Прошел год, а Джой все никак не отзывалась на мое письмо. Наконец, она позвонила и задыхающимся голосом известила меня, что сгорает от желания повидаться со мной. Она давно уже собиралась позвонить, но была по уши в «Бог мой, таком дерьме». Однако она мечтает встретиться со мной. Ей недоставало меня. Она не забыла, как я много сделала для нее в то лето 1969 года, самое счастливое лето в ее жизни, лето, когда мы узнали друг друга. Как я смотрю на то, чтобы встретиться с нею за ланчем в «Знамении голубки»?

— Это здорово, просто прекрасно, — тут же откликнулась я, чуть не прыгая от радости при мысли, что увижусь с ней. Дети дрались из-за рассыпанных хлопьев, молоко убежало, телевизор орал на всю мощь, а Ральф только что сообщил мне, что мы не можем позволить себе поехать в Вермонт покататься на лыжах. «Чушь собачья!» — взревела я ему вслед, и с этим он ушел отрабатывать свои десять часов.

И пока я приводила в порядок детей, стол и пол, загружала посуду в посудомоечную машину, мне пришло в голову, что то лето, которое я провела согнувшись за чертежным столом в своей тесной конторе с понедельника по пятницу, а по субботам мотаясь по Нью-Йорку, возможно, и для меня было самым счастливым летом в моей жизни. Мне ужасно хотелось похихикать и посплетничать на пару с Джой и хоть ненадолго вернуться в те веселые, свободные, беспечные времена.

Любопытно было взглянуть, насколько изменилась она за то время, что мы с ней не виделись. Если верить статье в журнале «Пипл», ее нынешний образ жизни радикально отличался от прежнего.

Потому что она стала не только богатой, но и стройной. Судя по огромной, на всю страницу фотографии, помещенной под заголовком «Дитя театра сколачивает капитал на воспоминаниях», Джой превратилась чуть ли не в дистрофика. Впавшие щеки придавали ее лицу драматическое очертание. Рядом с ней сидел Джефри, располневший и уже не такой грозный, каким, бывало, казался раньше. Но о ребенке ни слова. Лишь о поклонниках. На другой фотографии Джой была изображена разбирающей громадную гору корреспонденции, якобы от ее читателей, которые, само собой, клялись в том, что «Заблудшие и безумные» совершили переворот в их сознании.

Приехав в «Знамение голубки», я приготовилась было увидеть совершенно преображенную, тощую Джой, но меня ожидало разочарование.

У одной из панелей, декорированных живыми цветами и составивших известность этому ресторану, зарывшись носом в букет хризантем — ей взбрело в голову понюхать их именно в тот момент, когда я вошла в зал, — стояла все та же, прежняя Джой, точно такая, какой она была семь лет назад: около восьми фунтов лишнего веса, светлые растрепанные волосы, обрамляющие мягкий овал лица, и полуоткрытые дрожащие губы.

— Привет, Мадлен, — сказала она. Торжественно и чуть ли не благоговейно она распахнула объятия и заключила меня в тиски своих рук, долго и страстно прижимаясь ко мне всем своим телом — что лишний раз подтвердило мои подозрения, что на самом деле женщины в списке ее сексуальных наклонностей были все же выше мужчин.

Мы вошли в зал, и я поразилась его красоте. Изящные арки, голые кирпичные стены и гигантские цветочные урны напоминали сцену в домике Виолетты в «Травиате*. Помню, я тогда еще подумала: как странно, что Джой пригласила меня сюда, в эту обстановку строгого изящества и изысканных цветов, столь отличную от тех омерзительных мест — спальни с цепями и пластмассовым декором в Беверли-Хилз, туалета полицейского участка и грязного аэропорта, — которые она описала в романе, сделавшем ей состояние.

— Ваш столик накрыт, миссис Каслмэн, — пробормотал подошедший метрдотель — низкорослый и смуглый, с набриолиненным хохлом, спадавшим на узкий лоб. В тоне его и поклоне, которым он сопроводил свое приглашение, чувствовался мужской интерес: судя по всему, его внимание к ней и услужливость не оставались без награды.

Она одарила его приветливой дразнящей усмешкой.

— Спасибо, Марио. Это одна из моих старейших приятельниц.

— Мадлен Тайсон, — сказала я, протянув руку.

— Счастлив познакомиться с вами. — Он вновь поклонился, на сей раз не столь подобострастно.

Настоящий головорез, и Джой наверняка спит с ним. Я голову отдала бы на отсечение, что это так, хотя никаких доказательств к тому у меня нет, поскольку больше я его не видела, да и Джой ни разу о нем не обмолвилась.

