На прощание Антонина все же оставила мне свой телефон и адрес в Бельцах (а я до сегодняшнего дня не знал, что она из этого города), записанные на клочке бумаги, и автобус увез ее, разлучая нас навсегда. (Так мне, во всяком случае, тогда казалось).

Я сел в свой автобус, отправлявшийся получасом позднее, место мне досталось в заднем ряду, как говорят «на моторе», и соседками моими оказались в основном говорливые сельские бабушки в платочках и с баулами под ногами. Погруженный в свои думы, я, не обращая на окружающих никакого внимания, занял свое место. Водителя еще не было, а автобус уже был переполнен пассажирами, которые беспрерывно галдели, в основном споря по поводу мест и верхних багажных сеток…

Вдруг голоса спорящих людей стали звучать громче, и я поневоле поднял голову. И увидел, что в одном из передних рядов сидит молодая женщина лет тридцати, беременная с немалым сроком, примерно на 7–8 месяце. У нее, как я понял, вышел спор с молодым человеком по поводу места, потому что у обоих оказались билеты на одно и то же – 12– Е. Я не обращал на их разговор внимания до тех пор, пока не услышал от мужика оскорбительные слова, и лишь тогда решил вмешаться::

– Але, вы там, ну-ка выражайтесь, пожалуйста, покультурнее. Сейчас водитель придет и всех вас как полагается, рассадит.

Казалось, никто на мои слова не обратил внимания, спорящие только на секунду притихли, после чего стали ругаться еще громче и азартнее…

Наконец пришел водитель, он вполуха выслушал претензии спорящих, затем хмыкнул и сказал, что ему уже некогда идти в кассу, чтобы выяснять, что к чему, и, предложив пассажирам самим разбираться с местами, завел двигатель и стал выруливать со стоянки автовокзала…

Полсотни пассажиров нашего автобуса, не оставшись равнодушными к инциденту, мгновенно разделились на две противоборствующие группы: одна из них болела за беременную, другая – за мужчину, который, потрясая дипломатом, буквально навис над несчастной женщиной; при этом он беспрерывно что-то говорил, будто плевался; в потоке этих слов я не услышал ни одного приличного. Вид у мужчины, однако, был респектабельный, и я крикнул ему, надеясь по-хорошему пристыдить и урезонить:

– Эй, парень, ты, наверное, считаешь себя джентльменом? Вот и будь им, не оскорбляй женщину, тем более беременную. (Я решил вступить в спор из-за того, что, как ни странно, большинство пассажиров в автобусе оказалось на стороне этого парня). Парень поглядел в мою сторону и стал оправдываться, объясняя, что он-де, купил билет две недели тому назад, и место у него поэтому «правильнее». Тут ему стал вторить какой-то развязный парень примерно моего возраста, который открыл рот пошире, чем любая торговка с одесского Привоза, при этом он часто, с презрением повторял: «беременная, беременная», будто это было каким-то ругательством. Тщедушного сложения офицер в форме подполковника, сидевший неподалеку, попросил его утихомириться, на что тот незамедлительно отозвался: «А ты молчи, полкан, не то счас пасть порву». Не выдержав, я встал, подошел к спорящим и сказал брезгливо::

– Ты, липовый интеллигент, пойди-ка сядь на мое место и успокойся. А ты, – обратился я ко второму парню, развязному наглецу, лицо мое в этот момент посуровело и приобрело каменное выражение, – закрой рот, а если еще раз вякнешь, я тебя сделаю беременным. Понял?! – Парень отвел свой взгляд. После этого я обратился уже ко всем присутствующим: – До тех пор, дорогие друзья-товарищи, пока в нашей стране к женщине будут относиться без должного уважения, а уж тем более к беременной, толку не будет, и ничего хорошего ждать ничего…

Пассажиры, особенно представители старшего поколения, закивали согласно головами, а те, что помоложе, захихикали, говорливый парень захлопнул таки свою варежку, а «интеллигент» с дипломатом, прошел и сел на мое место – то есть, сила, как всегда, победила. Разрешив, таким образом, конфликт, я прошел в голову автобуса, бросил свою сумку на пол рядом с водителем и сел на нее, опустив ноги на ступеньки вниз – я нередко ездил так и прежде, когда мне не доставалось места. Водитель крутил баранку и, изредка бросая взгляды на меня, тихо посмеивался – из-за моих частых поездок в Одессу и обратно он хорошо меня знал.

Недели через две после возвращения из Коблево домой я, стосковавшись по Тоньке, несмотря на наш уговор больше не встречаться, отправился на такси в Старые Криганы, но Антонину там не обнаружил, а в сельсовете мне сказали, что она все еще считается в отпуске. А спустя еще пару недель я наведался туда вновь и на этот раз повстречал Любу, которая сообщила мне, что Антонина с неделю тому назад забрала свои документы и больше сюда не приедет..

