, выдерживать который, однако, мне стало совершенно ненапряжно. — Поэтому просто озвучу все и сразу, и на этом закончим. Влада Арифеева на самом деле для меня весьма особый случай и объект, на который я возлагаю очень большие надежды и имею далеко идущие планы. Я бы сказал, что она лучший исходный материал, попадавший мне в руки. Но при этом и весьма проблемный.

— Гарденин, называя ее "объектом" и "материалом", вы отдаете себе отчет, что говорите о человеке? О живой женщине с реальными чувствами и способностью ощущать боль? — пусть внутри все и кипело, но я заставил свой голос звучать тем же холодным, отстраненным любопытством, как и у него.