Амелия Грей - Прошлой ночью с герцогом

– По-моему, нет.

– Не важно. Я его найду. – Гриффин обвел женщин взглядом. – Обещаю, что верну и Наполеона, и мисс Свифт.

Дверь агентства мисс Мейми Фортескью была заперта. Гриффин огляделся. Солнце уже зашло, и витрины магазинов освещали уличные фонари. До этого он не замечал, что, хотя сумерки еще только спустились, большинство из них были закрыты.

Он постучал в дверь и стал ждать, сгорая от нетерпения. Ответа не было. Он постучал опять, уже громче, и наконец услышал легкие шаги. Возле двери они затихли, но ключ в замке не повернулся.

– Это Гриффин, Эсмеральда. Откройте, пожалуйста.

Ни звука в ответ.

Гриффин прекрасно понимал, что обидел ее и она имеет полное право гневаться, но ему необходимо было поговорить с Джозефиной.

– Я не уйду. Мне стучать и беспокоить соседей, или вы все-таки впустите меня?

Замок щелкнул, и дверь открылась.

Он не спросил позволения войти, а она не попыталась остановить его, и сразу прошел в приемную.

Эсмеральда выглядела уставшей, грустной и судорожно куталась в коричневую шаль, которая была накинута на ее плечи в тот день, когда он пришел сюда нанять компаньонку.

– Нам не о чем с вами говорить, – бросила она, избегая его взгляда.

– Есть о чем, но сначала я хочу поговорить с Джозефиной.

– Это невозможно. Она очень расстроена и никого не хочет видеть.

Гриффин мысленно усмехнулся: тот самый назидательный тон, которым она увещевала мисс Пенниуэйт. Гувернантка тогда до смерти перепугалась, но с ним такое не пройдет.

– Я все равно с ней увижусь, Эсмеральда, – заявил он спокойно, – поэтому просто проводите меня к сестре или попросите ее спуститься сюда.

Хоть она и не взглянула на него, Гриффин заметил гримасу негодования на ее лице и с трудом сдержал улыбку. Она не струсила, не стала слабее, просто расстроилась. И ему безумно хотелось ее утешить.

– Хорошо, я спрошу, согласна ли она увидеться с вами, но, если откажется, вам придется с этим смириться.

Гриффин мгновение поколебался: не слишком ему подходило это условие, – но наконец решился:

– Согласен.

– Подождите здесь.

– Я пойду с вами.

К его удивлению, Эсмеральда не стала возражать – лишь пожала плечами – и повела его по узкому темному коридору к крутой лестнице. Они поднялись на площадку, заканчивавшуюся тупиком, где и была дверь в их жилище.

Помещение было хоть и небольшим, но в нем царил порядок. Задвинутые шторы не пропускали свет, но на консоли стояла зажженная лампа. В камине горел огонь. Посреди комнаты стоял диванчик с цветастой обивкой, а перед ним – кресло и маленький чайный столик. На стенах висели два незажженных канделябра и картина с изображением холма, на котором паслись белые овцы.

Неожиданно Гриффину пришло в голову, что Эсмеральда достойна глубочайшего уважения хотя бы за то, что сумела сама, без чьей-либо помощи, так многого достичь.

– Джозефина со вчерашнего дня не вставала с постели, – сухо сообщила Эсмеральда, по-прежнему не глядя ему в глаза. – Ночью не сомкнула глаз, поэтому очень слаба.

– Я не задержу ее, но мне очень нужно с ней поговорить.

Эсмеральда кивнула и исчезла в спальне. Через несколько минут в комнату вошла Джозефина в сером стеганом халатике. Лицо девочки опухло от слез, глаза, нос и щеки были красными. В этот момент Гриффин понял, что готов заботиться о ней и защищать, как своих сестер, и страстно желал никогда не отпускать их с Эсмеральдой от себя, чтобы у девочки никогда больше не было причин плакать.

– Добрый вечер, ваша светлость, – присела Джозефина.

Гриффин поклонился.

– Здравствуйте, мисс. Вот приехал узнать, как у вас дела.

– Спасибо, неплохо.

– Я поставлю чайник и подогрею шоколад, – сказала Эсмеральда и впервые взглянула на него. – Или, может быть, вам что-нибудь покрепче, ваша светлость? Посмотрю, есть ли у меня.

Взгляд ее был таким усталым и настороженным, что у него защемило сердце. В это мгновение он поклялся себе, что сделает все, чтобы глаза Эсмеральды светились от счастья при виде его.

– Шоколада вполне довольно, – сказал он тихо и, когда она вышла, обратился к Джозефине: – Давайте присядем.

