Барбара Хоуэлл - Простая формальность

Он сердито посмотрел на нее и, казалось, готов был встать и уйти.

Она опять перевела разговор на Синтию. Дразнить Клэя, обсуждая его вес — а это была единственная болезненная для него тема, — было хоть и очень соблазнительно, но опасно. Чем бы ни кончился ланч, ссориться не надо.

— Как ты думаешь, почему Синтия столько тратит?

— Делает мне назло. Типичное поведение жены, которая сидит дома. И докторша это подтвердила.

— Значит, Синтия знает про твои интрижки на стороне? — небрежно спросила Мэрион.

— Конечно, нет. К тому же я почти завязал.

— Почти? Для нас, женщин, и одного случая хватит. Даже одно подозрение могло ее взбесить.

— Ну, может, она и подозревает, что между мной и этой служащей из агентства по недвижимости что-то было, когда я покупал эту квартиру, но она не потому взбесилась. Она не собственница.

— Тогда в чем дело?

— Не знаю. Может, я ей просто не нравлюсь. — Он взял ее коробок спичек, вынул спички одну m другой и сложил рядом со своей тарелкой.

— Ты что, в самом деле хранишь супружескую верность? — беззаботно спросила Мэрион, пытаясь подавить вспышку гнева, вызванную одной только мыслью, что ради Синтии Клэй стал верным мужем.

Он посмотрел на нее испытующе и ответил, тщательно подбирая слова:

— Нет, настолько я не изменился. Но я часто чувствую, что очень устал и слишком стар. — Его лицо опять исказилось от гнева, — Господи, я не хочу умирать в нужде и одиночестве. — Он потер глаза и, вынув платок, высморкался. Она надеялась, что дамы за другими столиками решат, что он оплакивает Хэнка. — Как видишь, я не из сильных богов.

Первое, что она подумала, увидев его слезы: ну, наконец-то. Проняло и тебя. И продолжала бы сидеть спокойно, уверенная в собственной правоте, если бы не взглянула на его руки, пока он возился со спичками. Его толстые короткие пальцы двигались с трудом, неуклюже, ногти были не подпилены и не обработаны.

И тут она почувствовала, что независимо от ее воли, откуда-то из нутра медленно поднимается сочувствие и жалость — то же, что она испытывала когда-то к Хэнку: ее умилял его толстый, бесформенный нос, и грязные рубашки, и слепая, нетребовательная любовь.

Иррациональная, горячая, животная жалость. Неужели она испытывает ее к этому неуклюжему толстяку, надежно защищенному слоем жира и самоуверенности, который всю жизнь терзал и мучил женщин? Потому что он наконец-то потерпел поражение? От какой-то лавочницы, не от нее самой?

— И потом еще одно, — сказал он. — Я даже не решаюсь… Ты не представляешь, до чего это унизительно.

— Ничего унизительного, если ты говоришь это мне. Я твой настоящий друг. Ты ведь знаешь это. Правда?

— Боже, Мэрион, я, наверно, схожу с ума?

— Нет. Ты в полном порядке. Прекрати. — Ее испугало выражение отчаяния в его глазах. Она сжала его руку, чтобы придать ему силы, чтобы он пришел в себя. Наконец-то он признается, почему приехал.

— Ее дочь, ее младшая дочь, Бет…

— Да?

— Ну, она подловила меня. Самым бесстыдным образом, недели две назад. Синтия уехала в Велфорд, а Бет сидит дома, потому что из школы ее выгнали, и расхаживает по квартире в голом виде. Она буквально на меня набросилась — без всякого повода с моей стороны.

— А дальше что?

— Ничего. Но я ее боюсь.

Мэрион закрыла глаза и отвернулась.

Чего она ждала? Признания, что он все еще любит ее? Что она единственная в его жизни? Да, да, именно этого она ждала! В свои пятьдесят три года она просто идиотка. Дрожащая, тщеславная, психованная кляча, вот кто она такая. Хотела, чтобы он сказал, что она ему все еще нужна!

Она открыла глаза. Лоб у Клэя покраснел и лоснился от пота, плечи опустились от отвращения к самому себе. Может, она и правда ему нужна.

Она обернулась к нему; в глазах только дружеское участие, ни малейшего намека на иные чувства.

— С какой стати ты должен ее бояться? — мягко спросила она.

— Видишь ли, Синтия, конечно, ничего не знает. И не должна знать. Ничего, собственно, и не было. Но ты же понимаешь, какой шум может поднять Бет. Ей всего шестнадцать. — Он наклонился вперед и заговорил тише: — Я как раз собирался ехать сюда, а она подошла и попросила денег на губную помаду. Я дал ей пять долларов.

