Поэтому не без основания она заметила:

– Вы знаете, пан профессор, не следует питать большую надежду на то, что инициатива этих людей найдет широкое распространение, разве что по всей стране расселятся несколько тысяч профессоров Вильчуров.

– Я уже говорил, что врачи наверняка поедут в деревни.

– Да, – согласилась она, – но речь здесь идет не просто о врачах, а о человеке, который будет любить народ так, как любите его вы.

– Вы ошибаетесь, панна Люция. Моя особа играет здесь весьма второстепенную роль. Это не моя инициатива, не я уговаривал их строить больницу. Они сами додумались, решили и организовали, я даже пальцем не пошевелил.

– Но они решились на это только ради вас, потому что вас они считают самым большим благодетелем, безгранично верят вам и хотят облегчить вашу работу. Вы даже не можете себе представить, каким большим авторитетом пользуетесь у них, не только авторитетом, но и уважением, любовью.

Вильчур махнул рукой.

– Вы преувеличиваете. Не надо преувеличивать, панна Люция.

– Я не преувеличиваю. Если бы было иначе, то не приходили бы они к вам, как евреи к раввину, с просьбой разобраться в их спорах, помочь, успокоить упрямых или попытаться образумить тех своих близких, которые хотят совершить что-то недоброе. И вы не должны, пан профессор, принижать свою роль и свое значение среди них, вы не должны отнимать у них веру в то, что само провидение послало им вас. Такая роль созидательна и полезна…

– Но необоснованна, – прервал ее Вильчур, – ничем не обоснована.

Люция задумалась и минуту спустя тихо сказала:

– Кто это может знать, профессор?.. Сами вы можете знать?.. Можем ли мы быть уверены в том, что не являемся только орудием сверхчеловеческих сил, которые руководят нами?

Вильчур махнул рукой.

– Этого и не нужно знать, – ответил он довольно резко.

– Однако…- начала Люция.

Он прервал ее:

– Не нужно. Не нужно углубляться в то, что выше нас. Нужно в себе искать законы, руководствоваться ими и просто выполнять свою работу. Делать то, что подсказывает нам наша совесть, быть в согласии с собой. Мне всегда так казалось…

– Да, профессор, – ответила Люция, – я знаю это. Однако необходимо такое внутреннее достоинство и душевное равновесие, каким обладаете вы, чтобы не искать извне оправданий и объяснений, а иметь чувство собственной правоты. Вы обладаете притягательной силой, которая заставляет не только уважать вас, но и боготворить.

– Не говорите таких вещей, панна Люция, – сказал он, смутившись. – Я самый обыкновенный человек под солнцем, за что благодарен Богу. Емел говорит, что нужно быть ничем, что только тогда можно быть счастливым. Я вижу в этом много преувеличений. Надо быть чем-то, но чем-то небольшим. Ну, скажем, хорошим хирургом, хорошим мельником, хорошим строителем, занимать какое-то свое скромное место во всей вселенной, ценить его, по мере возможности совершенствовать и жить просто, потом умереть просто и оставить после себя память хорошо выполненного долга. И это все.

Он сидел на большом камне и в задумчивости смотрел вдаль.

Люция сказала:

– Одного не хватает в этой программе…

– Не хватает?..

– Да. Эта программа очень эгоистична. Нужно быть, по крайней мере, настолько богатым и настолько щедрым, чтобы поделиться собой с кем-то другим, чтобы кому-то другому дать хотя бы часть своих чувств, своих переживаний…

Он посмотрел на нее с улыбкой.

– Если есть что-нибудь стоящее, если это не обрывки, не клочья, не только остатки чего-то, что уже давно поблекло, истрепалось, замерло…

Он не был абсолютно искренним, выражая свои опасения, и ожидал, что Люция возразит. Однако она долго молчала, а потом тихо сказала:

– Вы же знаете, как сильно я люблю вас. Вы же знаете.

– Я провожу вас в Радолишки. – Вильчур поднялся.

Миновав мельницу, он заговорил:

– Я знаю, что вам это только кажется. Дорогая панна Люция, я знаю, что вы верите в то, о чем говорите. Как же я, будучи на склоне жизни, могу принять от вас этот дар, дар вашей молодости, красоты, чувств?.. Я должен быть честным. Возможно, я еще не настолько стар, чтобы желание какого-то личного счастья выглядело для меня гротеском, но мне бы хотелось быть с вами искренним. Я питаю к вам столько сердечности и дружеской привязанности, что у меня бы не хватило смелости обратиться к вам за тем, что вы так легкомысленно хотите мне подарить.