Он подвел нас к столику, который, очевидно, считался «ее». Мы сидели у входа; отсюда хорошо было видно входящих и выходящих из зала. Ральф как-то рассказывал мне, что эти места обычно абонируются агентами и начинающими продюсерами, отлавливающими добычу — посетителей, обладающих влиянием или имеющих капитал. Казалось бы, эта хитрая уловка никак не соответствует той роли, которую играла Джой — преуспевающая, признанная писательница, ей-то это зачем? Но то, что она выбрала столик в подобном месте, вполне соответствовало ее натуре.

— Ты взяла фамилию мужа? — поинтересовалась Джой, когда мы уселись.

— Да. — Правда, вначале я хотела оставить девичью, но потом мы с Ральфом решили, что фамилия Гиббонс кажется заурядной, к тому же она вызывает ассоциации с обезьянами, а Тайсон — имя семьи с трагической историей, всем известное по пьесе Юджина О’Нила «Долгое путешествие в ночь».

Она одобрительно кивнула.

— Одни дуры сохраняют девичью фамилию.

Официант кинул мне на колени широченную накрахмаленную салфетку, и я улыбнулась Джой.

— Как, однако, все это не похоже на нашу кофейню.

Она лишь снисходительно усмехнулась моему простодушному восторгу и перевела взгляд на соседний столик, за который в этот момент усаживалась какая-то пара. Она стала бесцеремонно разглядывать их. Мужчина чем-то напоминал Олега Кассини. Спутница его была молоденькой девушкой с такими громадными грудями, что она сгибалась под их бременем, словно юная вдова; ее сутулость не могли скрыть даже длиннющие светлые кудри, струящиеся по спине.

— Твоя книга просто потрясла меня, — сказала я, пытаясь отвлечь внимание Джой от соседнего столика. — Скажи мне, какие эпизоды в ней заимствованы из твоей жизни? Неужели же тебе пришлось пережить что-то из того, что случилось с твоей героиней?

Медленно, словно выходя из транса, она перевела взгляд на меня.

— Нет. Может быть. О, Бог ты мой! В какой-то мере. Не знаю, право.

Я не стала допытываться, поскольку понимала, что ей, как и многим клиентам Ральфа, было неясно, какие именно факты из своей биографии следует делать достоянием общественности. Легенда о ее жизни еще не выкристаллизовалась в ее сознании, она была в стадии разработки.

Такой, неоформленной, она и останется. Всю жизнь Джой, словно придворный живописец, работающий над созданием эпического полотна, мучаясь от постоянной неудовлетворенности собой, будет заниматься перетасовкой фактов, изменяя то время встреч, то характер отношений.

Но ни она, ни я тогда не могли предвидеть этого. Мне казалось, что полная душераздирающих откровений и самоуничижения легенда, творимая Джой с таким успехом, сродни великой печальной истории Мэрилин Монро.

— Тогда расскажи мне о своей нынешней жизни. Как ты поживала все это время? В статье в «Пипл» ни слова не говорится о ребенке.

— У меня был выкидыш. Три выкидыша, в сущности. Я хотела бы родить, но ничего не получается.

— Ужасно. Мне очень жаль.

— Единственное, что было во всем этом хорошего, так это то, что с каждым выкидышем я теряла в весе. Потому-то на той фотографии в «Пипл» я выгляжу такой худой. Но потом я опять набираю свое.

— А как по-твоему, отчего случаются твои выкидыши?

— Причина — в аборте, который мать заставила сделать меня, когда мне было шестнадцать. Если бы не это, теперь бы у меня была нормальная семья. — Руки сжаты в кулаки. В выражении лица — бессильная злоба. — Подпольный грязный аборт. Когда-нибудь я напишу о нем, но пока одно воспоминание об этом переполняет меня ужасом.

— Давай поговорим лучше о настоящем, — мягко прервала ее я. — Ты по-прежнему живешь в Нью-Мексико?

Она метнула взгляд на соседний столик, где осень соседствовала с весной, и вновь обратила его на меня.

— Я только что сняла квартиру из семи комнат со всей обстановкой на углу Риверсайд-драйв и Восемьдесят восьмой. На деньги от книги.

— Замечательно! С видом на реку? — спросила я, стараясь не выдать своей зависти. Подумать только, заработать с помощью своего искусства столько денег, что можно снять шикарную квартиру с видом на реку — ведь это предел мечтаний любой женщины.