Девочка кивнула и устроилась на диване, сложив руки на коленях. Гриффин сел рядом.

– Это были непростые для вас дни, верно?

Она не ответила – лишь чуть склонила голову.

– Я только сегодня утром узнал о случившемся, иначе приехал бы раньше.

– Ничего страшного, – очень по-взрослому проговорила девочка. – Я все равно вчера никого не хотела видеть.

– И все же в том, что произошло, есть моя вина.

Гриффин очень надеялся, что его слышала и Эсмеральда. Возможно, она поймет, что он признал, как был не прав, когда выставил их из дома, даже не пожелав услышать объяснения.

– Джозефина, я нашел дом, где живет мистер Чамберс: хотел забрать Наполеона, – но дворецкий сказал, что хозяин уже повез собаку в Манчестер. Я тоже отправлюсь туда. Просто сначала мне хотелось повидать вас, убедиться, что все в порядке, и заодно извиниться. А Наполеона я тебе привезу.

– Нет, не надо. – Она шмыгнула носом и подняла на него огромные зеленые глаза. – Не забирайте его у той девочки: это будет так же подло, как поступил мистер Чамберс.

Гриффин попытался сглотнуть комок в горле и с трудом выдавил:

– Вы очень добрая девочка.

Ресницы Джозефины повлажнели:

– Я не хочу, чтобы вы стали как он, ваша светлость.

– Но вы же очень любите песика! Может быть, все же…

– Нет! – прервала его девочка и покачала головой. – Она тоже его любила и наверняка очень переживала.

Гриффин с нежностью посмотрел на ее сложенные на коленях руки: маленькие, сжатые в кулачки, чтобы не дрожали. Она все обдумала, и знала, что говорит.

– Он все равно был не мой, – продолжила Джозефина с полными слез глазами. – Я всегда это знала, просто надеялась, что его хозяин не найдется. Кроме того, я не хочу, чтобы Грейси пережила то же, что и я. Может, ей будет даже хуже: ведь она потеряет его уже во второй раз.

Гриффин никогда не лез за словом в карман, но теперь онемел. Она куда разумнее и рассудительнее, чем большинство взрослых, которых он знал.

– Ты не только добрая, но и справедливая.

– Не хвалите: я виновата, потому что ослушалась вас и Эсми и вышла за калитку. Если бы я не нарушила запрет, мистер Чамберс никогда не увидел бы Наполеона.

– Мы все иногда совершаем поступки, о которых потом жалеем. Уж мне-то не знать!

– Но от этого так больно!

– Да, – тихо согласился Гриффин.

Девочка вдруг заплакала и бросилась ему на грудь, обхватив руками за шею. Он прижал ее мокрую щечку к мягкому бархату жилета, совершенно растерявшись. Плечи ее тряслись от прерывистых всхлипов: она словно изливала в громких рыданиях сердечную боль.

Гриффину хотелось придушить Чамберса.

– Поплачь, станет легче, – прошептал Бенедикт, целуя девочку в макушку и поглаживая по голове, как если бы это была Вера или Сара.

В комнату вошла Эсмеральда и остановилась. Гриффин оглянулся и увидел, что глаза ее полны слез: она тоже страдает, чувствует себя одинокой и беззащитной.

И вдруг ощущение полного покоя снизошло на него. И причина стояла рядом: Эсмеральда. Гриффин без тени сомнения осознал, что полюбил ее: всем сердцем, душой, телом. В его жизни было немало женщин, самых разных, но ни одна не затронула его сердце. Он ни минуты не мог прожить, чтобы не думать о ней, не хотеть ее. И она не может без него: он это видел. Она стала частью его, второй половиной, родственной душой. Значит, надо найти способ заставить ее поверить в его любовь, дать возможность признаться, что и она любит его.

Но это не сейчас. В данный момент важно успокоить ее сестру, позволить девочке выплакаться.

Джозефина наконец заснула, но Гриффин продолжал обнимать ее до тех пор, пока не услышал шепот Эсмеральды:

– Пожалуйста, отнесите ее в постель, и я провожу вас.

Эти два дня стали для них адом.

Как это жестоко и несправедливо, что кому-то жизнь преподносит одни радости, а других преследует жестокая судьба. Джозефина осталась без родителей, а теперь у нее отняли и любимое существо, к которому она привязалась всей душой.

Эсмеральда была безутешна, но не могла отдаться своему горю, потому что надо было оставаться сильной, в точности как в те дни, когда умер отец Джозефины. Когда полчаса назад появился Гриффин, было так легко расслабиться, забыть о жестком контроле над эмоциями и позволить ему быть сильным. Пока Джозефина рыдала в объятиях герцога, Эсмеральда тихо плакала про себя. В эти минуты ее одолевало сострадание к сестре. Его доброта наполнила ее такой любовью, что в груди ныло.