Позднее, уже находясь дома, я стал искать листочек с телефоном, который Антонина дала мне в последние минуты перед прощанием, но не нашел его; я точно помнил, что не выбросил его, очевидно, он попросту где-то затерялся…

Вот и все, таким образом, связь между нами окончательно оборвалась, а ведь Антонина могла бы по пути в село заехать в город и найти меня хотя бы через ребят-барменов, подумал я с легкой обидой, после чего, с чувством выполненного перед своей совестью долга перестал ее разыскивать..


Записка с адресом Антонины обнаружилась в моей дорожной сумке ровно через год, когда я стал, собирая вещи, готовить ее к новой поездке к морю. И, конечно же, я позвонил по телефону, который там был записан, потому что нахлынули приятные воспоминания, и всплыла в памяти вся прошлогодняя история, которая произошла у нас с Антониной.

В трубке мне ответил немолодой женский голос.

«Мама, наверное» – подумал я, и сказал в трубку:

– Здравствуйте! Будьте добры, позовите, пожалуйста, к аппарату Тоню.

Я всегда неловко себя чувствую, когда звоню куда-либо после долгого перерыва, или вообще впервые, как, например, в этот раз – бог его знает, что могло произойти за такой срок с человеком, которому звонишь.

– А кто ее спрашивает? – поинтересовалась трубка.

– Это… так… один ее знакомый. С юга… Молдавии.

– А-а, очень приятно, молодой человек. Савва, если не ошибаюсь. Вы-то мне как раз и нужны.

– Я?.. – растерялся я.

– Дело в том, молодой человек, что я немного в курсе ваших отношений с Тоней, я ее мама. Но сейчас это не важно, а важно то, что она через три дня уезжает.

– Куда уезжает? – спросил я, уже совсем ничего не понимая.

– Насовсем уезжает, – не расслышала женщина.

– Але, скажите, куда Тоня уезжает? – спросил я на этот раз погромче.

– Уезжает на Дальний Восток. Вместе с мужем и сыном.

У нее муж офицер, его туда посылают. Служить.

– С мужем и сыном… С какими такими мужем и сыном? – совсем уже запутался я, мне казалось, что мы с Тоней, несмотря на то, что со дня нашей разлуки пролетел уже год, расстались будто вчера, и она никак не успела еще обзавестись мужем и, уж тем более, сыном. Черт возьми, может быть это вообще не та Тоня, или я перепутал номер телефона.

– С вашим, с вашим сыном, Савва, – воскликнула женщина.

«Может быть, она знает историю любви Антонины с этим… председателем колхоза, а дочь, рассказав ей эту саму историю, слегка приукрасила ее», – мгновенно подумалось я, в то же самое время чувствуя, что это все не то, ведь женщина, мать Антонины назвала мое имя..

И спросил::

– А как, позвольте узнать, зовут сына Антонины?

– Саввой она его назвала, как же, как и тебя, дорогой папуля. Хотя я лично была против этого…

У меня голова пошла кругом.

– Знаете что, мамочка?! – сказал я. – Извините, не знаю вашего имени… что? Ах, Анна Ивановна? Я очень вас прошу, Анна Ивановна, мне нужно… помогите мне встретиться с Тоней. Срочно! Хотя бы ненадолго, на час. Просто свидеться.

– А зачем тебе это??

– А вот об этом, дорогая мама, она вам потом сама расскажет, – слегка раздражаясь, сказал я. – Если захочет. А сейчас давайте адрес и расскажите, где и как вас можно найти, обрисуйте ваши координаты.

– Записывай, но только, если что… я тебе ничего не давала и не говорила.

– Сообщите Тоне, я буду по этому адресу завтра ровно в два часа дня, – сказал я, записывая адрес, затем спросил: – А скажите, сын ее… Савва… какого числа-месяца родился? – Сын, сын, СЫН, у меня есть сын, – набатными ударами стучало в голове.

Женщина ответила, назвала дату.

От этой даты я отсчитал три месяца вперед, и получилось… выходило, что начало Тонькиной беременности приходилось прямо на середину нашего «медового месяца». Голова моя пошла кругом. Я забыл поблагодарить женщину, трубка выпала из моих рук. Здорово, а! Ай да Тонька! Какого черта она мне ничего не сказала, не сообщила?! Гордая. А замуж все-таки выскочила. А муж ее, интересно, знает, что это не его ребенок? Или же он встретил ее сразу после того, как она приехала в свой родной город Бельцы, и влюбился в Тоньку без памяти. Что и говорить, у нее тогда был такой потрясный загар, абсолютно ровный по всему телу.