– Легкомысленно?!

– Да, – повторил он. – Легкомысленно. Вы очень молоды. Я не сомневаюсь, что вы питаете ко мне много добрых чувств, но понимаю, что вы принимаете их за любовь. Вы ошибаетесь!..

Она покачала головой.

– Я не ошибаюсь…

– Дорогая панна Люция, вы думаете так сегодня, но через год или два ваше мнение изменится, и тогда вы будете несчастны, потому что вы сочтете, что отступить, расстаться, проще говоря, бросить меня было бы с вашей стороны чем-то непорядочным… Я ведь вас знаю…

Люция взяла его за руку и сказала:

– Я никогда вас не брошу и никогда с вами не расстанусь. Почему вы не верите в то, что я осознаю свои чувства и желания? Что это не какие-то мимолетные и фантастические прихоти, а цель моей жизни, цель, которую я поставила перед собой давно и которая никогда не изменится? Я взрослая женщина и зрелый человек. Я понимаю себя, но не могу понять вас, хотя знаю, что не вызываю у вас неприятных чувств и что я вам небезразлична. А с другой стороны, я не жду от вас таких чувств, каких вы дать мне не хотите или не можете. Больше всего на свете мне хочется быть с вами рядом, чтобы быть вам полезной… Возможно, я не заслужила такого счастья, чтобы стать вашей женой, возможно, стремлюсь к тем ценностям, до которых я

не доросла, но, по крайней мере, хотя бы не отказывайте мне желать этого. Вильчур сжал ее ладонь.

– Панна Люция, – начал он, но она прервала его.

– Нет, прошу вас, не повторяйтесь. Я все уже знаю наизусть.

Она посмотрела на него с улыбкой.

– Профессор! Вы первый, кого я пытаюсь соблазнить. Смилуйтесь, у меня нет в этом опыта!

Он искренне рассмеялся:

– Дорогая панна Люция, меня соблазняют тоже впервые в жизни, так что опыт у меня тоже отсутствует.

– Вы забываете о Зоне.

– Ах, о Зоне! Эта простодушная женщина всегда одаривала меня избытком чувств.

– Это нетрудно заметить. Зоня косо на меня посматривает, чувствуя во мне соперницу.

Профессор возмутился:

– Что за сравнение?!

– В этих делах любые сравнения возможны. Я сама не знаю, у кого из нас больше шансов.

Она произнесла это с откровенным кокетством, и Вильчур смущенно ответил:

– Вы смеетесь.

– Я вовсе не смеюсь. Вы так защищаетесь от меня, точно я какая-то страшная мегера.

Он покачал головой.

– Я защищаю вас от себя.

– И в этом проявляете завидное упорство.

– Продиктованное убежденностью в правоте защищаемого дела, – заметил он с улыбкой.

– Скорее, необоснованное упорство.

– Вы себе не представляете, как трудно сохранять это упорство. Вы искушаете судьбу, я предостерегаю вас!

– Я не боюсь судьбы.

– Это как раз и является доказательством легкомыслия.

– Или веры в то, что это – судьба, это – неизбежность!

– Неизбежность, – задумчиво повторил Вильчур.

И он говорил правду. Действительно, чем больше он находился с Люцией, тем чаще ловил себя на том, что ищет убедительные аргументы, чтобы жениться на ней. Он все меньше находил в себе сил противиться этому желанию и все чаще старался найти разумные обоснования. Отношение Люции и ее слова давали ему право сделать вывод, что это не минутное и преходящее чувство, что она действительно его любит, что действительно хочет стать его женой. Разница в возрасте выглядела не так уж устрашающе. В конце концов, на свете есть много именно таких семейных пар. Даже природа оправдывала такой брак хотя бы тем, что, например, у зверей самки откровенно желают и ищут старых самцов. Своим браком с Люцией он не станет связывать ее жизнь, поэтому освободит ее, когда только она этого пожелает.

