– Так что же мы будем этой водичкой запивать? – усмехнулся я и, потянувшись к своей сумке, достал бутылку армянского коньяка.

– Ой, это же я должна бутылку выставлять, – всполошилась Люба, разглядывая этикетку. – Я такого коньяка и не видела раньше. «Арарат».

– Что на него глядеть? – Я в две секунды откупорил бутылку. – Его надо пить.

– Ловко вы… – Люба выложила из сумки на столик плитку шоколада.

– Только этим и занимаюсь, профессия такая, – сказал я, вставая. – Минуточку, я только схожу к проводнице за стаканами.

Проводница по какой-то причине пребывала в расстроенных чувствах.

– Во что же я буду чай наливать, если все стаканы пассажирам под водку раздам? – недовольно буркнула она мне.

– Так я же, милочка, два двойных чая за один присест выпиваю, – улыбнулся я, протягивая руку за чистыми стаканами, стоящими на сверкающем подносе. – Запишите на мой счет, пятое купе. Будем считать, что четыре чая я уже выпил и должен вам за них.

Когда я вернулся, на столике все еще лежал початый блок со жвачками, и я, смахнув в него подаренные мне жвачки, сказал, возвращая коробку:

– Заберите, сами угостите дома кого-нибудь. Я жвачки не люблю.

– Странный вы человек, Савва. – Люба улыбнулась. – Все только и думают, чтобы что-то выпросить, когда узнают что я еду из Германии. А вы отказываетесь.

– Увы, это еще один из моих дефектов, – улыбнулся я. – Если дело так и дальше пойдет, то к завтрашнему утру вы будете знать все о моих недостатках. Хотя, пожалуй, на все это можно посмотреть еще и с другой стороны: я – максималист. – Я прямо посмотрел женщине в глаза. – Мне – либо все, либо ничего.

Люба рассмеялась, но глаза у нее в этот момент были тревожно-растерянные.

– Может, поужинаем вместе? – спросил я беспечным тоном, чтобы сгладить впечатление. – В вагоне-ресторане.

– Давайте, только чур я плачу.

– Это было бы забавно, – сказал я, – никогда еще женщина за меня не платила. И сегодняшний день, вы уж простите, не станет исключением.

– Вы… ну хорошо, – согласилась Люба. – У вас, видимо, зарплата большая?

– Не жалуюсь, – весомо ответил я. – Ставка – 80 рублей в месяц. – Люба издала разочарованное восклицание. – Командировочные – еще около трехсот, – невозмутимо продолжал я. – Ну там, на питание – еще сотня-полторы в месяц набегает. Представительский фонд, – поднял я вверх указательный палец, – это уж когда как получится: от трехсот рублей до трех тысяч. В этом ракурсе.

– Ого! – присвистнула она. – Солидно. А это опасно? Работа ваша, в смысле.

– Она опасна лишь искушениями, ну да вам это неинтересно. Но идемте же есть, я голоден как волк.

Когда мы вернулись из вагона-ресторана, было уже совсем поздно, что-то около одиннадцати. Смеясь и что-то рассказывая друг другу, мы допили коньяк, затем Люба сказала:

– Ну, давайте на покой?

– Покой нам только снится, – ответил я, рывком привлекая ее к себе и целуя в губы.

– Савва… нет, я не… мы не должны…

– Отставить, капитан, ночью я здесь старший по званию.

Через час Люба прошептала:

– Ты меня уже залюбил всю, утомил… а здесь жарко, топят, и дверь у нас закрыта.

– Сейчас откроем настежь и продолжим, – плотоядно сказал я.

– Надо же, какой ты неугомонный, – счастливо засмеялась Люба. – А я, признаться, не верила в поездные романы. Подружки рассказывали, а я только посмеивалась.

– А я и сейчас в них не верю, – сказал я. – Верю лишь в то, что ты и я сейчас здесь, вместе, вдвоем. И нам хорошо.

– Да, хорошо, – Люба потянулась и прижала меня к своей груди.

Мы проснулись за полчаса до прибытия в Москву, за окном то и дело проплывали пригородные платформы, полные людей, торопившихся в столицу на работу.

– Быстрее, нам надо поскорее одеться, – заволновалась Люба, снуя по купе туда и сюда в ночнушке.

– А что, нас будут встречать? – спросил я, сидя в постели и взглядом разыскивая свои трусы. Они, скомканные, валялись на полу. Обнаружив их там, я скривился.

– На вот, возьми, – протянула Люба мне какую-то упаковку. – Только не обижайся, ты ведь подарков не берешь, возьми хоть это.

– Что это? – стал я разворачивать пакет.