– Возможно, теперь она проспит всю ночь, – сказал Гриффин, когда они вернулись в гостиную.

– Да, хорошо бы, – коротко ответила Эсмеральда, по-прежнему не глядя на него, и направилась к двери.

Если ничего не говорить, не смотреть в эти синие глаза, можно уверить себя, что никакой любви нет, но каждый раз, когда их взгляды встречались, лгать себе было невозможно. Она не хотела оставлять свое сердце в его доме, когда уезжала, но именно это и случилось.

Гриффин остановился рядом с ней – так близко, что она ощутила его запах, почувствовала тепло. Как ей хотелось зарыться лицом в его грудь, чтобы он стал утешать ее так же, как Джозефину. Но, видимо, от потрясения, вместо того чтобы искать у него утешения, под давлением эмоций, слишком глубоких, чтобы пытаться их понять, Эсмеральда неожиданно выпалила:

– Не важно, что сказала Джозефина! Пусть ее мысли и заявления кажутся взрослыми и зрелыми, как бы вы ни хвалили ее за доброту, я прошу вас поехать и вернуть Наполеона.

Уголок его губ дернулся:

– Эсмеральда?

– Нет, ничего не говорите! – прошептала она со вздохом отчаяния, вырвавшимся из саднящих легких. – Вернув собаку, вы поможете ей пережить смерть отца, который так много для нее значил. Я не хочу, чтобы она опять получила рану в сердце.

– Я бы с радостью, но ведь она недаром сказала, что не желает страданий другой маленькой девочке.

– Мне безразлична та девочка! – Эсмеральда проглотила рыдание. – Я должна думать о Джозефине.

– Вы не это хотели сказать, Эсмеральда.

– Это, – возразила она серьезно. Сердце ее колотилось как сумасшедшее, плечи подрагивали от непрошеных слез. – Именно это. Девочка и без того настрадалась, поэтому я и прошу вернуть ей собаку.

Взгляд Гриффина оставался мягким, выражение лица – участливым.

– За Джозефину не переживайте. Она все обдумала, приняла решение, и все зависит только от нее самой.

Она была слишком взволнована, чтобы внимать доводам рассудка, и ничего не хотела слышать.

– Джозефине всего двенадцать. Она сама не знает, чего хочет, и не понимает, что для нее лучше.

– Если бы она пожелала, я отправился бы на край света, но против ее воли не пойду.

– Как знаете, – прошептала Эсмеральда, смахивая с лица выбившиеся пряди. – Я сама найду способ вернуть Наполеона.

– Вы не станете этого делать.

– А кто мне запретит? – заявила она с вызовом.

– Не знаю, что за человек этот Чамберс, но уверен: только чудовище могло забрать собаку у плачущей девочки и сбежать. Вы же не такая: не сможете сделать несчастным ребенка.

И опять он прав.

О, она терпеть не могла это признавать, но он почему-то всегда прав.

– А теперь уходите! – бросила Эсмеральда. – Оставьте нас в покое.

– Вы же не хотите, чтобы я ушел.

Она вскинула подбородок и фыркнула:

– Ошибаетесь.

– Докажите. Откройте дверь.

Грудь ее тяжело вздымалась. Эсмеральда взглянула на дверь, но не шелохнулась. Почему решать, уйти ему или нет, должна она? Ведь он прекрасно знает, как ей не хочется, чтобы он уходил. Ну почему бы просто не убраться либо не подхватить ее на руки и не унести в спальню?

Время тянулось, но ничего не происходило. Она могла твердить себе весь день и всю ночь, что не любит его, не хочет оказаться в его объятиях, но все это будет неправдой.

– Если хотите, чтобы я ушел, просто откройте дверь, но знайте: я вернусь – завтра и послезавтра.

– Что вы делаете со мной, Гриффин? Вы же знаете, что я не могу перед вами устоять.

– Тогда позволь мне обнять тебя.

Прежде чем она успела ответить, сильные мужские руки обхватили ее, потом ладонь легла на затылок, и она оказалась в тепле объятий. Эсмеральда закрыла глаза, наслаждаясь этим теплом, и спрятала лицо у него на груди.

Рубашка и жилет были влажными от слез Джозефины. Гриффин чуть отстранил Эсмеральду, поцеловал в макушку и прижался щекой к ее волосам. Рука его успокаивающе гладила ей спину, шею. Слушая мерное биение его сердца, она постепенно расслабилась.