— И что?

— А она продолжала стоять с нахальным видом — подбоченясь, с протянутой рукой, не говоря ни слова. Секунд тридцать стояла, не меньше.

— Что же ей было нужно?

— Пробовала меня шантажировать!

— Ох!

— И тогда я сделал большую ошибку. Я притворился, будто не понимаю, куда она гнет, и говорю: «Ты, наверно, хочешь купить и лак для ногтей». Открываю кошелек, а там, как назло, одни крупные. Ладно, говорю, возьми сотню. Протянул ей деньги, а она мерзко ухмыльнулась и ушла, даже не поблагодарила.

— Это плохо.

— Просто катастрофа. Романа Полянского судили, когда та девица донесла на него.

— Бет, наверно, усвоила уроки матери.

— Да, да. Ты же понимаешь.

— Но мне кажется, что девочка более откровенно корыстна. У Синтии другие мотивы.

— Нет, они обе одинаково жадные и отвратительные.

— А ты, конечно, просто идеал! Тебе не пришло в голову дать Бет отпор, когда она, как ты выразился, на тебя набросилась?

— Единственное, что я могу придумать, это отправить ее в Европу.

— Зачем? Она все равно вернется. Нужно что-нибудь более радикальное. — Мэрион сделала вид, что усиленно думает, что так же растеряна, как он. Но она уже знала, что делать. Решение пришло к ней, как дар из преисподней. Она взяла счет за выпитое и бросила его на стол, положив сверху свою кредитную карточку. Он не возражал.

— Я умею решать такие проблемы, — заявила она. — Только дай мне время. Мне полезно отвлечься от собственных дел. Пожалуй, я впервые за много недель не думаю о том, как несчастна буду всю оставшуюся жизнь.

Он взглянул на нее недоумевающе.

— Странный способ улучшить свое самочувствие!

— Может быть, останешься на уик-энд? — предложила она.

— Нет, мне нужно вечером быть на совещании в Майами.

Не проси. Не показывай обиды.

— Жаль. Что ж, в другой раз.

— Когда ты приедешь в Нью-Йорк?

— Может, завтра. Может, никогда. Не знаю, — ответила она неопределенно, в свою очередь напуская на себя таинственность.

Подошел официант, взял счет и ее кредитную карточку.

— Спасибо. Ты думаешь, что я ужасный человек?

— Нет, почему же. Мне приятно тебя угостить.

— Из моих денег у тебя что-нибудь осталось?

— Все цело.

— И все деньги Хэнка?

— Практически все.

— Значит, ты очень богатая женщина.

— Мульти-мультимиллионерша. Мне легко будет найти нового мужа. Уж обо мне, дорогой, тебе не надо беспокоиться. — Она собрала сигареты и спички и положила их в сумку. Оба замолчали, обоим не хотелось уходить из ресторана. Потянувшись через стол, она погладила его по щеке. — И о девочке не беспокойся. Что-нибудь придумаю. Все образуется. Я все еще тебя по-своему люблю.

Он взял ее руку и поцеловал кончики пальцев.

— По-своему. Да, я знаю.

Мэрион погляделась в зеркало в спальне своего гостиничного номера. Она увидела лицо маленькой пятидесятитрехлетней женщины. Кожа цвета тусклой слоновой кости под подбородком и на шее слегка начинает увядать, но глаза еще ничего, а нос в дамских журналах назвали бы пикантным.

Она наложила перламутровые тени, провела по краешкам век черную линию и густо намазала тушью редкие уцелевшие ресницы. С такими экстравагантно накрашенными глазами она почувствовала себя как те загорелые пожилые мужчины, которые ходят в расстегнутых до пупа рубашках и носят сверкающие золотые цепочки на покрытой курчавыми седыми волосами груди. Может быть, смешно, но зато явственно даешь миру понять: ты еще не сошел с круга, еще способен на сексуальные подвиги.

Придирчиво посмотрела на волосы. Она столько лет на них не смотрела, что уже не могла оценить, насколько убедителен их цвет. Она только надеялась, что они выглядят естественно. Ну а если не так, кого это волнует, кроме нее самой?

Подойдя к ведерку со льдом, в котором стояла бутылка виски, заказанная через бюро обслуживания, она налила себе щедрую порцию. В ванной у нее есть эликсир для полоскания рта. От глотка виски запаха не будет. Вообще глупо волноваться, потому что Синтия, надо отдать ей должное, очень любезно с ней разговаривала, когда Мэрион позвонила ей по телефону.