По правде говоря, решение созрело у него уже давно, однако он не мог себя заставить объявить об этом, как бы предвидя что-то такое, что само разрешит этот вопрос, помимо его воли и ее стремления. Поэтому он старался избегать в разговоре с Люцией этой опасной темы. На этот раз он не смог избежать, и, как ему казалось, разговор зашел слишком далеко. Но слово

"неизбежность", сорвавшееся с ее уст, отрезвило его. Уже не раз он думал о том, что жизнь его всегда укладывается в категориях неизбежности. Брак с Беатой, научная карьера, известность, слава, состояние, бегство Беаты, потеря памяти, долгие годы скитаний, потом интриги Добранецких, разорение, Люция и возвращение в Радолишки – все это происходило помимо его воли, это было где-то записано, запрограммировано, и он никак не мог на это повлиять. Понимал он и то, что в действительности каждый его шаг, каждое движение, каждое решение были как бы продиктованы, были как бы следствием таких обстоятельств, которые не позволяли ему выбрать какой-нибудь иной путь, а всегда оставляли лишь один – предложенный, указанный.

– Неизбежность, – думал он. – Неужели я составляю исключение или это каждый человек с рождения находится уже на каком-то пути, который неизбежно должен привести его к указанным судьбой местам?.. Неизбежность… А, например, Емел… Этот человек не утруждает себя думами о завтрашнем дне. Просто доверился судьбе и позволяет бросать себя в любом направлении, как лист на ветру. С каким спокойным безразличием относится он ко всем выдвигаемым жизнью изменениям или противоречиям, он даже не задумывается над ними.

Вильчур сейчас вспомнил то, чему его научили еще в школьные годы и что он автоматически принял как догму: человек – кузнец своей судьбы… Что за абсурд! Вероятно, в каких-то незначительных делах судьба предоставляет человеку свободу для решения, но свобода эта всегда обусловлена бесчисленным количеством психологических факторов, сформированных жизнью или продиктованных чужой волей.

– Неизбежность…

Сколько же в этом слове заключено трагедий и одновременно покоя.

Дорога поворачивала влево, и за поворотом начинались первые домики городка.

– До свидания, панна Люция, – сказал Вильчур. – Не забудьте, пожалуйста, завтра, прежде чем пойти на мельницу, зайти на почту и узнать, не пришла ли посылка с висмутом.

Он поцеловал ей руку и быстро повернул к дому, точно боялся, что Люция захочет снова вернуться к разговору. Подойдя к мельнице, он встретил Василя, который, видимо, поджидал его. Парень был грустный и озабоченный.

– Что, Василь, опять какие-то проблемы? – затронул его Вильчур, обрадованный тем, что может отвлечься от собственных мыслей.

– Ну, конечно, пан профессор. Как же я могу не иметь проблем с этой девушкой, – ответил Василь.

Вильчур не сразу понял.

– С какой девушкой?

– А с Донкой.

– Что, она отказалась от тебя?

– И отказалась, и нет.

– Как это так? – заинтересовался Вильчур.

– Ну, сказала, что я ей нравлюсь, но замуж за меня она не выйдет.

– Не выйдет? А почему? Может, она кому-нибудь уже пообещала руку?

Василь отрицательно покачал головой.

– Нет, не в этом дело. Она боится, что мой отец рассердится на нее и выгонит из дому.

– А за что он должен сердиться? – удивился Вильчур.

– Я тоже не думаю, что он рассердится, это она так решила. Ей кажется, что если отец взял ее к нам, то он никогда не согласится, чтобы она стала моей женой. Она считает, что ей даже думать об этом нельзя, потому что она бедная.

– Так вот я тебе советую спросить отца. Я не думаю, чтобы Прокоп не принял ее.

Василь почесал затылок.

– Как раз это она мне запретила. Говорит, что отец рассердится на нее за то, что она меня окрутила.

– А ты что, мальчишка, который сам не знает, чего он хочет? – возмутился Вильчур.

– Конечно, нет, – ответил Василь. – Я уже взрослый и знаю то, что жить без нее мне не хочется.

Вильчур положил ему руку на плечо.

– Значит, говорю тебе, не обращай внимания на ее запреты и поговори открыто с отцом.

– Я и поговорил бы, но обещал ей, что и слова не пикну. А сейчас сам не знаю, что делать. Единственная моя надежда – это вы, пан профессор.

– Ну, хорошо, парень, – согласился Вильчур. – Я поговорю с Прокопом и не сомневаюсь, что у тебя не будет осложнений.

– Я уже и не знаю, как мне вас благодарить.

– Меня не за что благодарить. Это естественно, когда один человек другому помогает, чем только может. Я поговорю с Прокопом, а тебя поздравляю с выбором: красивая и добрая девушка, а что она бедная, так это неважно.