– Это интимное, – на мгновенье прижавшись ко мне, прошептала она и тут же отстранившись продолжила одеваться. Я надорвал пачку, в которой были упакованы пять пар белых трусов.

– Это же женские, – повернулся я к ней.

– Мужские, дурачок. И как раз твой размер – 50. Угадала? Одевай же скорее. Это называется неделька.

– А, понятно, – пробурчал я, – а в субботу и воскресенье, значит, по мнению немцев, надо ходить без трусов?

Я развернул одну пару и с ненавистью стал напяливать на себя белые трусы. Впрочем, они оказались мягкими и достаточно удобными. До сегодняшнего дня я носил исключительно отечественные сатиновые трусы, причем только двух цветов – черного и синего. То есть, я уже давно носил все импортное, отовариваясь почти исключительно в московских «Березках», а трусы и носки предпочитал отечественные. То есть, во всем, что касалось нижнего белья, я был, что называется, «патриот».

– Ну как? – улыбнулась Люба.

– Иди к черту, – еле слышно огрызнулся я. Но тон мой был нежен. Затем я привлек ее к себе.

– Я тебя опять хочу.

– Нет, сумасшедший, уже некогда, – увернулась от моих рук Люба.

На перроне Киевского вокзала напротив каждого вагона уже стояли наготове грузчики с тележками. Выскочив раньше всех, я протянул одному из них, молодому вихрастому парню, десятку.

– Пойди, милок, там, в пятом купе, чемоданы, всего одиннадцать штук, вытащи их, да смотри не просчитайся.

– Ты приедешь ко мне? – спросила Люба, поправляя на голове кокетливую меховую шапочку, когда ее вещи с тележки носильщика перекочевали во вместительную «волгу-фургон». – Это недалеко, всего в 70 километрах от Москвы. Я тебе сейчас адрес напишу.

– Боюсь, милая, у меня не будет свободного времени, – ответил я, обнимая ее.

– Я буду в отпуске целых два месяца, – сказала она, смешно и по-детски капризно надувая губки. – Приезжай ко мне или, если хочешь, в Кисловодск вместе съездим? За мой счет.

– Как, опять за твой счет? – шутливо нахмурил брови я. Затем улыбнулся: – Ну хорошо, давай телефон и адрес. Уговорила. Теперь уже страсть, как хочется побыть альфонсом и погулять за чужой счет. Кстати, в Кисловодске, насколько мне известно, зимой солнце сильное, поэтому личный доктор, который все время рядом – это весьма важный, даже необходимый фактор.

Люба, поцеловав меня на прощание, уехала в свое дальнее Подмосковье, а я, поправив на плече сумку, быстрым шагом направился к метро – во-первых, на улице было довольно холодно -10*С, а я был в кожаной куртке и спортивной шапочке; во-вторых, я обожаю метро, предпочитая его всем другим видам транспорта и вовсе не из-за дешевизны, а из-за удобства.

Глава шестая

Ехать, впрочем, мне предстояло всего одну остановку – по кольцевой от станции Киевской до Парка культуры.

А четверть часа спустя я уже подходил к девятиэтажке в один подъезд, изолированно стоящей в Пуговишниковом переулке. Набрав на пластиковой коробочке, установленной у входа, знакомый мне с давних времен трехзначный код, я потянул на себя дверь. Войдя внутрь, я оказался в небольшом пустом вытянутом словно пенал, помещении. За стеклянной перегородкой во всю длину его, словно в аквариуме, сидела женщина-вахтер, так как дом этот был предназначен не для обычных жильцов, а исключительно для совминовских работников, и в нем, не считая тех, что были рангом пониже, проживали один союзный министр и два замминистра Российской федерации.

Женщина за стеклом оторвалась от чтения какого-то романа и подняла на меня глаза.

– Мне в двадцатую, – сказал я улыбнувшись. – Показать документы?

– Я помню вас, – улыбнулась мне женщина и нажала на какую-то кнопочку у себя на столе. Послышался щелчок, который разблокировал двери.

«Как приятно, когда тебя узнают», – подумал я, толкая тяжелую дверь с навешенной на ней громоздкой автоматикой самозакрывания и направляясь к лифтам. А помнят меня здесь потому, что я регулярно – три-четыре раза в году, и каждый раз на несколько дней приезжаю сюда. И почти всегда без предупреждения, как, например, сегодня.

Дверь на мой звонок в квартиру почти сразу отворилась, и я, шагнув вперед, в полутемную прихожую, прикоснулся своей холодной щекой к теплой щеке хозяйки квартиры.

– Ну конечно, кто бы это еще мог быть, если не ты, – сказала Наташа улыбаясь и пропуская меня внутрь.

– Приютишь на несколько дней, хозяюшка? – спросил я.