— Меня очень расстроило известие о смерти вашего мужа. Клэй рассказывал мне, что вы были счастливы с ним. Это, должно быть, ужасный удар. — Синтия сказала все, что полагается в таких случаях. И даже добавила: — Я могу что-нибудь для вас сделать?

— Благодарю вас, — ответила Мэрион. — Я потому и звоню, я думала, вы окажете мне услугу. — И тут у нее голос дрогнул — сентиментально, непростительно, неожиданно. Потому что ей вдруг пришло в голову, что сейчас, потеряв мужа, она стала лишней, неудобной, ненужной в этой компании. В сотый раз за этот месяц она пожалела, что умер Хэнк, а не Клэй.

— Я буду рада вам помочь чем могу, — сказала Синтия.

Интересно, подумала Мэрион, как обладательница такого певучего, невозмутимого голоса могла опрокинуть рождественскую елку?

— Так вот, я подумала — может быть, пообедаем вместе?

— С большим удовольствием.

— Мы будем вдвоем. И не надо говорить Клэю.

— Прекрасно. А где?

— Здесь, в ресторане. Я остановилась в отеле «Кар-лайль». Очень тихо, прилично.

— А, гак вы совсем рядом.

— Я всегда останавливаюсь в «Карлайле».

— Понятно. И мне очень удобно. Когда?

— Сегодня в час. Годится?

— Да, конечно. Буду рада с вами познакомиться. — Похоже, она искренне рада. Опять Клэй наврал, что его жену не интересует его прошлое.

Сидя перед зеркалом, Мэрион наклонилась вперед, облокотившись на туалетный столик, как будто она уже была в ресторане. Потягивая виски, она обратилась к зеркалу:

— Синтия, дорогая, мне очень неприятно'это говорить, но у вас такой вид, будто вы на грани нервного срыва. Похоже, этот брак вам не на пользу.

Потому что Синтия наверняка будет выглядеть ужасно. Всякий, кто окажется во власти убийственной скрытой ярости Клэя, не сможет избежать разительной перемены к худшему.

Она представила себе крупную фигуру Синтии за столом: расстроенная, неприбранная женщина; волосы причесаны кое-как; одета в бесформенный свитер, к черной юбке пристал какой-то пух, в глазах смятение. Велфорд, насильственно пересаженный в Нью-Йорк, — и ощущение потери, проигрыша.

Они сидят некоторое время молча, пытаясь осознать, в чем они похожи и что их различает. Синтия опускает голову, уставясь в тарелку; прекрасно видно, как подкрашены ее волосы, которые отросли на целых три сантиметра и в которых проглядывает седина.

— По телефону я представляла вас совсем иначе, — замечает Мэрион небрежно.

— Да, по телефону можно подумать, что у меня все в порядке. — Она отводит глаза, пристыженная и испуганная. — Я так ужасно несчастна. Я пришла сюда потому, что подумала — вдруг вы мне поможете.

— Конечно. Охотно помогу.

— Я пытаюсь забыться. Я хожу и покупаю все подряд, пока не свалюсь с ног. Но это не помогает. Я вся окаменела, заледенела внутри, и мне страшно. Меня уже больше ничто не интересует.

— Это Клэй. Разве вы не понимаете? Это Клэй вас губит. Так же, как в свое время меня.

Большие глаза Синтии наполняются слезами. Никакой таинственности — одна покорность, как у коровы, которую ведут доить.

— Разрешите мне кое-что вам посоветовать, — произносит Мэрион, печально улыбнувшись.

Отлично! Именно так!

Мэрион зажгла сигарету и в задумчивости смотрела, как дымок повисает над бокалом. Ей нравилось лицо, глядящее на нее из зеркала, — интеллигентное, сдержанное. Смуглое, породистое, интересное. Упорядоченная жизнь, полное самообладание. Женщина с деньгами, которая знает, чего хочет, и покупает это.

Синия положила трубку и быстро пошла в передние комнаты, едва удерживаясь, чтобы не запрыгать от радости.

Какое счастье наконец-то встретиться и поговорить с той, которая стала для Клэя Немезидой. Иметь возможность увидеть Мэрион, убедиться в ее стервозности, задать ей массу вопросов, понять наконец, что за человек бывший муж Мэрион, а теперь ее собственный, — этот странный, непостижимый тип, поломавший жизнь им обеим. У Мэрион наверняка есть ответ. Ей пришлось больше перенести, да она к тому же и умнее.