Ах, Антонина, а я ведь не принимал наши отношения всерьез, считал капризом то, что она поехала со мной к морю, и еще ревновал ее к этому… председателю, считал, что уж его-то она любила по-настоящему, а меня так… как забавную, но чужую игрушку.

На следующий день к назначенному часу я был в Бельцах, и, отчего-то боязливо озираясь по сторонам, торопливо шагал к дому, где проживала тетя Антонины, сестра ее матери, у которой мы должны были встретиться.

А вот и нужная мне улица, вот дом № 16. Правильно, небольшой частный домик. Миновав калитку, я прошел прямиком ко входу и постучал в дверь, которая тут же отворились – меня ждали.

Шагнув внутрь, я увидел ИХ: Антонина стояла в небольшой прихожей, держа на руках ребенка. Мои глаза в одно мгновение наполнились слезами: моя милая Антонина, Тоник, Антошка, Тошка была прекрасна, как мадонна. Мадонна с моим, а вернее с нашим сыном на руках.

– Ты, ты… скажи мне, почему ты так поступила, Тоня? – выдавил я из себя, не найдя в себе силы быть в этот момент учтивым.

– Потому что ты не свободен, Савва, – мягко ответила она.

– Да и я была уже не девушка, чтобы вешаться тебе на шею, – стала она нести какой-то вздор. Я подошел и обнял их: такую непохожую на прошлогоднюю мою любовницу Тоньку – теперь солидную, слегка располневшую даму – и этого незнакомого, темноволосого ангелочка у нее на руках, смотревшего на меня из своего пакета пеленок внимательно и серьезно. И Тонька не отстранилась. Обняла меня свободной рукой, прижалась. Затем развернула ребенка и дала посмотреть.

– Когда вы уезжаете? – спросил я дрожащим голосом, держа в руках и не переставая разглядывать малюсенького Савку, сам еще не понимая, кто он, и что он для меня значит.

– Мы улетаем, – ответила она. – Завтра утром служебной машиной мой папа отвезет нас в Кишинев, в аэропорт, а потом мы полетим далеко– Далеко, во Владивосток. – Она бережно взяла мальчика из моих рук.

– Я хочу видеть его свидетельство о рождении, – неожиданно для себя самого сказал я. – Если можно, конечно, прости меня, – добавил я, смягчая тон.

– Нам ничего от тебя не надо, – спокойно сказала Тоня.

– Я понимаю, и все же, пожалуйста, я прошу тебя, – сказал я. – Это моя единственная просьба.

Тоня, вновь отдав мне сверток с малышом, сходила в комнату, принесла оттуда дамскую сумочку, вынула из нее какие-то бумаги и протянула мне кусок картона – свидетельство о рождении.

– Скажи, Тошка, – сказал я, как называл ее когда-то, в минуты близости. – А муж твой… офицер… он знает?

– Нет, это ему ни к чему, – без улыбки глядя мне в глаза, ответила она. – Мы встретились с ним на второй или третий день после моих морских приключений, когда я вернулась домой. А он как раз получил старшего лейтенанта, приехал в отпуск, он наш сосед и мой одноклассник, мы вместе в школе учились. Он и сказал тогда, что любит меня еще со школьной скамьи, и предложил выйти за него замуж. Ну, я и согласилась… Поэтому я тебе и не хотела ничего сообщать, да и ты мне не звонил целый год, и лишь вчера неожиданно позвонил, и моя мама… Это все она, моя мама… – Тоня слегка скривилась.


Я развернул свидетельство и прочел его. Мне было достаточно и трех секунд, чтобы на всю жизнь запомнить все, что там было написано. Потом достал из кармана тугую пачку сотенных купюр, завернутых в обычную газетную бумагу, и вложил ее внутрь свидетельства.

– Подъемные, – улыбнулся я, возвращая ей документ. – Офицеру на новом месте службы полагаются подъемные, так что соблаговолите и на сына получить.

Тоня как-то брезгливо коснулась пакета пальцем.

– Что это?

– Бери-бери, здесь деньги, одиннадцать тысяч, это все что я дома наскреб.

– Не надо, Савва, это же такие деньжищи, – прошептала Антонина, лицо ее мгновенно изменилось, в глазах мелькнула растерянность, затем блеснули слезы.

Я еще раз обнял ее и ребенка, прижав их нежно к груди.

– Это ужасно много. Ты сумасшедший. Я не хочу, чтобы ты отбирал эти деньги от своей семьи, – сказала она, решительно протягивая мне пакет.