– Куда ж от тебя денешься? – засмеялась она.

– Ты знаешь, я очень надеюсь, что в один из таких приездов какой-нибудь мужик откроет на мой звонок дверь, и перед самым моим носом вновь закроет, – искренне сказал я, снимая и вешая на крючок куртку.

– Сомневаюсь, что это когда-нибудь произойдет, – сказала Наташа, приглашая меня на кухню, – а если и случится, ты с ним, уверена, в пять минут найдешь общий язык и подружишься. Да ты сам подумай, кому я нужна?

– Ты – прекрасной души человечек, а по моему личному мнению, вообще святая, – склонившись, я поцеловал ей руку, после чего осторожно присел на кажущийся хрупким с квадратным сидением кухонный стульчик, – просто мы, мужики, дураки, этого не понимаем, нам только стерв или же и вовсе порочных женщин подавай.

Наташа, посмеиваясь, стала накрывать на стол. Она достала из холодильника яйца, которые, разбив, принялась жарить на сковороде, затем достала открытую баночку с красной икрой, сервелат и еще какую-то незнакомую мне колбасу, похожую на чайную.

– А это что такое? – небрежно указал я на колбасу. – Помнится, ты раньше такого не покупала.

– Это в столе заказов выдают, – объяснила Наташа. – Ты прежде попробуй. Я тоже вначале думала, что она обыкновенная.

Я ножичком отрезал небольшой кусочек колбасы и, сняв шкурку, отправил в рот. Колбаса буквально таяла во рту, вкус ее оказался нежным и, хотя несколько непривычным, но все же довольно приятным.

– Ну как? Финская, между прочим, – сказала она весомо.

– Фантастика, – интенсивно жуя, ответил я. – Тоже хочу такую.

– В столе заказов попросишь, я тебе свою карточку дам.

– Спасибо, мой добрый друг, – поблагодарил я. Пока Наташа жарила яичницу, я разглядывал ее. Худенькая, почти невесомая, она была такой все эти годы, что я ее знал. При росте выше среднего всего 45 кило веса.

– А ты все на диете? – спросил я, энергично принимаясь за яичницу, не забывая при этом уделять внимание деликатесам.

– Ты же знаешь, это пожизненно.

Я знал: у Наташи с самого детства были серьезные проблемы с печенью, поэтому врачи рекомендовали придерживаться. После плотного завтрака я разомлел.

– Иди уже спать, – мягко улыбнувшись, сказала Наташа. – Я же вижу, куняешь.

– Поверишь, на одной ноге в поезде ехал, – вздохнул я. – Торопился, мечтая лишь об одном – тебя увидеть.

– Да знаю я, знаю, и охотно тебе верю, – засмеялась Наташа, стеля мне постель.

– А искупаться мне можно, Натали?

– Можно-можно, – ответила она. – Вода уже минут пять, как в ванну наливается.

Через полчаса я, отмытый до хруста, вытянулся в чистой и уютной постели. «Такую бы мне жену – тихую, спокойную, домашнюю – и никаких проблем!», – подумал я, уже проваливаясь в сон. За годы нашего знакомства как-то раз, когда мы, слегка подвыпившие, остались наедине, я спросил Наташу: «Скажи, ты хочешь меня как мужчину?»

(Муж к тому времени уже покинул ее). – «Нет, ты меня устраиваешь больше как друг, – ответила она тогда. – Боюсь, интим испортит наши отношения».

Проснулся я уже ближе к вечеру. Наташи дома не было, на трюмо лежала прижатая ключом записка, рядом какой-то театральный билет: «Савва, поесть найдешь в холодильнике, суп на плите, буду к восьми, Наташа. Да, если хочешь, сходи на этот спектакль в Ленком, у меня совершенно нет времени. P.S. Сашку из садика моя бабушка к себе заберет, так что не удивляйся, если его дома не будет».

Теплое чувство к хозяйке шевельнулось во мне. В каждый свой приезд я непременно получал от нее какие-то билеты и отправлялся в театры, концертные залы или в кино. В Москве в те годы помимо всего прочего проходили недели зарубежного фильма – они шли без названия и без перевода, с титрами. Нам, зрителям, просмотрев их, предстояло решать: быть этому фильму в прокате или нет. Такое вот доверие было жителям Москвы, но сразу после фильма вы обязательно должны были заполнить анкету, отвечая на многочисленные вопросы. Фильмы эти шли с шести утра и до полуночи, и мы порой, перебегая, а чаще переезжая из кинотеатра в кинотеатр троллейбусом, а то и такси, умудрялись просмотреть шесть-семь фильмов в день – больше ни физически, ни психологически нельзя было охватить.

От бессвязного полета мыслей меня отвлек телефонный звонок.