— Мне не следовало этого делать. Слишком дорого, да и мне одной не требуется так много места.

— Разве ты разошлась с Джефри?

— Не знаю. Наверно, да.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ну, видишь ли, он вроде как пропал.

— Господи, какой кошмар. Когда?

— Когда вышла моя книга. Ему это, понимаете ли, оказалось не под силу. Последнее, что я слышала о нем — это то, что он живет с какой-то девчонкой-подростком в Калифорнии.

Меня распирало желание спросить, не он ли был тем садистом, который истязал Джой, привязывая ее к кровати, а также заставлял проходить с наркотиками через таможенный контроль в аэропортах, но она была поглощена изучением меню; комментируя блюда в нем, Джой советовала заказать копченую семгу по-шотландски и другие дорогущие блюда в этом и так, прямо скажем, недешевом ресторане. Бывая в таких местах, я обычно заказываю что-нибудь из яиц и салатики. Этот автоматический рефлекс выработался у меня еще тогда, когда наша семья жила бедно, и Ральф находил мои маленькие хитрости чрезвычайно трогательными.

Но Джой не привыкла урезывать себя в мелочах. Если бы я настаивала на омлете, она потребовала бы к нему икру белуги, а из салатов в наличии имелись только крабы и авокадо. Пришлось заказывать и то, и другое.

За десертом (профитроли с шоколадным соусом) разговор зашел о деньгах. По словам Джой, она заработала целую кучу денег — около миллиона долларов. (Позднее, когда я сказала об этом Ральфу, он просто расхохотался: вранье. И, наверное, был прав. В семидесятых годах первая книга не могла принести автору такую сумму.) В любом случае истинная величина ее гонорара не имела никакого значения. За год от него не осталось и гроша. Все было растрачено на братцев и сестер, все еще испытывавших нужду, и на Джефри Каслмэна, еще более нищего, чем они. Себе она купила лишь несколько тряпок и за бешеную цену сняла квартиру на Ривер-сайд-драйв, да и ту, если только в ближайшее время она не выпустит новую книгу, через год придется освободить.

Я верю, даже теперь, что Джой действительно раздавала деньги всем подряд. Обладая незаурядными способностями вытягивать деньги и всякого рода услуги из тех, кто находился в более выгодном, чем она, положении, она всегда была щедра к тем, кого считала настоящими бедняками. Я находила бы это благородное свойство ее натуры вполне привлекательным, если бы не одно «но»: Джой, этот Робин Гуд в юбке, и во мне постоянно видела объект, удачно занесенный в ее Шервудские владения и вполне пригодный для разбоя.

— Моих денег хватит как раз на год — без учета вымогательств Джефри.

— Но ведь это он бросил тебя. Как смеет он после этого требовать у тебя денег? — с негодованием воскликнула я.

— Он утверждает, что помогал мне писать книгу и потому тоже имеет право на свою долю. Но, сама понимаешь, это неправда. На самом деле помогал мне редактор. Бог мой, Мадлен, какой он удивительный. Англичанин. От одного акцента хочется тут же лечь с ним в постель.

Далее следует длинный рассказ об этом редакторе: я узнаю, что зовут его Найджел Бенсон Смит, что он женат, закончил Оксфорд и в прошлом был поэтом, что променял свою башню из слоновой кости в издательстве «Лэнгфорд Пресс» на жаркие объятия Джой, которая занималась с ним «полуизвращенной, умопомрачительной» любовью на письменном столе его офиса и на переднем сиденье его шикарного «ягуара».

— Без него я б никогда не написала свою книгу. Я приезжала из Таоса и жила в Нью-Йорке у сестры, пока он редактировал рукопись. Каждый раз я привозила с собой новый материал, который он компоновал и приводил в порядок, — закончила она, одарив обезоруживающей улыбкой меня и, одновременно, «Олега Кассини» за соседним столиком (он, наконец-то, обратил на нее внимание). — У него такой блестящий строгий ум.

— Он будет помогать тебе и со следующей книгой? — спросила я.

— Да нет. Он занят другими делами. — И добавила: — Мы теперь почти не видимся. Наш роман исчерпал себя.

понимаешь, что я имею в виду? Это должно было случиться.

Я понимающе кивнула головой, хотя, ей-богу, понятия не имела, о чем идет речь — мне-то ведь никогда не приходилось трахаться с редактором, чтобы выбить из него бестселлер.

— Самое ужасное — Джефри узнал о моей связи с Найджелом и избил меня. Чуть руку мне не сломал.